Чтение 46–й страницы книги ~Любимец~

Я выглянул наружу и посмотрел на звезды. Было около десяти часов
вечера. Питомник уже спал, угомонились будущие любимцы; прожектора,
светившие с вышек, лишь подчеркивали пустоту и тишину.

Ждать было нельзя. Надо действовать.

Я вернулся к себе в бокс. Мои малыши, конечно же, не спали - они были
встревожены и ждали меня.

- Ничего страшного, - улыбнулся я им. - Не беспокойтесь. Тетя Люда
сказала мне, что воспитатели сердятся, что вы так давно живете у меня. Они
хотят нас за это наказать.

- Я не хочу в корпус! - воскликнул Сеня.

Они жили у меня тише мышей, трепеща перед необходимостью вернуться в
особняк и надеясь, что сегодня этого не случится.

- Если они на нас рассердятся, - сказала умненькая птичка Маруся, -
они нас запрут в карцере. И мы не сможем ходить к Тиму.

- Может быть, завтра? - спросила Леонора.

- Нет, - сказал я твердо. - Вернуться в корпус надо сегодня. Поверьте
мне.

Они не стали плакать и просить меня.

- А мы пойдем в лес летом? Ты обещал, - сказала Маруся.

- Я помню. И обещаю, что пойдем.

Мне надо было решить сложную задачу: Арсений с Леонорой жили в
особняке, в общих спальнях, Маруся - в боксе за лабораторией, потому что
процесс ее метаморфозы еще не кончился. А это совсем в другой стороне.
Пустить их на улицу одних я не мог - ночью в питомнике спускали собак.
Собаки могли испугать малышей.

- Подожди меня, Маруся, - сказал я птичке. - Я отведу Сеню с
Леонорой, а ты никого не пускай, сиди тихо.

- Я всегда сижу тихо, - сказала Маруся.

Я взял Арсения на руки, а Леонора шла рядом со мной.

Мы пошли не напрямик через газон, который просвечивался прожекторами,
а ближе к изгороди, по кустам. Нам никто не встретился. Только возле
дорожки, ведущей к особняку, из кустов выскочила собака, хотела было
залаять, но я велел ей молчать, и собака побежала рядом. Леонора ее
боялась и крепко держала меня за руку длинными пальцами.

Мы обошли особняк. Сзади был ход на кухню - там разгружали продукты.
Я знал, как открыть крючок - я туда уже не раз так проникал, потому что
воровал для малышей еду: раз они болели у меня в боксе, им довольствия не
полагалось.

- Тише, - прошептал я. На кухне обычно не было сторожа, но порой
поварихи или прачки тоже пробирались туда и воровали еду. Ведь все жили
впроголодь. А в последние дни по радио начали твердить о том, что людей
развелось столько, что они отнимают пищу у своих собратьев. Я знал, что
означала вся эта подготовка.

Мы прошли через кухню, и у лестницы в спальни я попрощался с Леонорой
и Сеней. Я обещал им, что завтра навещу и мы обо всем договоримся.

Я вышел из особняка тем же путем, закрыл за собой дверь и, не
торопясь, главное - не вызвать тревоги, пошел обратно к своему боксу.

Мне показалось, что за мной кто-то идет, я даже несколько раз
останавливался, прижимался к стволам дубов, но никого не видел. Только
чувствовал. Я знал, что меня хотят убить, но не могу сказать, что боялся
нападения. Я боялся только, что им удастся убить меня так, что я этого не
почувствую.

Чтобы выманить преследователя, я ускорил шаги, надеясь, что оторвался
от него и резко прыгнул за ствол дуба. Я внимательно посмотрел назад. Да,
что-то темное, какая-то тень мелькнула сзади. Но не более. Конечно, они
могут и выстрелить, в конце концов все равно они докажут, что я умер
естественной смертью. И все же вернее всего это будет не выстрел, а что-то
более чистое. Они убьют меня так, что завтра можно будет выставить мой
труп на всеобщее обозрение, и никто не заподозрит неладного...

Я пошел быстрее, потом побежал, чтобы оторваться от темной тени. Одна
из сторожевых собак припустила за мной, но не залаяла, потому что узнала
меня - я нередко ее подкармливал. Так она и бежала рядом со мной,
подпрыгивая и полагая, что мы с ней играем.

Перед линией боксов я остановился. Что-то было неладно.

Потом я сообразил - в темноте ярко горели два больших окна. Одно в
боксе Сийнико. Значит, спонсор не спит. Хотя в это время он всегда спит. И
еще одно окно - в лаборатории. И там не спят.

Они готовятся.

А я ни черта не знаю - что они замыслили?

Я нащупал узкий нож в шве кожаных штанов. И тут же спохватился, что я
совершаю перебежки по питомнику, облаченный в белый халат - меня можно
увидеть за версту. Какое счастье, что они решили не стрелять в меня -
лучшей мишени и не придумаешь!

Я скинул халат и скатал его. Передо мной лежало открытое
пространство, периодически освещенное вертящимся прожектором на вышке. Я
подождал, пока луч прожектора начнет движение прочь от лужайки, и кинулся
к моему боксу. Я успел подумать: хорошо, что у спонсора и в лаборатории
горит яркий свет. По крайней мере, они за мной не следят.

Вот и мой бокс.

Стой! - сказал я себе. Внутри меня звенел сигнал тревоги. В чем дело?
Я плотно прикрыл за собой дверь, когда уходил. Я это отлично помнил.
Кто-то был здесь после меня. Но где он сейчас? Поджидает меня в темном
коридоре?

Я был в невыгодном положении - между мной и вышкой не было никакого
здания, и я понимал, что через минуту луч прожектора меня накроет.

Я спиной чувствовал, как полоса света крадется ко мне. И тут мною
овладело бешеное желание действовать - нестись, сокрушая все. Такое
чувство я испытал на стадионе, когда убил спонсора. Если мне нельзя стоять
и ждать смерти, то лучше я встречу ее лицом к лицу.

Главное - стремительность!

Я в два прыжка был у двери, мгновенно ударом распахнул ее и влетел в
коридор. Я ожидал удара, выстрела - но не встретил никакого препятствия. Я
ударился о стену с окошком, перекрывавшую коридор, и замер. Было
тихо-тихо, зажужжал ранний комар. Далеко-далеко закаркала вспугнутая
чем-то ворона.

В боксе никого не было.

Ни дыхания, ни стона, ни движения.

Я перевел дух. Постарался успокоиться. Дверь могло открыть ветром.
Маловероятно, но могло.

А может быть, засада ожидает меня в моей комнате?

Но теперь я был в себе уверен более. Я мог не спешить, за спиной у
меня была бетонная стена, сам коридор узок - здесь враги не имеют
преимуществ.

Опершись спиной о стену, я сильным ударом ноги распахнул дверь в мою
комнату.

Тихо. Пусто. Мертво. Только неприятный, утекающий в сквозняке
запах... медицинский, мертвый...

Он промчался мимо меня, высосанный сквозняком в коридор и наружу,
оставив тяжесть в голове и мгновенный приступ тошноты.

Я вошел в комнату. Она была пуста. А где моя птичка, где Маруся?

На полу, на моем матрасе лежало одеяло, под ним угадывалось тельце
девочки.

Она заснула.

Запах еще жил в боксе и был отвратителен.

Когда я наклонился, чтобы разбудить птичку и отнести ее в
лабораторный бокс, запах показался мне более сильным. Я потрогал Марусю за
плечо. Она не отозвалась - плечо поддалось руке.

Я откинул одеяло. Маруся лежала на боку, и при свете фонаря,
проникавшего в окно, было ясно, что она уже никогда не проснется. Маруся
была мертва.

Я взял ее на руки и пошел к выходу.

Маруся была легкой, будто у нее были птичьи кости. Ее голова
запрокинулась. Лицо, обрамленное белыми перышками, было спокойным.

Этот запах - неприятный, удушающий запах - откуда он знаком мне?

Следы его были в лаборатории. Там была склянка... Что же сказал
Автандил? Он сказал: "Мы не можем ограничиваться исследованиями. Мы должны
выводить любимцев, выращивать их и уничтожать, если они оказались
нежизнеспособными". "Это редко бывает", - перебила его тогда Людмила. "А
если бывает, у нас есть гуманные способы. Любимец и не догадается, что
умер"...

Автандил!

Тот взял с полки стойку с рядом ампул. В одной из них была мутная
белая жидкость...

Теперь я знал, какую смерть придумал для меня господин спонсор:
Автандил или кто-то иной из послушных ученых проник в бокс, разбил в моей
комнате ампулу, а может быть, нажал на гашетку пульверизатора... Они были
убеждены, что я сплю - куда мне еще деваться? Пустив газ, он закрыл дверь
и ушел из бокса. Распыленный яд подействовал, я думаю, мгновенно - и
Маруся ничего не почувствовала.

Зато я почувствовал - и свою смерть и смерть девочки.

Я шел к выходу и думал: как хорошо, что я увел отсюда Леонору с
Арсением. Иначе бы мы все погибли.

Я подошел к входной двери и замер.

У меня не было плана, что делать дальше.

Отнести тело девочки к спонсору? Обвинить его в убийстве? И что же?
Сила их заключалась в том, что смерть кого бы то ни было из людей не могла
быть причиной боли или хотя бы стыда. Чем меньше останется людей, тем
свободней.

Я принесу ему девочку, а он убьет меня сам, потому что теперь я знаю,
как они убивают. Он меня все равно убьет.