Чтение 46–й страницы книги ~Сто полей~

приостановился, погладил бородку и произнес: - В городских прецедентах
подобного преступления не значится. Стало быть, тут присяжные должны
судить по закону Золотого Государя, что и было публично признано противной
стороной.

В зале ахнули. Адвокат-хромоножка схватился за голову: "Великий Вей!
Вот это ловушка!"

- Негодяи! - закричал кто-то в зале. - Вы бы и пальцем не посмели
дотронуться до живого Кукушонка!

Но Кукушонок был мертв. Присяжные, удаляясь на совещание, знали:
королевский советник и сам король ждут от города подтверждения
преданности. А мертвецу - мертвецу, согласитесь, все равно.

И вот, когда на столы для голосования стали выкладывать камушки, - на
левый стол красные камушки обвинения, а на правый - белые камушки
оправдания, то правый стол оказался пуст.

Суд постановил: покойник подлежит смерти, но так как боги уже
исполнили приговор, для юридической гарантии вечером на площади сожгут его
чучело. Кроме того, городскому сыщику Доню за вознаграждение в пятьсот
ишевиков поручается разыскать второго сообщника.

Ликующая толпа вынесла присяжных из ратуши на руках.

Судьи покинули зал. Сыщик Донь, оставшийся в одиночестве, внимательно
рассматривал морской апельсин.

Доню было около сорока лет. Он родился от городской шлюхи. Успел
побывать писцом, наемным дружинником, контрабандистом, торговавшим с
империей, и главой воровской шайки. Вражда с другой шайкой вынудила его
предложить свои услуги городским магистратам. Испуганная ростом
преступлений в городе за последние десять лет, ратуша пошла на
беспрецедентное решение: взяла бывшего вора на службу, но, храня самые
печальные воспоминания о всесилии доносчиков и ярыжек, отказалась от
учреждения регулярной полиции.

Сотрудников себе Донь подбирал, исходя из принципа: "Вора может
одолеть лишь вор". А сотрудники его исходили из принципа: "Сажай того
вора, который не платит отступного".

Донь завел регулярные картотеки по образцу империи и за один только
год с пятнадцатью сотрудниками арестовал сто восемьдесят семь грабителей и
убийц и разогнал притоны, где детей сызмальства кормили человечьим мясом,
дабы приучить к убийству.

Итак, сыщик Донь внимательно рассматривал морской апельсин. Ванвейлен
подошел к нему со словами:

- Вы как будто сомневаетесь, что это - талисман Марбода Кукушонка?

Донь промолчал.

- Ратуша платит пятьсот ишевиков за сведения о втором сообщнике
Марбода, - продолжал Ванвейлен. - Я плачу за то же самое три тысячи.

Донь сказал:

- Господин обвинитель сказал много верного. Морской апельсин был
личным богом, хотя, конечно, и светильником тоже. Морские апельсины в
городе теперь не водятся. У Марбода Кукушонка был бог - морской уродец.
Кто говорил - крабья клешня, кто - раковина, кто - губка. Однако в этом
деле есть два "но". Во-первых, морской апельсин - эмблема цеха
ныряльщиков. Чтобы Кукушонок взял себе, хотя бы и личным богом,
обывательского предка! Во-вторых, апельсин еще светится. Значит, выловили
его не больше года назад. А Кукушонок, говорят, ходил со своим богом
третий год. И третье. Не представляю, чего Кукушонок испугался так, чтобы
выронить свою удачу? - И Донь внимательно поглядел на чужеземца. - А вы
представляете?

Но Ванвейлен не ответил, а спросил:

- Значит, вы считаете, что апельсин принадлежал сообщнику? Кем вы его
видите?

Донь пожал плечами.

- Вероятно, дружинник Марбода, иначе Марбод бы его с собой не взял.
Вероятно, бывший ныряльщик, и добыл этот апельсин сам. Значит, он не из
потомственных воинов и не посчитает бесчестьем остаться в живых после
смерти господина. Странно, что Марбод именно такого взял с собой. Странно,
что он вообще кого-то взял.

- Я считаю, - сказал Ванвейлен, - что Марбода вообще не было на
корабле.

- Почему? - быстро спросил Донь.

Ванвейлен страшно сконфузился. Донь фыркнул.

- Чтобы Кукушонок сел на берегу и послал кого-то за себя отомстить?
Это все равно, что жениться и послать к жене заместителя.

Тут в залу вошел какой-то вертлявый субъект и зашептался с Донем.
Донь с любопытством поглядел на Ванвейлена.

- А что, - спросил сыщик, - вы с вашим товарищем, Бредшо,
сонаследники или как?

Ванвейлен побледнел.

- Что такое?

- А то, - сказал Донь. - То-то я дивился, что Белого Эльсила нет в
гавани, и вообще дружинников было маловато. А он, оказывается, час назад
поскакал с дюжиной людей к Золотому Храму, за вашим товарищем.

А теперь мы расскажем о Сайласе Бредшо. Тот гулял в священном леске
Золотого Государя, когда в ухе запищал передатчик. Ванвейлен скороговоркой
рассказал о случившемся.

- Можешь возвращаться в город, - сказал Ванвейлен, - а еще - в
четырех днях пути по дороге - владения Лахоров, кровных врагов Кречетов.
Там-то тебя уберегут.

Бредшо попробовал отвечать, но его не слышали. Он сунул передатчик за
пояс, поднялся к конюшне, оседлал коня и ускакал, пока его никто не
увидел.

Он поехал от города. Он думал, что во время Золотого Перемирия никто
не покусится на одинокого путника. Преследователей своих он опережал часов
на пятнадцать.

К несчастью, Бредшо скоро понял, что не умеет ездить на лошади, и
лошадь это также поняла. Плохо закрепленное седло стерло животному всю
спину. Бредшо провел два часа, торгуя в деревне новую. Бредшо сказали, что
одинокий всадник может спрямить путь, проскакав тропой у Сизого Лога,
добавив, "Там, правда, есть ручеек."

Ручеек был - Ниагарский водопад. На скале, нависшей с другой стороны,
надпись на языке богов отчитывалась в отменном состоянии общественной
дороги и требовала предъявить подорожную в ближайшей управе. Бредшо
спешился, достал из-за пояса круглую трубку, прицелился - крючок со
сверхпрочной нитью зацепился за расщелину между букв. Бредшо, ведя лошадь
в поводу, стал переправляться. Уже у самого берега треклятая нить не
выдержала и лопнула, Сайласа проволокло течением метров тридцать, пока он
не зацепился за случившуюся кстати корягу. Все кости были целы, только
передатчик нахлебался воды и замолчал вовсе. На переправу Сайлас затратил
часа два, однако, по его расчетам, мало кто мог тут переправиться без
хорошего снаряжения.

В час, когда начинают готовить третью закваску для хлеба, в Золотой
Храм ворвались Белый Эльсил и еще восемь человек. Эльсил был связан с
Марбодом Кукушонком узами дружбы, принятыми среди истинных воинов. Друг
другу они никогда не изменяли, и Эльсилу было меньше смысла оставаться в
живых после смерти Марбода, чем жене - после смерти мужа.

- Где чужестранец? - кричали дружинники.

Монахи разбежались по углам. Дружинники учинили погром и ускакали.

Через три часа Эльсил, облизывая губы, разглядывал в деревне
Белые-Дымки коня со стертой спиной.

- Мужик! - сказал он и поскакал дальше.

Эльсил был статен и силен, как Кукушонок. Считалось, однако, что он
не так удачлив, а некоторые говорили - не так решителен.

- Что за притча? - сказал Эльсил, глядя на вздувшийся ручей,
преградивший им путь. - Никогда его здесь не было!

Дружинники бросили ручью медовые лепешки и следом кинулись сами.
Лепешки помогли: через десять минут все девятеро были на другой берегу, ни
один не погиб. Эльсил взобрался, как кошка, по скале и отодрал от замшелой
буквы крючок с обрывком тонкой белесоватой нити. Крючок Эльсил зацепил за
ворот и поскакал дальше, размышляя. Чужеземец мог использовать крючок для
переправы. Однако вряд ли он был столь неловок, чтобы переправляться с
веревкой, и одновременно столь ловок, чтобы зацепить ее с того берега за
самую верхушку скалы. Стало быть, сначала переправился, а потом - залез и
зацепил. Стало быть, веревка - колдовство, от которого и разлился ручей.
Эльсилу стало неприятно, что они все-таки имеют дело с чародеем.

Один из дружинников пригляделся к белесой нити и согласился:

- Бросил нитку - стал ручей, бросил гребень - стал лес, бросил
зеркальце - стала стеклянная гора.

Эльсил подумал, что скверное будет дело, если чужеземец вырастит за
собой еще и стеклянную гору, потому что по стеклянным горам ему пока не
приходилось лазать.

Караван Даттама вышел из города в час, когда начинается прилив, и