случилось чудо: Дионис промолчал.
кентавр ласково пригладил волосы мальчишки, чуткими пальцами раздвигая
жесткие завитки, прежде чем согнуть передние ноги и, поджав бабки под
себя, опуститься рядом с Алкидом - так, как опускаются в шутовском поклоне
ученые пентесилейские лошадки.
коленопреклоненного кентавра.
ближайший ручей?!
и умчался прямо сквозь кустарник, проламывая сплетение ветвей не хуже
раненого вепря.
перестал петь и теперь бубнил что-то невнятное), обращаясь только к
Гермию, вставшему рядом, и взволнованному Ификлу. - Он сильно пьян... это
почти безумие! Ах, я, дурак, - ему же нельзя пить! Старый гнедой дурак...
ведь должен же был предупредить Диониса! Ификл, пожалуйста, ради меня -
сосредоточься! Что он сейчас видит? Что?! Это очень важно...
морща нос, как если бы ожидал удара, а тот, кто собирался его нанести, все
медлил; и Гермий вдруг понял, каких нечеловеческих усилий стоит мальчишке
вот так, добровольно, пытаться заглянуть за грань безумия, вместо того
чтобы закричать и броситься прочь от чудовищ помраченного рассудка.
А-хой, рвите глотку...
тем же сиплым надтреснутым голосом, которым еще недавно пел пьяный Алкид,
пел, сжимая кулаки все плотнее, словно желая превратить их в костяные
копыта; мышцы его плотно сбитого тела корежила судорога, делая из
подростка маленького Атланта, впервые взвалившего на плечи небо - только
это небо тринадцатилетний Ификл Амфитриад взваливал на себя далеко не
впервые, небо с богами безумия, одно на двоих, небо, за щитом которого
(возможно!) прятался нездешний и непонятный Единый, скалясь целым
мирозданием.
траву, под ноги брату, и Лукавый вдруг понял, глядя, как Алкида рвет
черной желчью, что сейчас братья похожи, как никогда - немыслимо,
невероятно похожи... один - окаменев в почти божественном усилии, другой -
корчась в почти чудовищной муке; Ификл и Алкид, Олимп и Тартар, две жертвы
одного алтаря, две раны одного тела, несчастные мальчишки, зачатые на
перекрестке слишком многих помыслов, надежд и великих целей.
нас, если мы зовем себя богами и утверждаем, что властны над первой и
неуязвимы для последней; и что это значит для них?! Может быть, смертных
правильней называть Живущими; может быть, мы лжем друг другу: одни - своим
бессмертием, другие - своей смертью?!"
где-то недалеко, это, наверное, Киферон... люди, люди вокруг!.. и воняет
шкурами. Только мне видно плохо, и песня эта дурацкая!.. а-хой, рвите
жилы, пусть кровь бьет струею... нет, не буду петь! Хирон, Гермий, это не
мы с Алкидом поем, это тот, который смотрит, а вокруг люди в шкурах... да,
в шкурах, и еще один в накидке, старой, залатанной, а в руке у него нож...
а-хой, вижу горы...
вздулись лиловые вены, словно там, внутри, умирал неродившийся крик. -
Где-то неподалеку приносят человеческую жертву! Не Алкиду, нет! - но
Дионис опьянил его рассудок, а душой он с рожденья в заложниках у
Тартара!.. Алкид - жертва! И ощущает себя жертвой - тем человеком,
которого сейчас убьют! Знать бы, кто он, этот человек...
Не забывай - я все-таки бог воров.
когда жертву убьют... ах, были б мы на Пелионе!
- а разбойник - не вор... не совсем вор... но я попробую! Я уже ищу,
Хирон, только слышно плохо, почти ничего... Ификл, родной, там дороги
рядом нет?! Хоть какой-нибудь!
Через луг, правее... там герма! Вижу герму! Ой!.. этот, в хламиде, ногами
пинается... больно!.. а от дороги бежит кто-то... все, не могу больше!
Радуйся! Нашел! Это на южных склонах! Только герма очень далеко, лучше
лесом - там опушка под боком... Пан, сынок, чудо мое лесное, скачи сюда, я
тебе объясню! Это нам надо...
подергивая хвостом. - Я и так чую... кажется, это они мне жертву приносят.
Во, точно - взывать начали! Мор у них там овечий, что ли? Овчары вонючие!
Потом еще удивляются, что я не слышу!.. нет чтоб ягод каких принести, или
ягненка...
него, и веселый бог - правда, растерявший изрядную долю своего веселья -
умолк.
сторонам, - значит, это нам сперва нужно вниз по ручью, а потом налево к
старой яблоне... да, ближе никак не выйдет. За мной!
водой, едва не был смят и растоптан несущейся толпой, но успел отскочить в
сторону и отделался легкими синяками и пуком-другим выдранной шерсти.
бурдюк поудобнее и заспешил вслед за собратьями.
упрямо, прорывалась наружу:
мера длины, около двух метров] не доехав до ближайшей гермы.
по возрасту лысой головой, пытаясь понять, откуда только что донеслась
старинная разбойничья песня, и заодно придерживал храпящих лошадей.
немолодых солдат, явно сопровождавших отца с дочерью. Мрачный и усталый
вид охраны говорил о том, что за плечами у них лежал неблизкий путь, и еще
о том, что ездить на колеснице гораздо лучше, чем ходить пешком.
подросток в короткой эксомиде, открывающей левое плечо и часть груди -
едва наметившейся, незрелой, почти мальчишеской.
довольно-таки внушительная толпа, состоящая из одетых в лоснящиеся шкуры
(несмотря на жару) оборванцев; вне всякого сомнения - местных жителей.
именно, но в просветы между телами можно было заметить бока грубо
обтесанного камня и весьма грязные руки-ноги какого-то существа,
опрокинутого на камень.
принадлежала как раз существу на камне.
замолчит. Уже в Аиде допоет!
родитель, но девочка (или девушка?), похоже, не заметила особой разницы и,
несмотря на окрик отца, уже спрыгнула на землю.
терет [знатный человек, приближенный к правителю] Алкатой, или
Алкатой-Плешивый, слушается в этом мире всего двух человек: басилея Мегар,
своего тестя, носящего в честь города имя Мегарей, - и свою
тринадцатилетнюю дочь Автомедузу.
камня людям.
словами, соскочил с колесницы и, сопровождаемый охраной, побежал через луг
вслед за длинноногой Автомедузой.
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Дальский Алекс
Лукин Евгений
Лукин Евгений
Шилова Юлия