местам, сами не ведая, чего же ради, он пригласил Варфоломея к себе в келью,
поставленную на скате горы, чрезвычайно простую, рубленную в две связи, из
второй половины которой ход шел прямо в пещеру, ископанную некогда
подвижником для первого пристанища своего и служившую ему и поныне убежищем
молитвенного уединения.
взглядом, в котором тотчас угадывались ум, воля и сугубая твердота нрава.
как можно кратче изъяснил, кто он и откуда и каковых родителей.
отроке подтверждалось - гость был еще менее прост, чем даже и сам умел
помыслить о себе!
третье, втек наконец в русло общих духовных интересов, и оба скоро поняли,
что "нашли друг друга". Так люди близкого духовного склада и равной культуры
по двум-трем невзначай брошенным замечаниям узнают один другого в толпе и
тотчас находят и общие темы для разговора, и даже общие умолчания о том, что
известно и понятно каждому из них и неведомо окружающей толпе.
конца так и не признался старцу, что сам собирается в монастырь.
не мог связно припомнить. Впрочем, он больше слушал, чем говорил сам. Его
всегдашнее немногословие сослужило ему и в этот раз добрую службу.
Запомнилось только, что речь как-то вдруг повернулась к тому, о чем он так
пытливо и страстно думал на протяжении всей дороги.
долг праведника перед лицом днешней беды - вот то, что немногими яркими
словами набросал пред ним Дионисий и что, словно клинок и ножны, так
сходилось с его личными размышлениями.
знаменитого подвижника, Дионисий тонко улыбнулся и заметил, что не говорит
гостю "прощай", чая узреть его еще не раз, и, возможно, в новом обличии.
мечтах, только пламенно покраснел в ответ и, покраснев, похорошел почти
девическою или, скорее, ангельскою красотою. Таким и запомнился Дионисию, не
раз вспоминавшему потом, уже много времени спустя, о первой встрече с
будущим радонежским подвижником.
что все сроки исполнились и ему теперь надлежит, не отлагая боле ни на день,
ни на час, исполнить то, к чему он приуготовлял себя всю предыдущую жизнь.
Глава 14
поднялся с постели, да мать, всматриваясь в его слегка загрубелое,
решительное лицо, приветствовала Варфоломея с незнакомой ему ранее
почтительной робостью. Выслушивая дорожные рассказы, она накрывала на стол,
опрятно и быстро расставляла блюда, достала тарель с рыбным студнем, сама
натерла редьки сыну и налила топленого молока.
ложись почивать. Утро вечера мудренее! - Тем и закончился их первый
разговор.
сама увела его для разговору в светелку и, плотно прикрыв двери, усадив сына
на лавку, а сама, севши прямь него на сундук, потупилась, разглаживая платье
на коленях сухими, узловатыми руками, затрудняясь, с чего начать. Под ее
пальцами повиделось, что и ноги у матери усохли, истончились совсем, и вся
она, как вдруг бросилось в очи Варфоломею, высохла, олегчала, почти потеряв
женскую округлось плоти.
потолкуй с им... Недолго ему с детьми говорить-то осталось...
того еще мига, как зашли в особный покой и уселись прямь друг друга
беседовать.
меня. Братья избрали свои пути, а меня сожидает мой. И отец не должен
зазрить. Не вы ли сами говорили, что я "обитель святой Троицы", и мой путь
изначала - служить Господу! Отпусти, мамо! - говорило его молчание.
как женам угодить! - тяжело отмолвила она. - Со стариками молодым трудно.
Своя жисть... - не кончила. Варфоломей промолчал.
самым заботливым из сыновей. А сейчас - отпусти! Уже исполнились сроки. Ты
знаешь сама! И птица вылетает из гнезда, когда у нее отрастают крылья, а я
человек, мамо, и путь мой означен от юности моея! Нехорошо умедлить на пути
предуказанном самим Господом!) - Ты, Олфоромей, печешься, како угодить
Богови, это благая участь! Но подумай и о нас с отцом. Оба мы нынче в
старости, в скудости и в болезнях!
невестками! Голоса не возвышу уже и мира не нарушу в семье. А отец не может!
Все блазнит ему господинство в доме... Не хочу, чтобы при гробе лет
повздорил со своими детьми!
на плеча свои еще и сей крест и сию суетную ношу! Не уподоблюсь ли я жене
нерадивой, умедлившей встретить жениха? Не сам ли Христос повелел бросить
отца своего и матерь свою и идти за ним? Думаешь ли ты обо мне, мамо? А
ежели я не справлюсь с собою и, втайне, почну желать вашей кончины, твоей и
отца, мамо? Того греха мне и Господь не простит!) - Ты не станешь ждать
нашей смерти, Олфоромей! - возражает мать молчанию сына. - А жить нам
осталось недолго. Дотерпи! Проводи нас с отцом до могилы! Опусти в домовину
и погреби. Тогда и ступай, с Богом! А я и из могилы благословлю тебя на
твоем пути! Припаду к стопам Господа нашего, да наградит тебя за терпение
твое!
больше ждать? Или я жесток пред тобою мать моя, рождшая и воспитавшая мя, и
вскормившая млеком своим? Или я, как и прочие дети, будучи в неоплатном
долгу у родителей своих, ленюсь и небрегу отплатить хотя малым чем долг свой
при жизни родительской? Господи, подай мне знак, дай совет, как поступить в
этот час!) - Я не понуждаю тебя, Олфоромеюшко. Токмо прошу! Не можешь -
ступай с Богом. Простись токмо с отцом по-хорошему. Мы ить и одни проживем,
с Господней помогой! Прости меня старую!
плечи, как кривятся судорожно губы, сдерживая рыдание, как робкая слеза
осеребряет ее ресницы...
сам боюсь за себя в этот миг. Выдержу ли без ропота этот последний искус?
Господи, владыка добра! Помоги мне днесь на путях моих!) - Хорошо, мамо. Я
остаюсь, - говорит он.
сыну своему.
Глава 15
прикован к постели, братья и верно, как говорила мать, больше угождали женам
своим, и на него пали те хозяйственные заботы, которые ранее исполняли Яков,
Стефан, Даньша или сам боярин Кирилл. Ему пришлось-таки поездить и походить
с обозами, неволею научиться торговать; много раз бывать в Переяславле, этой
второй церковной столице московского княжества, где он даже завел знакомства
в монастырских кругах; побывал он и в других, ближних и дальних городах - в
Хотькове и Дмитрове, в Юрьеве-Польском и Суздале, спускался по Волге от
Кснятина до Углечаполя. По крайней мере единожды довелось ему увидеть
Москву, куда Варфоломей попал в числе радонежан, вызванных на городовое
дело. (Когда набирали народ, можно было и поспорить, - свободные вотчинники,
в отличие от черносошных крестьян, не несли городового тягла, но Варфоломей
не стал спорить. Ему самому было любопытно поглядеть стольный город своего
княжества, а работы он не боялся никакой.) Москва, хотя и обстроенная
Калитой и красиво расположенная на горе, над рекою, все же сильно уступала
Ростову, Владимиру и даже Переяславлю.
гордились своею столичностью. Варфоломей нашел время побывать в монастырях,
Даниловом и Богоявления, обегал Кремник, благо они тут и работали, починяли
приречную городьбу, и даже увидал мельком князя Семена, - молодого,
невысокого ростом, с приятным лицом и умными живыми глазами.
что говорил ему забегавший сбоку, привзмахивая руками, седой боярин, сам же
бегло окидывал взглядом строительство, и даже, остановясь невдали от
Варфоломея, указал рукою одному из бояр на что-то вызвавшее его особое
внимание. Передавали, что князь Семен только что воротился из Орды, где
представлялся новому цесарю, Чанибеку.
неизмеримо важнейшими, чем его собственные, трудами, успехами, бедами и
скорбями. Важнейшими уже потому, что от них, от этих трудов княжеских,
зависели жизни и судьбы тысяч и тысяч прочих людей - бояр, торговых гостей,
ремесленников и крестьян. Что было бы сейчас со всеми ними, не прими Чанибек
милостиво князя Семена? Верно, уже бы скакали гонцы по дорогам и в воздухе