фряги ладят тута провезти на поставленье к Макарию! Чуешь? Киприана
скинуть, а там и Литву католикам передать! Совсем Митрию голову задурили!
своего боярина: <Литву? Почто же Литву?> И только когда Иван нетерпеливо
вновь перечислил все свои доводы, Герасим понял. Огромность замысла
подавила и потрясла его до глубины души.
игру.
слова убьют! С ратью ихнею, с Бегичем и поедешь в обозе! Ну а на Руси -
сам смекай! Примет твои слова великий князь - ин добро, а не примет...
православную нашу и я, старый, коли надобно, муку пытошную приму!
описано многажды и многими. Однако неясностей тут хватает и поднесь.
стоял, по всем данным, сам великий князь Дмитрий. И почему-то не назван
Боброк. Не было его тут? В столь важном сражении! Почему? В бою погиб
известный боярин выдающегося рода белозерских володетелей Монастырев. Чем
руководил он? Крыльями войска началовали Данило Пронский и Тимофей
Вельяминов, окольничий (<Московский летописный свод конца XV века>,
<Рогожский летописец>), или - Данило Пронский и Андрей Ольгердович
Полоцкий (<Тверская летопись>, <Никоновский свод>). Данным <Рогожского
летописца> и <Московского свода> следует доверять, однако настораживает
вот что: Тимофей Васильич Вельяминов, окольничий, год спустя осуществлял
тыловую службу армии. Человек мирный и распорядительный, он как раз вряд
ли годился для прямого ратного дела. А Андрей Ольгердович на Куликовом
поле руководил крылом огромного войска, руководил со славою. Вряд ли
беглому литовскому князю, да еще разбитому под Вильною Кейстутом, дали бы
такое ответственное место, не проверив его на рати. А битва на Воже как
раз и могла быть таковою проверкой. Но тогда, значит, Андрей, бежавший
сперва во Псков, а потом на Москву, попал к великому князю Дмитрию еще
летом 1378 года, то есть почти в то же время, когда и Киприан пытался
проникнуть туда! Не было ли сговорено у Киприана с Андреем? А ежели было,
что помешало им объединиться? Воля Дмитрия? Но Андрея-то он принял
радостно и с распростертыми объятиями! Остается предположить, что у
Киприана не было прямого сговора с Андреем, да и Андрей, видимо, сидя во
Пскове, не знал еще, примет ли его Москва.
с князем Олегом, не получивших доднесь у наших историков и романистов
истинного освещения. Мамай в том же году отмстил за разгром на Воже
разорением рязанской земли. А Дмитрий в свою очередь углублялся с войском,
не обинуясь, в пределы той же Рязанщины (Вожа протекает по владениям князя
Олега), то есть явно имея сговор с рязанским князем по крайности о
ненападении. Спорить с Олегом в ту пору Москве было бы слишком накладно.
Косвенные (и многие притом) свидетельства убеждают нас, что между Дмитрием
и Олегом в это время состоялся союз или иное какое военное соглашение и
что во всяком случае против Орды они выступали вместе. Не послал бы иначе
Олег, достаточно властно распоряжавшийся к этому времени подручными
князьями в своей земле, не послал бы пронского князя с ратью на помощь
москвичам!
погром пустошить ту же многострадальную рязанскую землю. Да и слишком
видна в этом стремительном набеге на Рязань рука Мамая! Тот же
стратегический почерк и расчет, как и с Нижним Новгородом: нежданным
ударом сокрушить еще одного союзника московского князя, выбив его из игры,
дабы потом всеми силами обрушиться на одинокого Дмитрия. Так что союз
Дмитрия с Олегом Рязанским в эту и последующую (год спустя) пору
приходится признать существующим и повторить опять то, что бросается в
глаза при первом же беспристрастном изучении событий: в спорах с Рязанью
виноват был всегда московский князь, то оставляющий Рязань на грабление
татарам, то и сам пытающийся отщипнуть кусок от рязанского пирога. Правду
не худо восстанавливать и через шесть веков, ибо правда надобна всегда и
любое извращение ее сказывается разрушительно на самом солгавшем даже и
спустя столетия.
исходу, то здесь к уже сказанному в источниках ничего прибавить нельзя.
контратака московского центра и два охватывающих фланговых удара с боков,
стеснивших татарские ряды до невозможности маневрирования и решивших тем
самым исход сражения. Река за спиной наступающих при беспорядочном
отступлении конницы довершила разгром.
перевес, то равенство сил, высокий дух войска и дисциплина. Все это было.
А воеводы правой и левой руки Данило Пронский и Андрей Полоцкий умели
драться, равно как и погибший в сече Дмитрий Монастырев.
под командованием самого великого князя Дмитрия, чем ужасно гордился. На
двоих у них был один слуга с телегою (Семен, настоявши на том, взял
своего) и у каждого по поводному коню. Шатер тоже взяли один на двоих,
точнее - на троих, и припасов недели на две.
великий князь, ратные орали ему здравицу, прыгали на столы. Дмитрий,
широкий, румяный, в одном летнике, без кафтана, сопровождаемый молодыми
боярами, тоже подымал чару, кричал что-то в ответ, не слышимое в реве
ратных, и скоро ушел, впрочем, не погасивши веселья. Иван едва добрался
домой, долго тыкался пьяный у воротнего засова, пока мать не вышла сама,
долго и непутем кочевряжился, снимая сапоги, и едва не проспал из утра
выступление ратей.
колокола. Вздетые доспехи сверкали на солнце. Они снова орали, потрясая
копьями, пока наконец и толпы народа, и колокольные звоны не остались
далеко назади, а долгая змея верхоконных, пыля и посверкивая шеломами и
бронями, не вытянулась в поля Замоскворечья и не утонула в лесах.
бестолочи, не было и головной боли с попойки, и уже в одном переходе за
Окой воеводы распорядили вздеть снятые было брони и больше не снимать. Пот
заливал чело, ел глаза; спины почитай у всех были мокрые. В полях жали
хлеб, и вечное это единение двух страд - жнитвы хлебов и военной, смертной
страды - потрясало.
проходящих ратников. Мужики, что горбушами валили хлеб, разгибались тоже,
обрасывая пот со лба, кричали: <Не подкачай тамо! Татар не попустите на
нас!> Жали хлеб. Для мира, для жизни. И шли умирать мимо созревших хлебов.
Защищать эту жизнь и труд, святой труд земледельца-пахаря.
волость, и подошли к Воже уже ополоненные.
лесом, за кустами, на той стороне небольшой излучистой степной реки? К
чему невозможно привыкнуть никогда, это к первому виду вражеских ратей! И
в сердце жутью, и в животе, и мурашами по коже: вот, те самые! Там,
далеко, разъезжающие в остроконечных шапках на мохнатых и низкорослых
степных конях! Те вон тянутые в небо дымы - ихний стан, и завтра ли
(скоро!) будет слитный глухой топот копыт, волны жара от скачущей конницы,
пыль и в пыли блеск оружия, пятна одежд, и вот - рты, разорванные ревом, и
ножевые глаза, и ножевой, зловещий просверк стали... Все это будет,
придет, и когда придет, будет уже ни до чего. А жутко все это. Вот сейчас,
при первом, через головы рысящих дружин, тревожном взгляде на дальний
берег с россыпью чужих вражеских всадников.
спали. Ждали напуска татар. На второй день уже обдержались, подъезжали к
берегу, кричали, кто и по-татарски, обидное. Оттуда отвечали тем же,
пускали стрелы.
княжеское войско стало прочно, даже чуть отойдя от обрывов реки. Разъезды
то и дело совались по сторонам и встречь, не давая отступить или перейти
реку. Брали измором. Наконец на четвертый день Бегич не выдержал. С
гортанным ширящимся криком татары кучами, покрыв черною муравьиной пеленою
весь берег, начали подступать к реке. Сполошное <А-а-а-а-а-а!> висело в
воздухе. И вот передовые все гуще и гуще начали нырять в воду. Кони плыли,
горбатясь, доставали у русского берега дно, и татарские богатуры, не
переставая кричать и размахивать копьями, стали в опор выскакивать на
московскую сторону. Начинался бой.
ветвистую сосну, можно было по-за рядами дружин увидеть, что происходит
впереди. Крик ратей огустел. Огустели и ряды переправившихся через реку
всадников. Сотские стали ровнять ряды, Ивану пришлось с сосны слезть и
всесть в седло. Дальнейшего он просто не видел. Оборачивая головы, глядели
Каменистый Артем
Лукин Евгений
Самойлова Елена
Гюго Виктор
Семенова Мария
Земляной Андрей