было сразу видно, что это ложь. Паклевский, который всегда хорошо
относился к нему, стал уговаривать его сказать правду, доказывая, что он
не мог его не видеть. Ясек отрекался, изворачивался, выдумывал всякие
отговорки, но в конце концов сознался, что письмо он отдал дворцовому
маршалу, и что видел, как тот долго вертел его в руках и понес к князю, а
потом, быстро вернувшись, пригрозил Яську выдрать его кнутом, если он
перед кем-нибудь обмолвится о письме.
что не читал и не видел его, давая этим доказательство исключительной
снисходительности к юношеской горячности.
остаться по-прежнему на службе у канцлера.
положение Речи Посполитой становилось все более грозным.
кандидатов, но в то время как Чарторыйские вместе с Масальскими, с
Флемингом и с Огинскими щедро сыпали деньгами и обещаниями, особенно же в
Литве, и были почти повсюду уверены, что за ними большинство, гетман
Браницкий колебался созывать совещания и, не находя помощи ни во Франции,
на которую он рассчитывал, ни в разоренной Саксонии, не мог решиться ни на
какие действия. Его приверженцы, видя его колеблющимся и ослабевшим, тоже
не предпринимали решительных шагов и в тайне помышляли о том, как бы
поудобнее ретироваться и подготовить себе переход на другой фронт.
Любомирский, считавшиеся сторонниками гетмана, денег не давали, так же как
Радзивилл и виленский воевода, а князь "пане коханку" мечтал о том, чтобы
перетянуть на свою сторону Масальских, а пока что вытворял Бог знает что,
уверенный в своих силах, которые он бесцельно растрачивал.
как фамилия шла дружно, как один человек, руководимая железной рукой
канцлера, чрезвычайно искусно увеличивая число своих явных и тайных
приверженцев. Для людей сообразительных яркой характеристикой положения в
стране мог служить следующий пример. Примас очень вежливо и panlatim
просил Кайзерлинга вывести войска; ему это было обещано; а, между тем, они
шли все далее в глубь страны; время шло, и о князе-примасе Лубенском
говорили уже, что, следуя советам Млодзеевского, он склонялся на сторону
фамилии, видя в этом успокоение Речи Посполитой.
год сюда должны были съехаться все, кто держал сторону гетмана. Поджидали
и князя "пане коханку", хотя на него, вообще, было трудно рассчитывать: не
было случая, чтобы он куда-нибудь попадал в назначенное время. Путешествия
из Несвижа в Вильну, в Белосток и в Белую - да и куда бы то ни было, даже
по самым верным делам - совершались не иначе, как на почтовых. По дороге
то и дело встречались усадьбы и хутора Радзивилла, где он мог
остановиться, поохотиться и отдохнуть - да и многочисленные его клиенты
всегда были рады принять его у себя. Остановка в пути затягивалась иногда
на несколько дней, и ничего нельзя было с этим поделать, потому что, если
к князю посылали гонцов, он их поил, угощал, но сам ничьей воле не
подчинялся.
заранее, что и то было бы счастье, если бы он поспел ко дню Трех Королей.
окружающими, фамилия была так хорошо осведомлена через его же друзей и
приверженцев, что каждый едва слышный шепот громким эхом повторялся в
Волчине и Варшаве.
который был известен своей апатией и нерешительностью, сколько его
помощников, и не потому, что опасались результатов их деятельности, а
потому, что они всегда старались как-нибудь помешать работе фамилии. По
счастью, прежде чем там принимались за выполнение постановлений совета,
Волчин уже подкапывал дорогу и расставлял загородки.
самые тайные планы, подозревал в измене свою жену, боялся Мокроновского и
принужден был в собственном доме скрывать свои мысли, не смея даже
признаться в этом недоверии.
против Мокроновского, обвинял Бека, а Бек, в свою очередь, давал понять,
что староста Браньский любил всякие приношения и охотно принимал
подарочки.
большой съезд, но он только усмехался про себя.
ни в чем не замечал, что его опрометчивое письмо оставило след в памяти
канцлера, пользовался неизменной и все возрастающей милостью своего
покровителя. Правда, эта милость выражалась только в увеличении работы,
потому что князь не был особенно щедр на подарки и награды, но зато пан
Теодор приобрел уважение у окружающих, и это было указанием, что князь его
ценил. Вызимирский совершенно изменил свою тактику по отношению к нему; из
насмешливого сделался предупредительным и почтительным и, видимо, старался
сгладить впечатление своих прежних выходок против Паклевского.
письма, которые ему было велено составить накануне, и не выразив ему ни
удовольствия, ни порицания, князь подумал немного и сказал, обращаясь к
нему:
не знал об этом раньше.
отдохнуть. Если бы вы дали мне слово, что вернетесь сейчас же после Трех
Королей, - гм, я, может быть, дал бы вам отпуск.
печальные письма сильно беспокоили его, и на это предложенье он только
низко поклонился князю, не скрывая своей радости.
дукатами и сказал:
Трех Королей.
обернулся к нему и прибавил:
мне все известно; но сообразительный человек должен ко всему
прислушиваться; у гетмана соберется там совет, а у вас там есть знакомые,
и мне было бы интересно узнать, как они там будут говорить о нас и чем
угрожать!
принялся просматривать бумаги, лежавшие на столике перед ним.
своим признанием, Теодор имел время примириться со своею судьбой,
оплакивая несчастье матери, и оправдать ее: теперь ему хотелось увидеть
эту мученицу, жизнь которой только в последнее время стала ему ясна;
хотелось пойти на могилу егермейстера, которого он любил, как своего
настоящего отца, только теперь, после его смерти, оценив все достоинства и
золотое сердце этого человека. Вся душа его рвалась в бедный, печальный
Борок, где он провел первые годы жизни, даже не догадываясь о том, что его
ожидало на свете. Возможно, что серьезность и печаль, несвойственные его
возрасту, овладевшие им и изменившие его характер после встречи с
Браницким, привлекли к нему особенную симпатию канцлера. Он вел уединенный
и замкнутый образ жизни, весь отдаваясь работе и сторонясь всех, даже
женщин.
дамы, которым он нравился, только этим объясняли себе его равнодушие ко
всем их заигрываниям и зазывам.
Варшаве, только одна генеральская дочка Леля крепко засела в его памяти,
но и о ней он думал, как о милом, но недоступном существе, занимавшем
слишком высокое положение в свете и притом слишком веселом и счастливом,
чтобы какое-нибудь серьезное чувство могло удержаться в ее сердечке.
прием в их доме, особенно со стороны старостины; но потом вся семья
выехала в свое подлесское имение, и не было надежды на скорую встречу.
Колечко от нее он продолжал носить на пальце и иногда с грустью
приглядывался к нему.
довольно далеко от Белостока, так что не было никакой возможности поехать
туда, и Паклевский совершенно об этом не думал.
отъезду, но, так как неудобно было ехать накануне сочельника, то пришлось
отложить поездку до праздников. Но на второй день Рождества, хоть это и
редко у нас случается, полил такой сильный дождь, что все дороги сразу
испортились, и надо было подождать, когда они подмерзнут.
Панов Вадим
Грабб Джеф
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Пехов Алексей