человеколюбие ваше знамши, всему свету известное. Наши доходишки, сами
знаете, либо сена клок, либо вилы в бок. Я вон в пятницу натрескался пирога
как Мартын мыла, да с тех пор день не ел, другой погодил, а на третий опять
не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел... Так вот не будет
ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает,
только к ней без рублей не являйся.
- Тебе что же Петр Степаныч от меня обещал?
- Они не то чтобы пообещали-с, а говорили на словах-с, что могу, пожалуй,
вашей милости пригодиться, если полоса такая примерно выйдет, но в чем
собственно, того не объяснили, чтобы в точности, потому Петр Степанович
меня, примером, в терпении казацком испытывают и доверенности ко мне
никакой не питают.
- Почему же?
- Петр Степаныч - астролом и все божии планиды узнал, а и он критике
подвержен. Я пред вами, сударь, как пред истинным, потому об вас многим
наслышаны. Петр Степанович - одно, а вы, сударь, пожалуй, что и другое. У
того коли сказано про человека: подлец, так уж кроме подлеца он про него
ничего и не ведает. Али сказано - дурак, так уж кроме дурака у него тому
человеку и звания нет. А я, может, по вторникам да по средам только дурак,
а в четверг и умнее его. Вот он знает теперь про меня, что я очинно
паспортом скучаю, - потому в Расее никак нельзя без документа, - так уж и
думает, что он мою душу заполонил. Петру Степановичу, я вам скажу, сударь,
очинно легко жить на свете, потому он человека сам представит себе, да с
таким и живет. Окромя того больно скуп. Они в том мнении, что я помимо их
не посмею вас беспокоить, а я пред вами, сударь, как пред истинным, - вот
уже четвертую ночь вашей милости на сем мосту поджидаю в том предмете, что
и кроме них могу тихими стопами свой собственный путь найти. Лучше, думаю,
я уж сапогу поклонюсь, а не лаптю.
- А кто тебе сказал, что я ночью по мосту пойду?
- А уж это, признаться, стороной вышло, больше по глупости капитана
Лебядкина, потому они никак чтоб удержать в себе не умеют... Так три-то
целковых с вашей милости, примером, за три дня и три ночи, за скуку
придутся. А что одежи промокло, так мы уж, из обиды одной, молчим.
- Мне налево, тебе направо; мост кончен. Слушай, Федор, я люблю, чтобы мое
слово понимали раз навсегда: не дам тебе ни копейки, вперед мне ни на мосту
и нигде не встречайся, нужды в тебе не имею и не буду иметь, а если ты не
послушаешься - свяжу и в полицию. Марш!
- Эхма, за компанию по крайности набросьте, веселее было идти-с.
- Пошел!
- Да вы дорогу-то здешнюю знаете ли-с? Ведь тут такие проулки пойдут... я
бы мог руководствовать, потому здешний город - это вс¬ равно, что чорт в
корзине нес, да растрес.
- Эй, свяжу! - грозно обернулся Николай Всеволодович.
- Рассудите может быть сударь; сироту долго ли изобидеть.
- Нет, ты видно уверен в себе!
- Я, сударь, в вас уверен, а не то чтоб очинно в себе.
- Не нужен ты мне совсем, я сказал!
- Да вы-то мне нужны, сударь, вот что-с. Подожду вас на обратном пути, так
уж и быть.
- Честное слово даю: коли встречу - свяжу.
- Так я уж и кушачек приготовлю-с. Счастливого пути, сударь, вс¬ под
зонтиком сироту обогрели, на одном этом по гроб жизни благодарны будем.
Он отстал. Николай Всеволодович дошел до места озабоченный. Этот с неба
упавший человек совершенно был убежден в своей для него необходимости и
слишком нагло спешил заявить об этом. Вообще с ним не церемонились. Но
могло быть и то, что бродяга не вс¬ лгал и напрашивался на службу в самом
деле только от себя, и именно потихоньку от Петра Степановича; а уж это
было всего любопытнее.
II.
Дом, до которого дошел Николай Всеволодович, стоял в пустынном закоулке
между заборами, за которыми тянулись огороды, буквально на самом краю
города. Это был совсем уединенный небольшой деревянный домик, только что
отстроенный и еще не обшитый тесом. В одном из окошек ставни были нарочно
не заперты, и на подоконнике стояла свеча - видимо с целью служить маяком
ожидаемому на сегодня позднему гостю. Шагов еще за тридцать, Николай
Всеволодович отличил стоявшую на крылечке фигуру высокого ростом человека,
вероятно хозяина помещения, вышедшего в нетерпении посмотреть на дорогу.
Послышался и голос его, нетерпеливый и как бы робкий:
- Это вы-с? Вы-с?
- Я, - отозвался Николай Всеволодович, не раньше как совсем дойдя до
крыльца и свертывая зонтик.
- Наконец-то-с! - затоптался и засуетился капитан Лебядкин, - это был он, -
пожалуйте зонтичек; очень мокро-с; я его разверну здесь на полу в уголку,
милости просим, милости просим.
Дверь из сеней в освещенную двумя свечами комнату была отворена настежь.
- Если бы только не ваше слово о несомненном прибытии, то перестал бы
верить.
- Три четверти первого, - посмотрел на часы Николай Всеволодович, вступая в
комнату.
- И при этом дождь и такое интересное расстояние... Часов у меня нет, а из
окна одни огороды, так что... отстаешь от событий... но собственно не в
ропот, потому и не смею, не смею, а единственно лишь от нетерпения,
снедаемого всю неделю, чтобы наконец... разрешиться.
- Как?
- Судьбу свою услыхать, Николай Всеволодович. Милости просим.
Он склонился, указывая на место у столика пред диваном. Николай
Всеволодович осмотрелся; комната была крошечная, низенькая; мебель самая
необходимая, стулья и диван деревянные, тоже совсем новой поделки, без
обивки и без подушек, два липовые столика, один у дивана, а другой в углу,
накрытый скатертью, чем-то весь заставленный и прикрытый сверху чистейшею
салфеткой. Да и вся комната содержалась, повидимому, в большой чистоте.
Капитан Лебядкин дней уже восемь не был пьян; лицо его как-то отекло и
пожелтело, взгляд был беспокойный, любопытный и очевидно недоумевающий:
слишком заметно было, что он еще сам не знает, каким тоном ему можно
заговорить и в какой всего выгоднее было бы прямо попасть.
- Вот-с, - указал он кругом, - живу Зосимой. Трезвость, уединение и нищета
- обет древних рыцарей.
- Вы полагаете, что древние рыцари давали такие обеты?
- Может быть, сбился? Увы, мне нет развития! Вс¬ погубил! Верите ли,
Николай Всеволодович, здесь впервые очнулся от постыдных пристрастий - ни
рюмки, ни капли! Имею угол и шесть дней ощущаю благоденствие совести. Даже
стены пахнут смолой, напоминая природу. А что я был, чем я был?
по гениальному выражению поэта! Но... вы так обмокли... не угодно ли будет
чаю?
- Не беспокойтесь.
- Самовар кипел с восьмого часу, но... потух... как и все в мире. И солнце,
говорят, потухнет в свою очередь... Впрочем, если надо, я сочиню. Агафья не
спит.
- Скажите, Марья Тимофеевна...
- Здесь, здесь, - тотчас же подхватил Лебядкин шепотом, - угодно будет
Максимов Альберт
Шекли Роберт
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий