переползая со скамьи на скамью и от газеты к газете в западных аллеях
Центрального парка.
извивались, словно драчливые черви, пока он вычитывал разные разности.
Хрущев внезапно отсрочил визит в Скандинавию и взамен собирался прибыть в
Земблу (тут подпеваю я: "Вы себя называете земблерами, а я вас --
земляками!". Смех и аплодисменты.) Соединенные Штаты вот-вот спустят на воду
первое атомное торговое судно (этим только бы рускеров позлить. Дж.Г.).
Прошлой ночью в Ньюарке молния ударила в многоквартирный дом, No 555 по
Южной улице, расколотила телевизор и покалечила двух человек, смотревших,
как тает актриса в яростной студийной грозе (сколь ужасны мучения этих
духов! К.К.К. по свидетельству Дж.Ш.). Компания "Драгоценности Рахиль"
приглашала агатовым шрифтом шлифовщика драгоценных камней, который "должен
иметь опыт работы с декоративной бижутерией" (о, Дегре этот опыт имел!).
Братья Хелман сообщали о своем участии в переговорах относительно
предоставления значительного кредита (11 млн. долларов) производственной
компании "Деккерово стекло" с погашением задолженности 1 июля 1979 года, и
Градус, снова помолодев, перечитал это дважды не без задней мысли, возможно,
что через 4 дня после этого ему исполнится 64 года (без комментариев). На
другой скамье он нашел понедельничный выпуск той же самой газеты. При
посещении музея в городе Белоконске (Градус лягнул подошедшего слишком
близко голубя) королева Великобритании зашла в угол Зала
животных-альбиносов, сняла с правой руки печатку и, повернувшись спиной к
нескольким откровенным зевакам, потерла этой рукой лоб и один глаз. В Ираке
вспыхнуло прокоммунистическое восстание. Отвечая на вопрос о советской
выставке в нью-йоркском "Колизеуме", поэт Карл Сэндберг сказал: "Они
аппелируют на высшем интеллектуальном уровне". Присяжный обозреватель новых
туристских изданий, обозревая собственное турне по Норвегии, сообщил, что
фьорды слишком известны, чтобы стоило (ему) их описывать, и что все
скандинавы очень любят цветы. А на пикнике для детишек всех стран, одна
земблянская малютка вскричала, обращаясь к своей японской подружке: "Ufgut,
ufgut, velkam ut Semblerland!" (Прощай, прощай, до встречи в Зембле!).
Признаюсь, восхитительная была игра -- следить в БВК за суетою
различных эфемерид, склоняясь над тенью подбитого ватой плеча.
голубя, сложив за спиною руки. Он навощил свои красноватые туфли и оценил
щелчок, с которым натягивал тряпку чумазый, но миловидный мальчишка. В
бродвейском ресторане он потребил большую порцию розоватой свинины с кислой
капустой, двойной гарнир из жесткого, жаренного "по-французски" картофеля и
половинку переспелой дыни. Из моего прокатного облачка я с тихим удивлением
созерцаю его: вот она, эта тварь, готовая совершить чудовищный акт -- и
грубо смакующая грубую пищу! Я полагаю, нам следует предположить, что все
воображение, каким он располагал, забегая вперед, как раз на акте-то и
вставало, -- как раз на грани всех его возможных последствий, последствий
призрачных, сравнимых разве с фантомной ступней ампутанта или с веером
добавочных клеток, которые шахматный конь (сей пожиратель пространства),
стоя на боковой вертикали, "ощущает" в виде призрачного простора за краем
доски, ни на действительные его ходы, ни на действительный ход игры отнюдь
не влияющего.
за короткую, но приятную остановку в отеле "Беверленд". Плененный иллюзией
практической предусмотрительности, он оттащил свой фибровый чемодан и --
после минутного колебания -- дождевой плащ тоже под анонимную охрану
железной вокзальной ниши, там, полагаю, лежат они и сейчас так же укромно,
как мой самоцветный скипетр, рубиновое ожерелье и усыпанная бриллиантами
корона в... впрочем, неважно где. С собой, в зловещее путешествие, он
прихватил лишь знакомый нам потасканный черный портфель, содержавший чистую
нейлоновую рубашку, грязную пижаму, безопасную бритву, третий бисквитик,
пустую картонку, пухлую иллюстрированную газету, с которой он не успел
управиться в парке, стеклянный глаз, когда-то сделанный им для своей
престарелой любовницы, и дюжину синдикалистских брошюр, по нескольку копий
каждой, -- многие годы тому он отпечатал их своею собственной рукой.
Заказывая накануне ночью билет, он не сумел попасть на более ранний рейс до
Нью-Вая из-за какого-то происходившего там съезда. Он порылся в расписании
поездов, но расписания, как видно, составлял изрядный затейник: единственный
прямой поезд (наши замотанные и задерганные студенты прозвали его
"квадратным колесом") отходил в 5.13 утра, томился на остановках по
требованию и изводил одиннадцать часов на то, чтобы проехать четыреста миль
до Экстона, -- можно было попытаться обставить его, отправясь через
Вашингтон, да только там пришлось бы самое малое три часа дожидаться
заспанного местного состава. Об автобусах Градусу нечего было и думать, его
в них всегда укачивало, если он только не оглушал себя таблетками фармамина,
но они могли ему сбить прицел, а он, если вдуматься, и так-то не очень
твердо стоял на ногах.
предыдущих Песнях. У него короткий ежик черных волос. Мы в состоянии
заполнить унылую продолговатость его лица большинством образующих оное
элементов, как то: густые брови и бородавка на подбородке. Лицо его облекает
румяная, но нездоровая кожа. Мы довольно отчетливо видим устройство его
отчасти гипнотических органов зрения. Мы видим понурый нос с кривоватым
хребтиком и раздвоенным кончиком. Мы видим минеральную синеву челюсти и
пуантиллистический песочек ущербных усов.
наклоненное, словно у шимпанзе, и коротковатые задние ноги. Мы довольно
наслышаны о его мятом костюме. Наконец, мы можем описать его галстук,
пасхальный подарок онгавского шурина, стиляги-мясника: искусственный шелк,
цвет шоколадно-бурый при красной полоске, кончик засунут в рубашку между
второй и третьей пуговицами (по земблянской моде тридцатых годов) --
символическая замена, как уверяет наука, и отца, и слюнявчика сразу.
Отвратительно черные волосы облекают тылы его честных и грубых ладоней,
тщательно вычищенных ладоней члена множества профессиональных союзов с
заметными искривлениями больших пальцев, столь частыми у
мастеров-халявщиков. Мы различаем, как-то вдруг, его потную плоть. Мы
различаем также (когда головой вперед, но вполне безопасно пронизываем,
словно призраки, его самого и мерцающий винт его самолета, и делегатов, что
приветливо машут и улыбаются нам) его фуксиновое и багровое нутро и
странное, недоброкачественное волнение, воздымающееся у него в кишках.
согласится нас выслушать, -- состояние души этого примата. Он умел читать,
писать и считать, был наделен крохами самосознания (и не знал, что ему с
ними делать), способностью частичного восприятия длительности и хорошей
памятью на лица, имена, даты и тому подобное. В духовном отношении он
попросту не существовал. В моральном -- это был манекен, охотящийся за
другим манекеном. То обстоятельство, что оружие было у него настоящее, а
дичь его принадлежала к высокоразвитым человеческим существам, -- это
обстоятельство относится к нашему миру, в его мире оно никакого значения не
имело. Я готов допустить, что мысль об убийстве "короля" в определенном
смысле доставляла ему удовольствие, и потому мы должны добавить к перечню
его принадлежностей способность образовывать представления --
преимущественно общего характера, о чем я уже говорил в ином примечании,
которое мне теперь искать недосуг. Возможно (я многое готов допустить),
имелось тут и легкое, очень легкое чувственное томление, не большее, я бы
сказал, чем испытывает поверхностный гедонист, когда, затаив дыхание, встает
он перед увеличительным зеркалом и с убийственной точностью ногтями больших
пальцев сдавливает с двух сторон жирную точку, выплескивая без остатка
полупрозрачную пробочку черного угря, -- и выдыхая облегченное "ах". Градус
не стал бы никого убивать, когда бы не находил удовольствия не только в
воображаемом деянии (постольку поскольку он вообще обладал способностью
вообразить правдоподобное будущее), но также и в том, что группа людей,
разделяющих его представления о справедливости, дает ему важное,
ответственное задание (требующее среди прочего, чтобы он стал убийцей),
однако он и не взялся бы за эту работу, когда бы не находил в убийстве
чего-то схожего с довольно противным упоеньицем угредава.
к строке 171{1}), я рассматривал личные антипатии, а стало быть и
мотивы нашего "механического человека", -- так выразился я в то время, когда
он не был еще столь телесен и не оскорблял наши чувства в той мере, в какой
оскорбляет сейчас, -- словом, когда он пребывал в гораздой дали от нашей
солнечной, зеленой, пахнущей травами Аркадии. Впрочем, Господь наш толико
чудесно учинил человека, что сколько ни рыскай за мотивами, как ни сыпь
разумными доводами, а все не объяснишь как следует, почему и откуда берется
субъект, способный прикончить ближнего (такая аргументация подразумевает,
конечно, и я это сознаю, временное наделение Градуса статусом человека), --
разве что он защищает жизнь сына своего или собственную, или плоды трудов
всей своей жизни, -- и потому в окончательном решении по делу "Градус против
Короны" я предложил бы суду признать, что ежели человеческой неполноценности
не довольно для объяснения его идиотского путешествия через Атлантику с
единственной целью -- разрядить пистолет, следует заключить, доктор, что наш
получеловек был к тому же и полупомешан.
затиснутым меж делегатами Нью-Вайского лингвистического конгресса: каждый с
именной табличкой на лацкане и все -- знатоки одного и того же иноземного
языка, на котором, впрочем, говорить ни один из них не умел, почему беседа
велась (над головой сгорбленного убийцы и по сторонам его неподвижной
физиономии) на простеньком англо-американском диалекте. Во все время этого
тяжкого испытания Градус гадал о причине другого неудобства, на протяженьи
полета то пронимавшего его, то отпускавшего, -- оно было похуже гомона
моноглотов. Градус никак не мог решить, к чему его отнести, -- к свинине, к
капусте, к жаренному картофелю или к дыне, -- ибо заново перепробовав их
Корнев Павел
Флинт Эрик
Гуль Роман Борисович
Доценко Виктор
Прозоров Александр
Шилова Юлия