обращаясь чуть ли не в перголы, опутанные виноградом, и привел
к кокетливой публичной уборной сомнительной чистоты, где на
пороге прислужница в черном вязала черный чулок. Вниз по
склону, плоскими камнями отделанная тропинка, ставя вперед все
ту же ногу, пробралась через заросль ирисов и влилась в дорогу,
где мягкая земля была вся в отпечатках подков. Сады и парки
стали двигаться быстрее по мере того, как удлинялись ноги
нашего мальчика; ему было уже три года, когда шествие цветущих
кустов решительно повернуло к морю. Как видишь скучного
начальника небольшой станции, стоящего в одиночестве на
платформе, мимо которого промахивает твой поезд, так тот или
другой серый парковый сторож удалялся, стоя на месте, пока
ехали наши сады, увлекая нас к югу, к апельсиновым рощам, к
цыплячьему пуху мимоз и pвte tendre безоблачного неба. Чередой
террас, ступенями, с каждой из которых прыскал яркий кузнечик,
сады сошли к морю, причем оливы и олеандры чуть не сбивали друг
друга с ног в своем нетерпении увидеть пляж. Там он стоял на
коленках, держа вафельный букет мороженого, и так снят на
мерцающем фоне: море превратилось на снимке в бельмо, но в
действительности оно было серебристо-голубое, с фиалковыми
темнотами там и сям. Были похожие на леденцы зеленые, розовые,
синие стеклышки, вылизанные волной, и черные камешки с белой
перевязью, и раковинки, распадающиеся на две створки, и кусочки
глиняной посуды, еще сохранившие цвет и глазурь: эти осколки он
приносил нам для оценки, и, если на них были синие шевроны или
клеверный крап иди любые другие блестящие эмблемы, они с легким
звоном опускались в игрушечное ведро. Не сомневаюсь, что между
этими слегка вогнутыми ивернями майолики был и такой кусочек,
на котором узорный бордюр как раз продолжал, как в вырезной
картинке, узор кусочка, который я нашел в 1903-ем году на том
же берегу, и эти два осколка продолжали узор третьего, который
на том же самом Ментонском пляже моя мать нашла в 1685-ом году,
и четвертого, найденного ее матерью сто лет тому назад,-- и так
далее, так что если б можно было собрать всю эту серию глиняных
осколков, сложилась бы из них целиком чаша, разбитая
итальянским ребенком Бог весть где и когда, но теперь
починенная при помощи этих бронзовых скрепок.
предыдущей главе -- слон идет на с2.
Ривьере, а в Сен-Назере. Там один последний маленький сквер
окружил тебя и меня и шестилетнего сына, идущего между нами,
когда мы направлялись к пристани, где еще скрытый домами нас
ждал "Шамплен", чтобы унести нас в Америку. Этот последний
садик остался у меня в уме, как бесцветный геометрический
рисунок или крестословица, которую я мог бы легко заполнить
красками и словами, мог бы легко придумать цветы для него, но
это значило бы небрежно нарушить чистый ритм Мнемозины,
которого я смиренно слушался с самого начала этих замет. Все
что помню об этом бесцветном сквере, это его остроумный
тематический союз с трансатлантическими садами и парками; ибо
вдруг, в ту минуту, когда мы дошли до конца дорожки, ты и я
увидели нечто такое, на что мы не тотчас обратили внимание
сына, не желая испортить ему изумленной радости самому открыть
впереди огромный прототип всех пароходиков, которые он бывало
подталкивал, сидя в ванне. Там, перед нами, где прерывчатый ряд
домов отделял нас от гавани и где взгляд встречали всякие сорта
камуфляжа, как например голубые и розовые сорочки, пляшущие на
веревке, или дамский велосипед, почему-то делящий с полосатою
кошкой чугунный балкончик,-- можно было разглядеть среди хаоса
косых и прямых углов выраставшие из-за белья
великолепные трубы парохода, несомненные и неотъемлемые, вроде
того, как на загадочных картинках, где все нарочно спутано
("Найдите, что спрятал матрос"), однажды увиденное не может
быть возвращено в хаос никогда.
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Махров Алексей
Корнев Павел
Круз Андрей
Корнев Павел