а я забываю, что могу вызывать зависть. И тогда мы - всего лишь три
славных... существа. Живем друг подле друга и нюхаем цветочки.
черные и белые, а славные существа. Моя жена рассказывала мне про одного
древнего старичка, который жаловался: "В прежние времена у негров души не
было. Оно и лучше и проще. А теперь совсем с толку собьешься".
унаследованную нами вину мы можем разрезать на части, как именинный пирог,
пусть всем достанется поровну, - сказал он и замолчал. Если бы не седые усы,
вылитый "Святой Павел" Эль Греко с книгой в руках. - Мои предки, конечно,
были рабовладельцами, но ваши, наверно, ловили рабов и продавали их нам.
надо и думать о нем, как о скотине, иначе, представив себя на его месте, вы
просто сойдете с ума. Определите ему полочку в вашем сознании и тогда можете
за свои чувства не беспокоиться. - Он перевел взгляд к реке, и на ветру его
белые волосы встали дымком над головой. - Если в вашем сердце есть хоть
капля добродетелей человеческих - отваги и способности гневаться, - тогда
опасный зверь будет страшить вас и вам суждено всегда жить в страхе, потому
что сердце ваше наделено еще умом, находчивостью и уменьем скрывать то я
другое до поры до времени. Тогда вам остается только одно: подавить в негре
эти человеческие добродетели и превратить его в покорную скотину. А если вы
с колыбели внушите своему ребенку, что негр - скотина, он не будет мучиться
вашими сомнениями.
всем доволен.
специальным законам о побегах.
иначе.
брюки кончиками пальцев. - Да... не один.. Ну а теперь я пойду к моим
славным существам.
большая, фамилия самая распространенная.
только музыка может ласкать кожу холодком.
выдержал бы сравнения ни с какими другими днями моей жизни. Я чувствовал,
что дальше ехать не следует, так как прошлую ночь спать мне пришлось мало. Я
очень устал, но иной раз усталость может и посоветовать что-то и заставить
действовать. Меня она заставила налить полный бак горючего и посоветовала
остановиться и посадить в машину старого негра, который, тяжело волоча ноги,
брел по кромке травы вдоль бетонированного шоссе. Он согласился неохотно,
словно только потому, что не нашел в себе сил отказаться. Одежда на нем была
мятая, поношенная, рабочая куртка засалилась от долгой носки. Его темное,
кофейного цвета лицо бороздил перекрест тысячи мелких морщин, ободки нижних
век были красные, как у ищейки. Он сложил на коленях руки, бугристые,
узловатые, точно сучья вишневого дерева, и слился со спинкой сиденья, как бы
вобрав в себя контуры тела, чтобы занимать поменьше места.
сразу же:
деревья были жухлые и печальные после свирепых заморозков. И я сказал,
обращаясь больше к самому себе, чем к нему:
ответил - и угодил в нее ногой.
рассказать ему об этом, но тут же раздумал, потому что увидел уголком глаза,
как он отстранился от меня и прижался к дверце кабины. Однако воспоминание
не хотело уходить.
временно платежеспособным, держал слугу-негра. Через улицу, на углу, был бар
и ресторан. Однажды зимой, в сумерках, я стоял у окна, глядя на улицу, и
вдруг увидел, как из бара вышла пьяная женщина, поскользнулась на
обледенелом тротуаре и упала навзничь. Она попыталась подняться, но снова
упала и так и осталась лежать, пьяно выкрикивая что-то. В эту минуту негр,
который служил у меня, показался из-за угла, увидел пьяную и, стараясь
держаться от нее как можно дальше, тут же перебежал на другую сторону.
нее, начался бы крик - насилуют! Соберется толпа, и кто мне поверит?
негром.
разрушить то, что было выработано всей жизнью.
заерзал на сиденье.
он, конечно, совсем не в этих местах, но идти пешком было безопаснее, ч¦м
ехать со мной.
были хорошие, но уснуть я так и не мог. Перед моими глазами мелькали
физиономии "заводил" и человек в сером костюме, но чаще всего появлялся
старик, отсевший от меня как можно дальше, точно боясь заразиться, - а
может, я и в самом деле был заразный. Я приехал сюда, чтобы узнать, что
здесь происходит. И что же я узнал? За все эти дни была ли хоть одна минута,
свободная от напряженности, от груза беспощадного страха? Я, как новичок в
здешних местах, конечно, чувствовал все это острее, но и напряженность и
страх были- не со мной же они сюда приехали. Все здесь, и белые и черные,
жили в атом и этим дышали - все до одного, все возрасты, все профессии, все
классы. Им некуда было деваться от того, что стало неизбежностью их жизни. И
это повышало давление в котле до предела. Неужели же ничто не отвратит
взрыва?
мировой войны мне не так уж много пришлось всего повидать - одну десантную
операцию из ста, несколько разрозненных боевых эпизодов, несколько тысяч
убитых, когда их насчитывались миллионы. Но все же и увиденного и
прочувствованного оказалось вполне достаточно, и я убедился, что война не
осталась для меня незнакомкой. Так и здесь - какой-нибудь незначительный
случай, две-три встречи... но дыхание страха чувствуешь повсюду. Мне
хотелось уйти от всего этого. Позиция труса? Может быть. А еще трусливее
отрицать свою трусость. Но ведь люди живут здесь. Для них такой образ жизни
неизменен, другого они не знали и конца ему не ждут. Истэндские дети в
Лондоне теряли сон, когда бомбежка прекращалась, нарушая привычный для них
порядок вещей
и несколько раз сердито сказал мне "фтт". Но у Чарли нет наших проблем. Он
не той породы, которая настолько умна, что способна расщепить атом, но не
способна жить в мире с себе подобными. Чарли даже не знает, что такое раса,
и его совершенно не волнует вопрос о замужестве его сестер. Как раз
наоборот. Однажды Чарли влюбился в таксу - роман с расовой точки зрения
предосудительный, с физической - нелепый и с технической - немыслимый. Но
Чарли презрел все это. Он любил пылко и не сдавал позиций. Трудно было бы
объяснить собаке те добрые, высокоморальные побуждения, повинуясь которым
тысячи человеческих существ сошлись в одно место, чтобы предать анафеме
одного крохотного человечка. Мне случалось ловить во взгляде собак
мимолетное недоуменное презрение, и я убежден, что, по сути-то дела, они
считают людей психами.
напросился. Он сидел на табуретке рядом со мной и ел котлету, близнеца
которой я держал на вилке. Ему было лет тридцать-тридцать пять. Высокий,
худощавый, приятной внешности. Волосы длинные, гладкие, почти пепельного
цвета, и он, видимо, гордился ими, так как, сам того не замечая, то и дело
причесывал их карманным гребешком. Его костюм из легкой серой материи был
по-дорожному помят и не отличался чистотой, пальто он держал переброшенным
через плечо. Узел галстука неярких разводов был сдвинут у него вниз, что
позволило открыть ворот белой рубашки. Такого чисто южного выговора я еще ни
у кого не слышал. Он поинтересовался, куда я еду, и, узнав, что мне в
сторону Джексона и Монтгомери, попросился со мной. При виде Чарли он. решил,
что у меня в машине сидит "черномордый". Эта фраза стала уже стереотипной.
похвалил моего Росинанта.