сделает все понятнее. Я говорил, что у Канта все выстраивается вокруг
оппозиции внутреннего и внешнего. Внешнее - все то, что пространственно
артикулировано. Это не просто то, что вне нас, но то, во что мы включились и
смогли представить собой, своим пространством и своим временем. С другой
стороны, внутреннее - это некие состояния материи и состояния духа. Или
иначе: всякое внутреннее есть нечто аналогичное, подобное способности
определять себя в действии на основе какого-то представления. Монада в
лейбницевском смысле - это точка сферы действия, такая, что она сама себя
определяет к действию на основе представления, а представление и есть
внутреннее состояние. Поэтому когда Кант будет говорить, что материя по
определению не имеет внутреннего, - желая тем самым сформулировать четкий,
незыблемый принцип, лежащий в основе всякого физического исследования, - то
будет иметься в виду, что материя по определению есть то, что целиком
расположено пространственно, что не имеет ничего внутреннего. Для нас
невозможен аргумент, или отсылка, то есть какое-либо обращение к угадываемым
внутренним состояниям. Внутреннее есть что-то, для чего мы не имеем внешнего
созерцания. Ваше внутреннее есть то, во что я не могу включиться, чтобы дать
его своим пространственным расположением. Кант скажет: у меня нем для этого
созерцания. А все то, для чего нет созерцания, неразрешимо в терминах
опытного знания и, следовательно, не может быть предметом познания.
Внутренняя материя непознаваема.
абстрактном смысле есть очаги и точки действия сил. Значит, с одной стороны,
можно задать правила, по которым все внутреннее можно свести к его внешне
выраженным эквивалентам, например силы свести, иди засекать их по выражениям
в пространственных расположениях, что физика и делает. Поэтому понятие силы
всегда ведет в физике призрачное существование - то выходит на первый план,
то куда-то уходит. Физика строится то без понятия силы, то с этим понятием.
И вот Кант вдруг замечает (здесь начинает как раз работать то, что я называл
геометрической аналогией), что наука как таковая есть прежде всего
относительность. Кант был одним из первых, кто вслед за Декартом сделал этот
вывод. Декарт и Кант - первооснователи принципа относительности,
философского смысла физического принципа относительности. Кант фанатически
твердо стоит на том, что наука невозможна без выполнения принципа
относительности. Что означает принцип относительности с его философской
стороны? Что все, о чем мы говорим, всякое качество и свойство, которое мы
приписываем предметам, должно быть полностью разложимо в отношениях,
полностью задаваться отношениями вещей, оно не может иметь никакого
абсолютного смысла - некоего внутреннего свойства, качества, далее
неразложимого вот так, которое само по себе было бы присуще предметам. Мы
строим научную картину некоторых свойств, разлагая их в отношениях и беря их
только в отношениях. Поэтому Лейбниц рассматривает пространство только как
отношения реально наблюдаемых тел.
относительных понятий далее неразложимы, когда в предмете остается что-то
неустранимое, несводимое. Все далее несводимое к отношениям и есть то, что
составляет проблему внутреннего. Отсюда возникает проблема жизненных форм -
сферических треугольников, данных на двух разных половинках сферы, левой и
оравой руки, левонаправленной или правонаправленной спирали улитки. У Канта
эта проблема вдруг заиграла потому, что она является полной аналогией
философской проблемы внешнего и внутреннего, иди внутренней действенной
силы, внутренней девственной сущности вещей, иди внутренней субстанциальной
формы, как выражались в античности и позже. Как нам уловить то, как вещь
сама себя определяет к действию, являясь тем самым абсолютной точкой системы
отсчета? Ведь принцип относительности не признает таких абсолютных свойств,
или качеств. И действительно, левое и правое не могут быть сведены, иначе
теряется физический смысл - физический закон не имеет смысла, если он
одновременно не описывает, не отвечает на вопрос, каким образом
левонаправленная гайка не накручивается на правонавравленный винт.
Приложение понятий относится к физической их осмысленности так же, как
приложение винта к этой гайке, в которую он не может войти, ибо она
неустранимым образом, далее несводимым отношением направлена, ориентирована.
То есть все отношения гайки мы задали в понятиях. Все отношения винта, все
отношения руки и так далее описываются понятиями, которые совершенно не
зависят, не имеют отношения к тому факту, что левое и правое не конгруируют
- что не конгруирует винт с гайкой, понятие с предметом. Предметы
оказываются далее неразложимы в отношениях. И вот тут Кант делает свой
"простой ход". Он представляет проблему отношения понятия и физического
смысла по геометрической аналогии.
абсолютным качеством, а принцип относительности тем самым нарушается.
Казалось бы, наличие таких далее неразложимых вещей требует от нас строить
познание по системе догадок о том, что происходит внутри вещи, беря
некоторый внутренний очаг, из которого растут действия, за абсолютную
систему отсчета. И здесь Кант строит язык Я - пространство и время выступают
как способ представить себя как объект. Речь идет не об описании объекта, а
о представлении себя как объекта - и тогда у нас есть
пространственно-временная терминология. А с другой стороны, есть аксиома
согласования в трансцендентальном элементе пси, расположенном на всех точках
пространства, не только на дискретном организме, который есть
пространственно-временная форма, своего рода моллюск. Последнее можно понять
по аналогии с Эйнштейном. Он уже в общей теории относительности рассуждал о
некоторых вещах, которые называл моллюсками отсчета. Моллюски отсчета -
некоторые гипотетические, но, как предполагается, телесно-наблюдаемые
существа, меняющие свою форму и длительность, щупающие, у которых щупальцы
одновременно меняются по длине и форме. Вот так надо представить и наши
щупальцы, которые Кант называет пространством и временем или формами
созерцания.
аксиомой согласования, или понимательной согласованности (для того чтобы
показать это, я рисовал ленту Мёбиуса). И можно, сохраняя принцип
относительности, учесть далее неразложимые так называемые внутренние
свойства. Давайте двигаться по этому языку, где можно, не допуская
рассуждений, догадок о том, что где-то внутри что-то произошло, пройти от
одного к другому, от далее неразложимого (где, скажем, различие левого и
правого не определено) прийти к тому же (левому и правому). Причем в нашем
языке согласованности не будет привилегированных точек. Итак, внизу ленты
Мёбиуса есть привилегированные точки, но движение по ней ни разу не нарушает
плавности, постепенности и непрырывности. По своей структуре оно остается
одним и тем же, мы не заскакиваем внутрь. Мы движемся по одной плоскости, у
которой нет внутреннего, и, тем не менее, как оказывается, мы движемся по
двухсторонней поверхности и все можем учесть.
внятности, мира. Кант раскручивает и ставит на свои места элементы
выразимости посредством геометрической аналогии, потому что, как это бывает
и в самой геометрической аналогии, у него остается место для невыразимого.
Если представить себе поверхность Мёбиуса как поверхность сферы, то все, что
из сферы пересекается с кругом (Кант говорит о круге, а я ввел поверхность
Мёбиуса), - внятно, или выразительно, и получает свою траекторию движения,
но внутри сферы остается нечто неопределенное, невыразимое, называемое
Кантом X, нечто, похожее на черное солнце мистиков. Это то, что Кант
называет трансцендентальным Я. Но теперь мы понимаем, что трансцендентальное
Я и есть "язык", что это то, что всегда на границе невыразимого и
выразимого. Посмотрите, как Кант определяет саму трансцендентальную
апперцепцию, или само Я. Он говорит, что сознание (сочетайте это
произносимое мной слово с фактом единичности сознания) есть созерцание
самого себя (это из черновиков). Оно не было бы сознанием, если бы оно было
ощущением, в нем лежит познание всего того, о чем можно знать. Когда я
отвлекаюсь от всех ощущений и содержаний, то я предполагаю чистое сознание,
то есть созерцание самого себя. Это логическая, а не практическая личность.
В других случаях, сказав, что сознание есть созерцание себя, Кант вдруг
будет говорить, что сознание в смысле трансцендентального Я не есть
интуиция, а есть мысль. Есть и другие определения:
внутренним чувством, или внутренним восприятием, является чисто эмпирическим
и все время меняющимся. В потоке внутренних явлений не может предстать
никакого фиксированного и пребывающего Я. (Казалось бы, это находится в
полном противоречии с тем кантонским утверждением, что должно быть
возможным, чтобы представление Я всегда сопровождало все наши представления.
Стоит нам понять эту фразу эмпирически, в смысле психологической рефлексии,
которая должна везде устанавливать Я, сопровождающее наши представления, и
все распадается. Как раз что касается психологического смысла, то Кант
говорит, что нет такого фиксированного и пребывающего Я наших внутренних
представлений, такое Я во внутренних явлениях вообще предстать не может. И
такое там, где нет этого пребывающего Я, такое сознание мы называем
внутренним чувством или эмпирической апперцепцией.) Но то, что необходимо
предстает как численно единичное, не может быть мыслимо в терминах
эмпирических данных внутреннего явления".
потока внутренних явлений, - это чистое, первородное, неменяющееся сознание
- и есть трансцендентальная апперцепция, эмпирически являющаяся, но в то же
время непостижимая и неразложимая в терминах эмпирического явления.
Сознание определено Кантом как то, что выступает перед нами в качестве
созерцания самого себя в той мере, в какой мы абстрагировались от ощущений.
Иными словами, не эмпирический, а трансцендентальный источник наших знаний
Кант ищет там, где мы можем говорить о чем-то, неполучаемом из органов
чувств. Из органов чувств мы не получаем феномен сознавания. Созерцание
сознанием самого себя, или данность сознания сознанию, не есть то, что мы
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Махров Алексей