Чтение 46–й страницы книги ~Лабиринт~

- Я вас подвезу. А когда отдадите письмо, какие у вас планы?

- Никаких.

- В таком случае предлагаю прокатиться к морю. Страшно жарко! Все
порядочные люди давно уехали из Рима. По городу слоняются только слуги
церкви, полиция да туристы.

- Ну и люди вроде нас с вами, - засмеялся я.

- Правильно! То есть вроде вас, вы ведь клиент церкви, а я отлично
подхожу под одну из трех названных категорий. Причисляю себя к слугам
церкви!

- Это что-то новое. Я не знал.

- Никакая работа не унижает человека.

Он остановил машину. Огромный дворец Канчеллерия отбрасывал тень на
площадь. Я вбежал в ворота, после чего, свернув влево, поднялся по большим
ступеням, лестничным площадкам, коридорам и постепенно сужающейся лестнице
на знакомый мне четвертый этаж. В приемной тот же самый служитель. В
секретариате тот же самый невысокий молодой священник у заваленного
папками стола. Я подал священнику конверт и прерывающимся от волнения
голосом спросил, когда могу рассчитывать на ответ. Он словно не расслышал
и лишь после того, как вынул письмо из конверта и поднес его к своим
близоруким глазам за толстыми стеклами, встал и сообщил, что за ответом я
могу явиться послезавтра.

- На всякий случай все-таки сперва позвоните мне, - сказал он. - Чтобы
не утруждать себя зря в такую жару. Вот мой номер.

Он дал мне номер своего телефона и проводил до дверей. На прощание
протянул руку. Помятуя, что Кампилли рекомендовал мне нажимать, я сказал:

- Через несколько дней вы закрываете свою канцелярию, а я, как вам,
быть может, известно, приехал в Рим специально по этому делу из очень
далеких краев.

Он перебил меня:

- Я знаю. Понимаю. Не для того монсиньор Риго поручил мне разыскивать
вас по всему Риму-и в вашем пансионате, и через синьора Кампилли, - чтобы
отпустить с пустыми руками.

Будьте спокойны.

- Спасибо, - сказал я. - Не откажите также передать монсиньору Риго мою
нижайшую благодарность.

- Обязательно, - пообещал молодой священник.

Внизу стояла машина, но Весневича не было. Я огляделся вокруг. Нет и
нет! Зато на противоположной стороне я увидел вывеску бара, которая
мгновенно вызвала у меня одноединственное желание: кофе, кофе! После
чистого, освежающего воздуха Ладзаретто у меня уже начинала кружиться
голова от римской духоты. К тому же день выдался исключительно знойный. В
глубине бара сидел возле телефона Весневич. Как только я появился, он
сразу закончил разговор.

- Вот и он! Так спускайся. Мы сейчас за тобой заедем.

После чего, обращаясь ко мне:

- Захватим с собой одну девочку. Будет веселее.

Затем:

- Вы долго меня искали?

- Нет. Совсем недолго. Мне только хотелось бы выпить кофе.

Он-кассирше:

- Один кофе для этого синьора.

Я:

- Нет, не надо. Дама, которой вы звонили, ждет.

- Ну и пусть ждет.

Я залпом выпил кофе, и мы вернулись к машине. Я шел, обгоняя Весневича,
он не торопился. Зато, сев за руль, сразу развил скорость, от которой душа
холодела, и так яростно срезал повороты, что шины издавали протяжный визг.
Мы неслись вдоль Тибра, проскочили мимо больницы на острове, где лежал
Малинский, а потом свернули налево через Палатинский мост и помчались в
обратную сторону. Одна улочка. Другая. Наконец на третьей, самой узкой, мы
внезапно остановились. Сандра! Нет, не Сандра, а ее кузина, так на нее
похожая. Мы усадили ее между нами и-в путь.

- Это Антонелла, - сказал Весневич, когда мы уже двинулись.

Она:

- Мы знркомы.

Весневич:

- Откуда же?

- Мы вместе были в Остии. Ты привез синьора. Не помнишь разве?

- Ах, правда.

На этот раз, однако, мы нс поехали в Остию. Весневич не пожелал.
Скучно! Толкотня! Впрочем, он не ста.;) подробно объяснять, почему принял
такое решение, и вез нас, куда хотел.

Мы только заехали на виа Авеццано за моим купальным костюмом. Полчаса
спустя-Фиумичино, я узнал его! Мы переоделись в кабинах и наняли лодку.
Так снова вздумалось Весневичу. Он не собирался утомлять греблей ни нас,
нк себя. Просто предложил отплыть подальше от берега.

- Будет тише, спокойнее, чище, - сказал он.

Чище было в самом деле. А что касается тишины и спокойствия, то не
вполне, потому что Весневич купался весело.

Баламутил вокруг себя воду или бил по ней руками, обдавая нас фонтаном
брызг. Вскоре он бросил эту забаву и занялся другой:

давал уроки плавания Антонелле. В конце концов Весневич помог ей влезть
в лодку, а мне предложил пуститься с ним дальше вплавь. Я охотно
согласился. Вода была чудесная, и я забыл здесь о раскаленном, душном
городе. Спустя двадцать минут, оставив берег позади на добрый километр, мы
задеваем ногами песок, вода доходит до икр. Садимся.

- Здесь человек возрождается, - говорит Весневич. - Чертов Рим надоел
мне до колик. Летом тут жить невозможно! К счастью, через несколько дней
конец. Вы, кажется, тоже заканчиваете свое дело и трогаетесь из Рима?

- Да.

- А что слышно в "Ванде"? Малинскому лучше?

- О, вы знаете, что он болен?

- Мы все знаем. Скверная история. Очень тяжелая.

- Болезнь?

- Причина болезни.

- Не понимаю, о чем вы говорите.

- Я говорю о том, про что трубит весь наш эмигрантский мирок:
Малинскому не повезло в делах, и от волнения его свалил сердечный приступ.

Тогда я вспомнил, что Малинский рассказывал мне о своих торговых
операциях. Церковным учреждениям, главным образом монашеским орденам,
присылали из разных стран многочисленные дары: одежду и продовольствие, не
подлежащие обложению пошлиной при условии, что их используют только данные
учреждения. Но им больше нужны были деньги-вот причина нелегальных
торговых сделок, которыми занимался Малинский на положении посредника.

- Засыпался, бедняга, - сказал Весневич, - на какой-то большой партии
зерна. Теперь ведется следствие.

- Церковное?

- Нет. Обычное. Прокурорское.

- Пора возвращаться, - сказал я. - Нас зовет кузина вашей жены.

Я поднялся, но Весневич не шевелился. Он встал только после того, как
увидел, что к лодке приблизились какие-то мужчины и пытаются ухватиться за
борт. Мы пробежали часть дороги по отмели. А когда она кончилась, стали
соревноваться, кто доплывет первым. Незнакомцы, осаждавшие Антонеллу,
исчезли. Я запыхался, и Весневич подсадил меня в лодку. Зато к веслам он
не рвался, и мне с итальянкой пришлось грести. Через несколько минут мы
доплыли до берега, оделись. В машине посовещались, куда же теперь ехать.
Весневич и слышать не хотел о том, чтобы провести вечер в Фиумичино-шумно,
никакого блеска.

- Другое дело купанье, - сказал он. - Мне тем нравится этот пляж, что
здесь не встретишь знакомых, если у тебя нет к тому охоты, но ужинать мы
можем где угодно.

- Для ужина еще слишком рано, - заметила Антонелла.

- Ну так двинем на Монте-Каво. Там роскошный ресторан!

Вы там бывали?

Я прекрасно помнил эту тысячеметровую гору, находившуюся километрах в
пятидесяти от Фиумичино. Отец однажды возил меня туда. Даже в летнюю пору
на ее вершине было холодно и зябко; там стояла церковь, перестроенная из
бывшего храма Юпитера, монастырь и развалины замка, среди которых
примостился ресторан с большой террасой. Вероятно, о нем и говорил
Весневич.

- Да, - ответил я. - С террасы ресторана открывается фантастический вид.

- А мы не замерзнем? - встревоженно спросила Антонелла. - Заедем по
дороге ко мне, я возьму из дому теплые вещи!

Мы заехали. Квартира была огромная. Мы с Весневичем расселись в
гостиной на большом удобном диване. Антонелла ушла в ^другую комнату,
чтобы переодеться, оставив нас с бутылкой крепкого, настоенного на травах
ликера, который, по ее мнению, должен был подкрепить нас после купанья.
Вернулась она немного погодя, красиво причесанная, в вечернем платье,
причем страх перед холодом в Монте-Каво явно не повлиял на выбор ее
туалета. Однако она не забыла о низкой температуре.

Как выяснилось, Антонелла приготовила в передней меховую накидку для
себя, а для нас по свитеру и шарфу из гардероба мужа, который, кажется,
находился в служебной поездке. Захватив все это, мы спустились.

В ресторан мы пошли не сразу, а сперва немножко погуляли по лесистой
вершине горы. Наконец-то терраса, та самая, куда меня некогда водил отец.
Я, однако, подумал не о нем. Любуясь видом с горы, я вспомнил о священнике
Пиоланти и о Ладзаретто, откуда я вернулся всего двенадцать часов назад.
Мысль о том, какие перемены произошли в моей судьбе за такой короткий
срок, почти лишала меня дара речи.

Весневич, указывая рукой на пейзаж, раскинувшийся перед нашими глазами,