вступивших в брак молодых женщин, из тех, кому отведено скромное место в
мире; ведь нужно обставить свою квартирку - и вот они с восхищением взирают
на эти произведения искусства и не могут решить, какое же из них лучше.
Собака, конечно, необыкновенно хороша, но у них уже есть собака на чайном
подносе, а на каминной полке - целых две. К тому же почтовая карета выглядит
так благородно, и пассажиры на империале (от которых видны одни шляпы) ну
прямо как живые!
покупателей; имеются отличные - на взгляд - складные столы: дерево зеленое,
точно деревья в Гайд-парке, и доски их в течение года осыплются так же
неминуемо, как осыпается листва. Имеется богатый выбор парусиновых коек и
кроватей из крашеной сосны; и широко представлен тот вид мебели, при помощи
которого совершается наглый обман общества - диван, заменяющий кровать.
обстановки; она может быть слегка замаскирована фальшивым выдвижным ящиком;
иногда даже делается безумная попытка выдать ее за книжный шкаф; но, как ее
ни украшай, истинную природу ее ничем не скроешь, словно она сама желает
ясно дать понять, что она - кровать и не что иное, и поскольку она не только
весьма полезна, но и насущно необходима, то и отвергает с гордостью всякие
ухищрения.
сущности, он хочет казаться предметом роскоши, изысканной принадлежностью
меблировки, но все его потуги обречены на позорный провал. Он не обладает ни
благообразием дивана, ни достоинствами кровати; каждый, кто обзавелся таким
ублюдком, вступает на путь предумышленного и коварного обмана: попробуйте
только намекнуть, что вы смутно догадываетесь о цели, коей служит этот
предмет, - с каким видом оскорбленной невинности будут встречены ваши слова!
очерк не посвящен ни первому, ни второму разряду лавок подержанных вещей.
Нас привлекают другие лавки, неизмеримо более убогие, чем те, которые мы
бегло описали. Читатель, вероятно, не раз замечал в каком-нибудь глухом
переулке, в бедном квартале, грязную маленькую лавчонку, где выставлен на
продажу сваленный в кучу невообразимый старый хлам; просто удивительно, что
эти жалкие, никудышные вещи когда-то были куплены; но не менее, если не
более удивительно, что их можно кому-то перепродать. На полке возле двери
стоят десятка два книг - сплошь разрозненные тома, и столько же винных
бокалов - все разного фасона; тут же несколько висячих замков и треснутый
глиняный горшок, наполненный ржавыми ключами; две-три безделушки, сломанные,
конечно; остатки люстры, без единого подвеска; овальная рама, похожая на
прописную букву О, в которую некогда было вставлено зеркало; флейта - целая,
если не считать того, что не хватает средней части; щипцы для завивки и
круглая жестянка с огнивом. Перед витриной - с полдюжины стульев, страдающих
искривлением позвоночника и дрожью в ногах; угловой буфетик; два-три
потемневших от времени столика красного дерева, с откидными досками в виде
всевозможных геометрических фигур; несколько банок для солений, несколько
аптекарских склянок с золотыми ярлыками, без пробок; вынутый из рамы портрет
красавицы, блиставшей в начале тринадцатого века, написанный художником, не
блиставшим ни в каком веке; а сверх того - несметное множество всевозможной
рухляди, включая фляги и шкатулки, тряпки и кости, каминные щипцы и решетки,
дверные молотки, одежду и перины, фонарь для прихожей и одностворчатую
дверь. И в довершение картины вообразите болтающуюся над входом черную куклу
в белом платье, с двумя лицами, из коих одно смотрит направо, другое -
налево, вывеску и на ней надпись "Старые вещи", начертанную белыми
долговязыми буквами, чья высота до смешного не соответствует ширине, и вы
получите точное представление о той разновидности лавок, на которую мы хотим
обратить ваше внимание.
предметов вы найдете у любого старьевщика, некоторые товары - особенно
носильные вещи - безошибочно определяют часть города, в которой расположена
лавка. Возьмем для начала Друри-лейн и Ковент-Гарден.
Здесь нет трактирного слуги, который не мнил бы себя актером.
Мальчишки-посыльные и сыновья мелких лавочников бредят подмостками; они
ставят любительские спектакли в чьей-нибудь кухне, снятой на один вечер, и
часами простаивают перед витриной магазина, созерцая большой портрет,
изображающий мистера такого-то из Королевского Кобургского театра в роли
"Тонго, изобличенного злодея". В каждой лавке старьевщика на примыкающих к
театрам улицах вы непременно увидите обветшалые принадлежности театрального
костюма, вроде грязной пары ботфорт с красными отворотами, в коей не так
давно щеголял "четвертый разбойник" или "пятый из толпы", заржавелого
палаша, рыцарских перчаток, блестящих пряжек, сильно смахивающих на дощечки
страхового общества "Солнце", - только не желтого, а белого цвета. В узких
переулках и грязных подворьях, каких множество вокруг театров Друри-Лсии и
Ковент-Гарден, таких лавок несколько, и все они торгуют столь же заманчивым
товаром - иногда с добавлением розового дамского платья, усеянного
блестками, белых венков, балетных туфель или тиары, похожей на жестяной
рефлектор лампы. Все это было в свое время куплено у каких-нибудь
нищенствующих статистов или актеров последнего разбора, а ныне предлагается
подрастающему поколению на льготных условиях: еженедельно делать небольшие
взносы с тем, чтобы в конечном счете они составили сумму, раз в десять
превышающую стоимость приобретенной вещи.
Взгляните на лавки старьевщиков, которые ютятся в кварталах вокруг
Рэтклифской дороги - в этом средоточии грязи, пьянства, проституции,
воровства, печеного картофеля, устриц и маринованной лососины. Здесь вся
одежда - моряцкая. Синие куртки из грубого сукна с перламутровыми
пуговицами, клеенчатые шляпы, сорочки в крупную клетку, широченные
парусиновые штаны, словно рассчитанные на двух людей, а не на пару ног, -
вот неизменный набор товаров, выставленных на продажу. Имеются еще большие
кипы бумажных носовых платков, узором и цветом ни на что не похожих - разве
только на косынки, прикрывающие плечи трех простоволосых девушек, которые
сейчас прошли мимо лавки. Мебель и предметы обстановки такие же, как
повсюду, если не считать двух-трех моделей судов и нескольких, изображающих
морской бой, выцветших гравюр в еще более выцветших рамах. В окне выложены
компасы, серебряные часы на небольшом подносе, в громоздких футлярах, и
табакерки, украшенные рисунком корабля, якоря или еще чего-нибудь в том же
духе. Матрос обычно, едва сойдя на берег, закладывает или продает все свое
достояние, а если нет, то всегда найдется добрый друг, который возьмет эту
заботу на себя. В обоих случаях весьма вероятно, что он, сам того не
подозревая, купит свою же вещь, заплатив за нее дороже, чем она обошлась ему
в первый раз.
отличную от двух предыдущих, как они отличны друг от друга. Переправьтесь на
южный берег Темзы и приглядитесь к старьевщикам у долговой тюрьмы Суда
Королевской Скамьи и вокруг нее. Какая огромная разница и как красноречиво
товар тамошних лавок повествует об упадке злополучных обитателей этой части
столицы! Заключение и душевная апатия сделали свое дело. Мало кто из узников
долговой тюрьмы может избежать ее тлетворного влияния; старые друзья
отвернулись; минувшие благополучные годы позабыты, а вместе с воспоминаниями
ушли и мысли о прошлом и попечения о будущем. Сперва часы и кольца, затем
сюртуки, плащи и другая ценная одежда нашли дорогу в ссудную кассу. А когда
и закладывать стало нечего, началась продажа всяческих мелочей, за которые у
старьевщика можно было выручить один-два шиллинга на покрытие самых насущных
нужд. Потом дошла очередь до туалетных и письменных принадлежностей, слишком
ветхих для заклада и уже никому не нужных; до ружей, удочек, музыкальных
инструментов, вернее их обломков; со всем этим добром расстались. легко,
почти не ощущая его отсутствия. Однако голод есть голод, а продажа вещей уже
стала делом привычным, и по мере надобности их, недолго думая, спускали
старьевщику. Наконец, пришлось продать и платье: сначала платье
разорившегося главы семьи, потом - его жены, потом - детей, даже самых
маленьких. И вот все это кучей лежит в лавке и ждет своего покупателя -
старая рвань, заплата на заплате; но материя и покрой свидетельствуют о
лучших днях; и чем старее эти отрепья, тем безысходнее нужда и горе тех, кто
некогда носил их.
подвержены той самой болезни, от которой так часто страдают слоны и собаки и
время от времени впадают в самое неприкрытое, буйное и безудержное
бешенство. Главное различие между животным миром и коммерцией состоит в том,
что в течение этой болезни у животных можно наблюдать известную
закономерность, в самом отступлении от нормы - какую-то норму. Мы знаем,
когда нам ждать очередной вспышки, и принимаем соответствующие меры. Если
слон впадает в бешенство, мы знаем, как нам поступить - пилюли либо пули,
каломель в розовом сиропе либо свинец в стволе мушкета. Если нам ненароком
покажется, что такая-то собака подозрительно томится от летнего зноя и
бежит, высунув язык, по теневой стороне улицы, мы - в качестве охлаждающего
средства - тут же набрасываем на нее толстый кожаный намордник,
предусмотренный на этот случай попечениями наших законодательных органов, и
следующие за тем полтора месяца собака либо просто ходит с чрезвычайно
удрученным видом, либо впадает в бешенство, так сказать, официально, на
законном основании. Иное дело - торговля. Тут все хаотично, как движение
комет - хуже комет, ибо никакими расчетами нельзя определить заранее
появление диковинных симптомов, возвещающих начало болезни, которая к тому
же крайне заразна и распространяется с удивительной быстротой.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Акунин Борис
Семенова Мария
Посняков Андрей
Корнев Павел