аэропорт через весь огромный Нью-Йорк. Застревал подолгу перед
красными светофорами, напрягая мои нервы до предела.
проклинала его всеми словами. Уехать и не сказать мне ни
слова. Не попрощаться со мной. Не подбодрить теплым взглядом,
ласковым словечком. Оставить хоть крошечку надежды, что я еще
увижу его. Уехать, забыв, что я существую. Что я не предмет в
доме, а живой человек, сверху донизу заполненный
невыплаканными слезами.
Никакой войны нет на Ближнем Востоке. Пока мы ехали, по радио
передавали новости и ни разу даже не упомянули Израиль. Жена
позвала? Ее бросил ее новый муж, и он, простив измену,
вернулся, как голодный пес, лишь только его поманили? Не
похоже на Б.С. Такие мужчины не прощают измены.
многое ему здесь было не по душе. И хоть впереди его ожидали
большие деньги и шикарная жизнь, он добровольно от этого рая
отказался. Ради чего? Что, изменился за это время Израиль?
Кто-нибудь ждет его там? Да никто не ждет, и никому он там не
нужен. Просто не сидится человеку на месте, гвоздь торчит в
заднице. Вечный бродяга. Морская душа.
оказалась слаба. Не в его вкусе. А я? Он, возможно, и не
подозревает, мимо чего прошел. Ему и в голову не могло прийти,
что его так любят.
скрывать. Скажу все. Ничего не утаю. У него есть сердце. Он
очень одинокий человек. Я отогрею его сердце. Я принесу ему
радость и счастье. Он не устоит. Он ведь не каменный.
затылок шофера. Небось, едет и думает, куда несет эту
сумасшедшую девчонку? И, конечно, его грызут сомнения, хватит
ли у меня денег расплатиться. На счетчике уже набило десять
долларов и маленькие цифры продолжали выскакивать.
маленькой щелью, чтоб просунуть деньги и получить сдачу. Это
стекло пуленепробиваемое. Веселенькая жизнь! Вот так ездить
все время, подставляя затылок под пулю пассажира, и вся
надежда на это толстое стекло.
прикрывая свой затылок от ближнего пуленепробиваемым стеклом.
И вообще, зачем жить на этом свете, где тебя покидают, не
попрощавшись, где от тебя уезжают навсегда, не сказав доброго
словечка на прощанье?
вопросы и угасали без ответа. Я не заметила, как мы подрулили
к аэропорту, пристроившись к веренице других автомобилей. На
счетчике было тринадцать долларов и пятьдесят пять центов. Я
просунула в щель под пуленепробиваемое стекло обе бумажки по
десять долларов и выбежала из такси, забыв, что надо дождаться
сдачи. Порядочный попался шофер: догнал у двери и сунул пять
долларов. Остальные полтора взял себе на чай.
сюда захаживаю. Это я-то, которая без сопровождения взрослых в
метро не входит. Расталкивая пассажиров и извиняясь на ходу,
отыскала глазами электрическое табло и там нашла этот рейс на
Тель-Авив. Я запомнила, от каких ворот отойдет самолет, и
нашла по указателю, где эти ворота находятся. Там сейчас все
пассажиры, летящие в Тель-Авив. Там и Б.С.
объясняла, только руками разводили и посоветовали обратиться в
бюро информации. Побежала искать это бюро. Вспотела в своей
облезлой кроличьей шубке. На мокрой шее болтается цепочка с
ключами от дома.
стены! Какой гладкий пол! Какие красивые стюардессочки в своих
очаровательных униформах прогуливаются по залам! Как прекрасно
одеты пассажиры! И как всем безразлично, как всем наплевать на
то, что мечется по этим залам живой человечек с ключом от дома
на шее и со своим огромным горем в душе!
абсолютно малохольное, произвело впечатление, и они
согласились передать по радио объявление. Я осталась у стойки
ждать. По радио что-то передавали. Какие-то распоряжения.
Потом была пауза, такая долгая, что я думала, сейчас умру,
не дождавшись.
маршруту Нью-Йорк - Тель-Авив, вас разыскивает по срочному
делу мисс Ольга.
грамотные, - могли подумать, что речь идет об одной из трех
сестер из пьесы Чехова "Три сестры".
радио передали, что посадка на самолет Нью-Йорк - Тель-Авив
продолжается. У Б.С. будет в распоряжении всего несколько
минут, если он прибежит сюда. Но мне и этих минуточек будет
достаточно. Я все успею сказать. Если не все, то, по крайней
мере, главное. А что главное? И вообще, что я ему скажу? Меня
вдруг охватил страх. Действительно, что я ему скажу? Затопать
ногами в детской истерике и потребовать, чтобы он вернул
билет? Нелепо. Что же я сделаю, когда он, запыхавшись,
вынырнет из толпы пассажиров? Брошусь к нему, повисну на шее и
не разомкну объятий, пока самолет не улетит без него. Пусть
пропадет билет. Пусть...
женский голос произнес:
повидаться с вами. Он уже в самолете. Он горячо целует вас и
просит немедленно ехать домой. Вот и все... Это похоронное
сообщение повторяли по радио, но я уже не слышала. Я оглохла.
Мои уши заложило ватой. А в голове шумело, как в закипающем
чайнике.
вперед. Я натыкалась на них. И не извинялась. Я ненавидела их.
И этот чистый красивый аэропорт. И этих гнусных стюардесс в
своей гнусной униформе. И эти электрические табло с
мелькающими цифрами и словами. И весь этот комфорт. И эти
разумно продуманные, для удобства пассажиров, движущиеся ленты
с багажом. Бесшумные эскалаторы. Ровный свет из скрытых в
глубоких дырах светильников. От всего этого пахло стерильным
продезинфицированным крематорием.
я смогла оплатить, пошарив по всем карманам. Оставалась еще
мелочь, чтоб в Манхэттене пересесть на метро.
двухместном сиденье. Ни о чем не размышляя. Просто сидела и
тупо смотрела в стекло, по которому струились на ветру капли
тающего снега. В кинофильмах иногда так изображают брошенных
любовниками женщин. С безразличными застывшими лицами. И их
горе очень художественно подчеркивается каплями дождя на
стекле - образ слез в душе бедной женщины. Пошловато. Но,
оказывается, близко к правде.
талая вода, и за стеклом неясно, как мираж, тянулись мокрые
каменные надгробья. Серые. С крестами. И без крестов.
Бесконечные могилы. Мы въезжали в Нью-Йорк через пригородные
кладбища. Католические, протестантские и еврейские. И на том
свете люди селились в гетто. Как на этом свете негры жили
скопом в Гарлеме, евреи - в Квинсе, греки - в Астории.
стеклу воде, вставал Манхэттен, упираясь в сырые низкие тучи
неровной линией небоскребов.
пояснице. Потом перекинулось в живот. Это не было
расстройством желудка. Боль была иная. Незнакомая мне. Неужели
я заболела? На нервной почве? И вот так и умру на своем
сиденье, согнувшись от спазм, охвативших весь низ живота.
Господи, что со мной? Автобус привезет в Манхэттен мой труп, и
на трупе не обнаружат никаких документов, подтверждающих, что
я - это я. Кроме ключей от дома, болтающихся на моей шее на
длинной цепочке. От какого дома эти ключи? В Нью-Йорке тысячи
домов. А на ключах адреса нет.
ключам в замочной скважине, как за стеклом возникло бледное
мамино лицо с круглыми глазами.