совершенно не стеснялся того, что Зенон на его жесты не реагирует.
загнали в какой-то отсек, откуда после проверки билетов и просвечивания на
предмет пронесения оружия вывели из здания аэропорта, но автобус почему-то
долго не подходил, и в конце концов всех снова отогнали в помещение.
мужественно приготовились к ожиданию автобуса, но мужество как-то не
понадобилось, потому что автобус подошел почти сразу и подвез их к самолету.
рассевшиеся по своим местам, пришли в необыкновенное возбуждение, не только
прощая и судьбу и Аэрофлот за эту бессонную ночь, но как бы благодаря их за
сиюминутную остроту удовольствия, эйфорию, вызванную чувством преодоленности
всех трудностей и потому заслуженной достигнутостью предвзлетного состояния.
Но тут опять произошла какая-то осечка. Самолет еще около часа простоял на
аэродроме.
умоляющий его включить в список потерь и это долгое, незаконное ожидание
вылета уже внутри издевательски неподвижного самолета. Зенон резко
отвернулся, отсекая от общего кошмара этого кошмарного старикашку.
видел краем глаза, внушали Зенону отвращение. Казалось, они все время, хотя
и неизвестно перед кем, на всякий случай, отстаивают право на
несущественность своего существования. А когда-то он так любил рассматривать
на вокзалах и в аэропортах лица людей. Какая это была тайная обжираловка
любви и любопытства!
старикашки!) были все еще приятны Зенону. Может быть, мимоходом подумал он,
дело в том, что дети -- это люди, еще не научившиеся лгать, а старики -- это
люди, которым уже незачем лгать.
встретился взглядом с этим старикашкой, и тот не только своими
подрагивающими студнями глаз напомнил ему о необходимости разоблачения
виновников задержки вылета, но и жестом руки, сжимавшей пучок связанных
палок, посоветовал ему быть потверже, не смягчать общую картину безобразия
ложным благополучием приземления, потому что другого выхода у них просто не
было, и взлетевший самолет им надо было так или иначе посадить.
делать, но на вопрос Зенона: "Поедем в город?" -- почему-то никто не ответил
и только через несколько долгих секунд, так как Зенон продолжал стоять перед
ними, сиротливо взгрустнувшими, с выражением: "Обижаешь, земляк!" -- один из
таксистов, словно исправляя неловкость, созданную неуместным вопросом
Зенона, вышел из толпы и очень неохотно отправился к своей машине. Зенон
подсел, и они поехали.
город, словно все они ждали какого-то более ценного груза, чем человек, или
более дальнего рейса, чем город, хотя и толпились здесь часами без дела.
дальним, нескончаемым рейсом...
Он расплатился с таксистом и впервые сразу поднялся по лестнице до нужного
этажа.
пятый, то ли шестой, а то и седьмой.
жила сестра. Обычно, после годичной разлуки, даже было приятно поплутать по
этажам, прежде чем распахнется ее дверь и она, сияя, бросится его целовать!
было нельзя, и он не ошибся. Жизнь близких, мельком подумал он, обеспечивала
безопасность и даже роскошь его вечной рассеянности к мелочам быта.
диковато ввалившимися глазами, он открыл ему дверь и ввел в квартиру.
Зять подвел его к ней, и Зенон, преодолевая неестественность этой яви,
ступал за ним, не понимая, почему таким высоким под тканью покрывала кажется
тело сестры, словно вздыбленное ужасом последней борьбы со смертью,
последним взрывом непримиримости с концом.
сестры. Зять издал странный, горловой звук заглотанного рыдания. Зенон
вспомнил абхазский обычай: муж не плачет над трупом жены. По-видимому --
часть общего горского культа сдержанности.
немного освежил этот кофе после бессонной ночи.
тяжелого, притупленного в болевых ощущениях самим своим обилием горя. И
только резкой болью время от времени всплывала перед глазами большая фигура
сына сестры, неуклюже сотрясающаяся в рыданиях. Поздний, единственный,
ласковый, заласканный сын, и, может быть, потому эти разрывающие душу
неумелые рыдания.
соседей, родственников. Нет, это была не только дань кавказской традиции
похорон, сестру и в самом деле любили. Она была такой доброжелательной,
такой улыбчивой, такой контактной, как сейчас говорят.
южан и смертельная для всех болезнь -- рассеянный склероз. Конец был
предсказан врачами, но Зенон надеялся, что где-нибудь в мире, может быть,
только что появилось новое лекарство. Он связался с друзьями, живущими на
Западе, и те быстро купили все новейшие лекарства и столь же быстро с
оказией переслали их в Москву.
специалиста по рассеянному склерозу, и прочел ему названия лекарств.
Профессор ошарашил его ответом на незаданный вопрос:
неизлечимой болезни. Но ведь есть специалисты и по неизлечимым формам рака.
На каких-то стадиях каким-то больным, они, наверное, помогают. Конечно,
старик профессор оказался прав: лекарства ничего не дали. Но он сделал все,
что мог. Он послал с Зеноном в Абхазию своего лучшего помощника. Тот,
осмотрев сестру, подтвердил диагноз. Правда, он обещал, что возможна
ремиссия, то есть временное улучшение, но ремиссии не последовало.
держалась за жизнь. За это время Зенон несколько раз приезжал к сестре и
каждый раз бывал растроган необыкновенным добросердечием соседей, подруг,
которые ежедневно все это время готовили еду, кормили больную, ухаживали за
ней и присматривали за домом.
сын ее год или два учился в классе, где преподавала сестра. Эта женщина,
разумеется, совершенно бесплатно часами делала массажи и другие процедуры в
попытке вернуть жизнь угасающим мышцам.
разных национальностей, в едином многомесячном порыве любви и милосердия?
слетали ее подруги, соседи, знакомые. Люди стремятся друг к другу, видимо,
по признаку душевной близости, где нету разницы в нациях, в профессиях и
даже в уровне благосостояния. А когда нет у людей душевной общности, они
объединяются по национально-видовому признаку, как стая. И опасны, как стая.
не теряла надежды на выздоровление. И только однажды она сказала фразу,
перевернувшую душу Зенону. Глубоко вздохнув, она сказала:
кто-нибудь спрашивал, где жить? Мама вышла замуж за отца, который жил в
городе и привез ее к себе. Сестра, конечно, все это помнила, но то, что она
говорила, было более глубокой правдой. Да, они жили в городе, но то ли
слишком много времени в детстве проводили в горах, то ли материнские гены
оказались столь сильны, но Зенон и сам так думал уже много лет.
а я, думал Зенон, не должен был переезжать в долину долин -- в Москву. Но
ему и в голову никогда не приходило, что его добродушная, веселая сестра
могла хотя бы на минуту задуматься над этой горькой проблемой.
как его сестра пришла к такой же мысли? Неужели болезнь? Нет, она была
умницей от природы! Как плохо мы знаем своих близких! Уметь так прожить свою
жизнь, чтобы все или почти все окружающие тебя любили, -- это и есть высшая
доблесть ума! Ум, подчинившийся душе, это и есть высший ум. Цель
человечества -- хороший человек, и никакой другой цели нет и не может быть.
свой мозг, растянутый, как мочевой пузырь кавказского тамады, впихивали
сотни и тысячи книг и умели неплохо о них говорить, но своей ничтожной,
неразвитой душонкой не могли понять смысла человеческого благородства,
доброты, темнели от зависти, подло злословили, если их товарищ добивался
большего, чем они.
заметив лучшее настоящее ближнего, бледнели от обиды.
учительницы и зарплату мужа, инженера-физика, она все-таки вечно держала
учеников -- денег не хватало, жизнь в курортном городе особенно дорога.
Почти все соседи по дому были более состоятельны, но она никогда не
испытывала к ним никакой зависти.