бовнику, испугался, но после внезапно изменился в обратную сторону, и до
того пришел в радостное возбужденное состояние, что немало напугал тем
вечером свое семейство. И весь следующий божий день был радостен, со
всеми шутил, обнимал хорошеньких девушек, делал направо и налево компли-
менты, прикидывался дурачком с сослуживцами, сладостно отдаваясь им на
растерзание под завистливые настороженные усмешки. В общем, на подлеца
накатило.
он по-товарищески в курилке, напуская всяческую грусть на свою довольную
рожу...
время ехать ему на сокровенное свидание. Конечно, возникает вопрос: ка-
ким образом Верзяев, человек, повторяю, нерешительный, вдруг-таки реши-
тельно повернул в сторону Марии, да еще с какой-то разнузданной ра-
достью? Очевидно, что такие люди совершенно неспособны к сильному
чувству, но потому только и счастливы, что как бы их время наступило.
Время людей решительных, склонных к самопожертвованию, прошло, или лучше
сказать, отодвинулось вместе со светлым обликом Павки Корчагина, коего
теперь и тут и там несправедливо пинает всякая демократическая пресса, а
людей истинно годящихся к подражанию, как-то многих святых мучеников
христианских, вроде как еще не подступило. Казалось, самое благоприятное
время для всякой карамазовщины развернулось, и мерзавцу нашему Змею
только жить да поживать, да купоны стричь с лучшей нашей половины. Отку-
да же эта радость и окончательность в намерениях? Отвечу прямо: как по-
дозреваю, скорее всего, от одиночества. О, конечно, речь идет не об от-
сутствии свидетелей его искрометного полета, наоборот, свидетелей таких
было у него пруд пруди, а именно речь идет о таком существе, обязательно
чистом и наивном, но достаточно все-таки умном, чтобы оно, это существо,
все бы поняло о нем, да еще бы полюбило до последней степени самоотрече-
ния. Т.е. вы конечно можете заявить, что все это как раз и банально, и
что, как вы прекрасно сами знаете, именно негодяи очень ко всякому чис-
тому порыву слабость имеют, но, конечно, не сами подвержены, а в других
очень ценят его и любят наблюдать. Да и спорить с этим, конечно, глупо,
но все-таки у меня какое-то сомнение еще остается насчет Верзяева. Впро-
чем, это может быть от моей наивности и склонности доверять чужому пере-
живанию. А переживание то было налицо, иначе чем еще можно было бы
объяснить бессонную ночь накануне, с огромной горой окурков, и долгое
шагание по комнате, и, как следствие, физическую усталость к утру, со-
вершенно побежденную его обычным, Верзяевским, напыщенным весельем. До-
подлинно неизвестно, любил ли он Марию, да и вообще, способны ли такие
субъекты на подобные переживания, а только придется нам вместе судить по
его делам. А дела его были таковы, что решил он зачать ребенка в этот
вечер и для этого специальную квартиру нашел, у старого друга-товарища,
под предлогом некоторого любовного приключения. Конечно, следует попра-
виться насчет друга, потому что, никаких друзей у Змея никогда не было и
быть-то не могло. Не любил он мужчин, считал их существами в массе глу-
пыми и по несчастью наделенными природой большей по сравнению с женщина-
ми силою, и от того обремененными всяческой, обычно извращенно понимае-
мой, ответственностью. Но все-таки кое-какие далекие товарищи у него бы-
ли еще со старых студенческих времен, с которыми он любил иногда встре-
титься, но и то - всегда с определенной, как и положено мерзавцу, целью.
И даже если на поверхности никакой определенной выгоды не наблюдалось,
то и в этом случае он умудрялся проведенное с ними время как-нибудь в
свою сторону использовать, хотя бы, на худой конец, просто для воспоми-
нания дней далеких, прошедших, и оживления каких-нибудь прошлых сладост-
ных картин. Причем все это с весьма мерзкой физиономией. И вчера дру-
гу-сотоварищу с приторным лицом пошло намекал на некую амурную связь, на
отсутствие человеческих условий для полного раскрытия чувств, сально
подмигивал, цыкал зубом, причмокивал, мол, такая необходимость, что, в
общем, просто некуда деться и что нужны апартаменты. Да, именно, подлец,
использовал такое слово, и с двусмысленной интонацией, и уж, конечно,
ему бы и в голову не пришло признаться в своем одиночестве, в своем пос-
леднем терзающем чувстве к этой святой женщине Марии, без которой вот уж
десять лет он не мыслил своей бестолковой жизни.
сказать, только вот-вот начинающимся. Ведь если я скажу, что под утро
он, как маленький брошенный мальчик, даже заплакал, то вы, скорее всего,
не поверите или даже сочтете это отчаянным преувеличением, или, того ху-
же, подумаете, что я пытаюсь из вас выдавить жалость, так как на следую-
щий вечер суждено господину Змею-Искусителю погибнуть. Но ведь это было
бы действительно так, если бы был Верзяев действительно заслуживающим
внимания человеком, а не эпизодической фигурой в этих реально происшед-
ших событиях. Какой же смысл сопереживать случайному человеку, появивше-
муся здесь ради одной чистой истины? Ведь и у вас так иногда бывало -
встретишь человека, немножко с ним поживешь, может быть, всего часок, на
вокзале или в купе, поговоришь, почувствуешь другую кровинушку, другое
брожение судеб, заинтересуешься, ан смотришь - все уже, приехали, пора
расставаться. И получается, что как бы его и не было вовсе на этой зем-
ле, вроде он не живой человек с болячками и мечтами, а так, одно попут-
ное словечко - мертвый пассажир на нашем поезде под названием планета
Земля.
дважды не спотыкаются, тем более, что сам Змей-Искуситель был опытный
водитель, с честью выходивший и не из таких передряг, а здесь - на тебе:
объезжая ту же самую оранжевую церковь возле дома Марии, прямо из-за по-
ворота врезался в металлическое чудовище. Железный монстр, передвинутый
по сравнению с последним разом еще глубже в слепой участок, как меч, как
секира или, скорее, лезвие гильотины, распорол старенький жигуль, а
вместе с ним и Верзяева попалам. Все это произошло где-то совсем рядом с
домом Марии, и она даже слышала, какой-то металлический скрежет, но не
связала его со Змеем, а лишь зря ждала его после условленного времени.
лежал некоторое время, упершись окровавленным лицом в холодное нержавею-
щее лезвие, уже ничего не ощущая и ни о чем не мечтая. Он как бы спал,
но не видя снов, и потом, позже, через час-другой, когда скорая помощь
отвезла его в морг, он продолжал спать неподвижным слепым сном. Правда,
он и раньше никаких снов не видел, как будто душа его была совершенно
спокойна, как у людей, живущих на все сто, т.е. живущих совершенно пра-
вильной и полной жизнью, не требующей дополнительных ночных похождений
для неудовлетворенных днем надежд и желаний, и совесть которых тиха и
спокойна и не ворошит по ночам прошлого. Так что Змей-Искуситель как бы
и не погиб, а только уснул своим необычайно крепким долгим сном.
голову, разглядывая черное окно Петербургской гостиницы, никак не реша-
ясь закончить письмо Марии. Перед ним стоял литровый пакет кефира, кото-
рый он долго и неумело распечатывал, сначала руками вдоль линии обреза,
потом безуспешно зубом, чуть не сорвав коронку, и наконец, совершенно
отчаявшись, вспорол проклятый угол рабочим бритвенным лезвием, предвари-
тельно отмытым от засохшей мыльной пены и мелких седых щетинок, налипших
на его нержавеющие бока. Срезая, Иосиф Яковлевич корчился, как от боли,
но на самом деле от противного скрежета картона и металла и еще от доса-
ды за единственное захваченное в командировку лезвие, портящееся от неп-
равильного применения. И теперь, наливая в граненый стакан белую меловую
жидкость, все это вспоминал и тоже корчился, как от боли, а еще от стыда
за нерешительный и слабый характер. Ведь он только для того и ехал сюда,
в призрачные сети каналов, чтобы побыть с ней в подходящей для более ре-
шительных объяснений обстановке. Как долго он готовил это мероприятие, с
каким трепетом и какой надеждой он рассылал письма, печатал тезисы их
совместного доклада "Идея естественно-научно открываемого Бога как ре-
зультат современной метафизики", даже навязался, со всевозможными унизи-
тельными виляниями, в члены научного оргкомитета, - и все это ради одной
только возможности побыть с Марией Ардалионовной, как он выражался про
себя, на нейтральной территории. Впрочем, почему нейтральной, почему он?
Как раз словечко - нейтральная территория - он перенял у Марии, слыша,
как она с сарказмом употребляла его при разговоре по телефону с некото-
рым неизвестным мужчиной, который часто нахально названивал прямо на ка-
федру философии и просил Машу, именно Машу, а не Марию Ардалионовну, и
она потом очень менялась, и от этого так Иосифу Яковлевичу становилось
больно, что готов был удавить назойливого абонента. А Ленинград он любил
всеми фибрами тонкой интеллигентной души, до того сладостно и трепетно,
как, быть может, его знаменитый однофамилец, даже, может быть, более то-
го, потому что часто сравнивал себя с тем далеким кривоногим мальчиком
из шестидесятых и часто примерял на себя его чужое платье, да к нему еще
добавлял свою душевную философию. И вот в это сердечное место он пытался
ее заманить, а она не согласилась, сославшись на вечную занятость, и он,
как последний неудачник, был все-таки вынужден поехать на конференцию
один и теперь изнывал от пронзительного изматывающего одиночества в лю-
бимом месте и, кажется, сейчас ненавидел до последней степени отвращения
и его, и себя, и даже ее. Впрочем, последнее вряд ли. Иначе чем еще
объяснить его долгое сидение за неоконченным письмом любимому предмету?
колько вопросов и небольшую дискуссию, из которой Иосифу Яковлевичу за-
помнилась лишь одна мерзкая рожа, ехидно вопрошавшая докладчика: отчего
в программе конференции слово Бог из названия доклада написано с ма-
ленькой буквы, а в тезисах, отпечатанных к открытию, наоборот, с
большой? Кажется, он от смущения не успел отшутиться, и кажется, аудито-
рия это почувствовала, и он сконфузился, как-то извиняясь, развел руками
Мацумото Сэйте
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Сапковский Анджей
Фазиль Искандер