Чтение 46–й страницы книги ~По тонкому льду~

Истекло больше месяца, как я не прикасался к дневнику. Отпала охота. Да
и работы так много, что буквально не продохнуть.

Зрение к Диме вернулось: доктор не подвел его. Случилось это, правда,
не через две, не через три недели, а через двадцать восемь дней. Но важно,
что случилось. От Дим-Димыча мы получили два письма, написанных его
собственной рукой.

Оксана как в воду канула. Ни звука... И адреса ее черниговского никто
не знает. Получилось все глупо, непонятно, странно. Странно и то, что
свекровь Оксаны к загадочному исчезновению своей бывшей невестки относится с
каким-то удивительным спокойствием. "Ну что же, - говорит она, - ей
виднее... Она знает, что делает... А мне и с Наташенькой неплохо. Нет, денег
мне не надо. И ничего не надо. У нас, слава богу, все есть. Да и Оксаночка
должна скоро объявиться. Не совсем же она бросила нас".

Что "ей виднее"? Откуда видно, что "она знает, что делает"? Непонятно.

О Варваре Кожевниковой точных сведений нет. Дошли слухи, что живет
якобы в Воронеже, и живет неплохо. Ну и бог с ней.

Вот и все знаменательные события минувших дней.

Я дал себе слово закончить дневник в тот день, когда приедет Дим-Димыч.
Так оно, видно, и будет. Это лишний раз подчеркивает непостоянство моего
характера. То я не мог прожить и дня, не замарав нескольких страниц, а то
вдруг убедился, что великолепно обхожусь без записей.

- Идет! - сказал Хоботов, и все, точно по команде, обернулись.

Показался поезд. Всех охватило волнение. Фомичев зажег спичку, она вся
сгорела, а он так и не запалил папиросу. Хоботов расстегивал и вновь
застегивал пуговицы пальто.

- Шестой вагон останавливается вот тут, - безапелляционно заявил
Фомичев. - Я изучил. Сюда, товарищи!

Запорошенный снегом, заиндевевший, окутанный горячим паром, глухо
погромыхивая на стрелках и стыках рельсов, приближался локомотив.
Промелькнул первый вагон, второй, прошел третий, плавно проплыл четвертый.
Фомичев ошибся ненамного. Все устремились к шестому вагону.

Дим-Димыч стоял при выходе из тамбура в распахнутом пальто, со
сдвинутой на затылок кепкой и махал рукой. Если бы не проводник вагона,
преграждавший ему путь, он, конечно, давно бы спрыгнул на ходу. Поезд
вздрогнул, скрипнул и стал.

- Ди-ма-а! - каким-то истеричным незнакомым мне голосом закричала
Лидия.

Дим-Димыч переходит из объятий в объятия. Раздаются возгласы, шутки,
смех. Мы тискаем поочередно своего друга, не замечая, как толкают нас, как
толкаем мы проходящих.

Шею Димы теснил отлично отглаженный, идеальной чистоты белый воротник,
из-под которого выглядывал красный галстук с черными крапинками.

Кепка его не удержалась на затылке и упала. Хоботов поднял ее, ударил
об руку и водрузил на прежнее место.

И тут Лида вторично издала истерический вопль, заставивший всех нас
вздрогнуть:

- Оксана!

Да, чуть-чуть поодаль, в сторонке от нас, между двумя чемоданами стояла
Оксана. Та самая загадочно исчезнувшая Оксана.

Что же произошло? Как они оказались в одном поезде? Что за совпадение?

Все обалдели. Слово это грубоватое, но оно точно выражает наше
состояние. Разинув рты, удивленные, пораженные, мы переводили взгляды с
Дим-Димыча на Оксану.

Каким теплом, какой радостью светились ее обычно холодные красивые
глаза! Она была неузнаваема. Она преобразилась. Она выглядела еще лучше.

Обалдели все, исключая Оксану и Дим-Димыча. Правда, на лице друга
проглядывало то ли смущение, то ли растерянность. И то, и другое казалось
мне необычным.

Димка подошел к Оксане, легонько подтолкнул ее в спину и сказал:

- Моя половина. Уверен - не худшая. Прошу любить и жаловать.

Лидия издала вопль в третий раз и метнулась к Оксане.

Так вот оно что! Все теперь ясно.

Хоботов присвистнул и стал почесывать затылок.

Фомичев сказал:

- Мерзавец. Даже не предупредил. А еще краснознаменец!

"О женщины, ничтожество вам имя!" - вспомнил я.

- Значит, ты... Значит, ты... - твердила Лидия, дергая борт пальто
Оксаны.

А та сияла, улыбалась, кивала головой:

- Ну да. Ну да.

- Значит, Чернигов... - допытывалась Лидия. Она хотела поставить точки
над "i".

Оксана отмахнулась. Все ясно и так. Зачем объяснения?

- Друзья! - опомнился я. - Машины нас ждут не собственные!

Все направились к выходу на площадь.

В одну машину сели Оксана, Лидия и Хоботов. В другую - Дим-Димыч,
Фомичев и я.

От избытка чувств, как это часто бывает, мы на первых порах утратили
способность говорить и молчали. Потом Фомичев обратился к Диме:

- Здорово у вас получилось! Даже зависть берет! - Он хлопнул себя по
коленям и расхохотался.

Дим-Димыч улыбнулся:

- Судьба. Иначе не мог поступить, - и тут же по извечной своей привычке
резко переключил разговор и спросил: - Изменился я?

- А ну-ка, повернись вот так, - предложил Фомичев и, всмотревшись в
друга, сказал: - Не очень, но маленько есть. Похудел. Возмужал.

- Не согласен, - возразил я. - Очень снисходительная оценка. Фомичев
щадит тебя как молодожена. Вокруг рта у тебя залегли морщины. Я их раньше не
видел. И седина прет наружу. Вот так, дорогой.

Испытания не прошли для него даром и оставили свои меты. Но в глазах,
темных, острых, поблескивал все тот же, так знакомый мне, упрямый огонек.

- Хорошо все то, что хорошо кончается, - заключил я.

К удивлению моему и Фомичева, первая машина свернула вдруг с
намеченного нами курса, и мы вынуждены были последовать за нею. Через
несколько минут показался подъезд дома Оксаны. Я выскочил, готовый
протестовать.

- Как же это так? Все должно быть у нас!

Но Оксана и слушать не хотела:

- Нет! - Она даже притопнула ногой.

- Но у нас же все готово, только на стол подать. Зачем терять время?

- Нет! У нас! - еще раз повторила Оксана.

Лидия молчала. Хоботов тоже. Все ясно. Их Оксана успела убедить.
Фомичев пожал плечами. Я вынужден был сдаться.

Вошли в дом. Оксана кинулась к дочери. Дим-Димыч поцеловал старушку -
мать Безродного.

- Кто же она теперь ему? - толкнул меня в бок Фомичев. - И не теща, и
вообще...

- Неважно. Она чудная старуха, - сказал я.

В комнате на столе мы увидели закуски, рюмки, бутылки с вином. Значит,
старушка-то знала о приезде. Лидия, поправляя на ходу волосы, подошла ко
мне:

- Вот надули нас! Ну и Димка! Хорош!

- Оксана тоже ничего себе, - заметил я. - Два сапога - пара.

Оксана тискала дочурку, смеялась, а слезы сыпались из ее глаз.
Дим-Димыч гладил ее по голове и что-то нашептывал.

- Голубчики! - неожиданно подала голос свекровь Оксаны. - Кто пособит
мне завернуть пельмени?

- Я! - подал свой басовитый голос Хоботов. - Я - и никто другой.

Он снял с себя пиджак из полосатой грубошерстной ткани, повесил его на
спинку стула. Потом закатал рукава до локтей и, кряжистый, широкогрудый,
решительно направился в кухню.

За ним последовали Фомичев и Лидия. Шествие замкнула свекровь Оксаны.

Я смотрел на Оксану и Диму. Оксана перехватила мой взгляд, передала
дочь Дим-Димычу и подошла ко мне:

- Вы хотите что-то сказать мне? - спросила она, глядя мне в глаза
своими, встревоженными.

Я пожал плечами и сел на диван.

- Что я могу сказать? Ты достойна его, он - тебя.

Оксана склонилась и поцеловала меня в щеку. Дим-Димыч сел рядом со
мной, держа на коленях Наташеньку. Та покусывала очищенный мандарин и молча
мигала сонными глазами.

Дима, кажется, блаженствовал. Его душа обрела наконец покой. Сердце
его, на мой взгляд, было полно счастья и гордости. Теперь у него жена, дочь
и, как подметил Фомичев, что-то вроде тещи.

- Дай ее сюда, - сказала Оксана, осторожно взяла у Димы дочь и понесла
ее, уснувшую, в другую комнату.

Дима и я остались вдвоем. Заговорили о войне. Дим-Димыч сказал, что ему
кое-что неясно: или финны оказались значительно сильнее, чем мы
предполагали, или же мы встретились с ними неподготовленными. Урок.
Жестокий, но урок. Мы поняли, что такое снайпер, "кукушка", автомат,
миномет. Оценили значение шапки-ушанки. Говорят, что нет ничего дороже
человеческой жизни. Возразить нельзя. Правильно! Говорят, что победу надо
завоевывать "малой кровью". Тоже правильно. И когда видишь, как мы щедро
жертвуем этой дорогой человеческой жизнью, - больно и обидно.

Впечатлительный Дим-Димыч, как и раньше, остро воспринимал все, что
казалось ему несправедливым. Следуя своей привычке, он перескакивал с одной
темы на другую, радовался, возмущался, ругал, хвалил. Там, в госпитале, ему
прочли рассказ из армейской газеты. Чудно! Умирает человек. Умирает в
считанные секунды, а автор навязывает ему воспоминания. Перед взором
умирающего проходит родной край, дом, поля, леса, реки, отец, мать, любимая,