Чтение 46–й страницы книги ~Умножающий печаль~

напившись, оставит его здесь, придется ему переходить на пеший ход - сроду
он в этих местах не сыщет свой "ровер"!

Неуютно здесь ночью. Мне лично, во всяком случае, здесь не нравится.
Желтые пятна редких фонарей, сизая мгла, корявые кроны старых деревьев,
черные полосы неровных теней. Пустынно кругом. Не парк, а кладбище какое-то.
И ветер с присвистом носит по мостовой клочья бумаги, обрывки афиш,
перекатывает пустые жестянки кока-колы. Мне бы совсем боязно стало, если бы
ногой я не упирался в лежащее под сиденьем помповое ружье "мосберг" - эта
штука по мощности залпа сравнима с баковой пушкой крейсера "Аврора".

Карабас, сидящий за рулем, показывал мне:

- Вот у этих ворот они стопорят свой "мерс" - наверное, ехать дальше
мальчишка не велит. Отсюда они топают пешком в раздевалку. Два ломовых
чудозвона все время с пацаном... На разминке и игре они стоят с обеих сторон
поля у вратарской площадки. Ломовики хорошо тренированные, дело знают.
Финальный свисток - они пацана мигом перекрывают и сразу в раздевалку. Один
у входа, другой - к дверям душа... Водила в "мерсе" уже дожидается их с
включенным движком. В кабине у него - автомат "узи".

- Глупости все это, Карабас! - посмеивался я. - В случае вооруженного
нападения им наверняка запрещено стрелять - чтобы пацана не задеть в боевом
контакте.

- Кто его знает? - рассудительно заметил Карабас. - Работа лихая, ремесло
стремное, нервы ниточные... Свинцовый душ все инструкции, как мыльную пену,
мигом смывает... Ты-то сам - как?

- Сказка! Как еврейский былинный богатырь - Еруслан Лазаревич!

- Смотри! Не завалишься? Трюк дожмешь?

Я похлопал другана по плечу:

- Не бздюмо! То, что мы с тобой, Карабас, забыли, молодые еще не
выучили...

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ШЕСТАЯ ПУЛЯ

Я ее крепко держал ее за маленькую круглую попку, прижал к себе еще
теснее, еще глубже - и самого закружило, подняло вверх, как в воронке
смерча, завертело, понесло над землей надувным цветным шариком, а она
тоненько, счастливо заголосила - ой-ей-ей-ей-ей-ой... ма-а-мочка ма-а-я!..

Ночной сумрак в комнате, еле подсвеченный шкалой радиоприемника,
сочащегося песнями Патрисии Каас. И голос у нее был такой довольный, будто
она с нами в койке валялась. Полоса света на полу - луч из неплотно
прикрытой двери в кухню.

Лена, закрыв глаза, шепнула:

- Господи, как это замечательно придумали...

Обнявшись, мы долго молча лежали, потом Лена осторожно сняла с себя мою
руку, встала и направилась на кухню. Стукнула дверца холодильника, Лена
вернулась с откупоренной бутылкой шампанского, снова обняла меня за шею и
приложила холодное горлышко к моим губам. Жадно глотнул несколько раз и
хрипло поделился со своим персоналом:

- Отличная шипучка...

- Наверное, - тихо засмеялась Лена. - Это "Дом Периньон" девяносто
второго года...

- Ну да, я забыл - мы ведь в земле чудес! - Я слизнул с ее груди
пузырящуюся лужицу шампанского. - Везде это лакают сильные мира сего, а у
нас цедят скромные секретарши. А я, как дурак, не беру взяток - к "Дом
Периньон" не привык, перед девушкой совестно, будто в бязевых кальсонах на
свидание прибыл...

- Вы так мучаетесь своей честностью, Сергей Петрович, что на вас больно
смотреть, - светя своими чистыми невинными глазами, посочувствовала Лена. -
Не надо хвастаться слабостями. Кстати, у нас возникла сложная этическая
проблема...

- Что еще? - приподнялся я на кровати.

- Мне, Сергей Петрович, как вашему личному секретарю, подчиненной, можно
сказать, скромной служащей, недопустимо предлагать перейти на брудершафт.
Вам, мужчине, настоящему заграничному джентльмену с принципами, вы даже
взяток не берете, не пристало первому предлагать мне брудершафт. Как быть
теперь?

- Решаем по обстоятельствам - явочным порядком, - смеялся я, целовал ее
сладкие губы, и ее ехидный злой язычок был нежен и ароматен, как сорванная с
кустика земляничка. Нет, наверное, клубничка. Клубничка. Это все было
клубничкой. И так беспамятно, беззаботно хорошо мне было с этой
замечательной, лживой, прекрасной гадюкой!

На радио, боюсь, больше любили деньги за рекламу, чем песни Патрисии
Каас, - я вздрогнул, услышав из радиоприемника свою фамилию:

- ...Сергей Ордынцев приглашает... Хитрый Пес... Верный Конь... Бойкий
Кот...

- Ты его зазываешь на съемки, а он наверняка давно спит, - подначила
осторожно Лена.

- Нет, он не спит. Кот по ночам не спит, он живет ночью.

- Любопытно было бы взглянуть на вашего отчаянного дружка, - сказала
Лена. - А то пристрелит его Кузьмич, и не увижу никогда...

- А тебе-то зачем?

- Ну как зачем? Интересно! - беспечно засмеялась она, и я подумал, что в
разговоре с ней я всегда опасаюсь подвоха, ловушки, подставы.

- А тебе никогда не приходило в голову, что Кузьмич не попадет в Кота, а
выйдет все как-нибудь наоборот?

- Не выйдет наоборот, мой дорогой! - Она шелковой, гибкой, нежной змеей
скользнула вдоль моего тела.

- Почем ты знаешь?

- Любой человек не справится с отлаженной системой. А Кузьмич - это
система...

- Но и Кот - не любой человек. У тебя когда-нибудь зубы болели?

- Болели, - удивилась Лена. - А что?

- Тогда поймешь. Лет двадцать назад мы на горы лазили. Кот застудил
коренной зуб - всю челюсть разнесло, спускаться вниз решили, такой флюс - не
шутки. Кот взял пассатижи и вырвал себе сам зуб мудрости. Понятно?

- Понятно! - кивнула Лена. - Ему не зубы надо было лечить, а голову. Я
думала, что он хитрован, а он отморозок...

Я засмеялся:

- Он не отморозок, он из породы сверхлюдей! Она погладила меня по голове.

- Ты не старый... Ты даже не взрослый... - Оттолкнула меня и быстро
сказала: - Эй, бессребреник, христоподобный мент! Не расслабляйся в нашей
конторе. У нас там все очень сложно...

- Что ты хочешь сказать?

- Ничего... Я бы не хотела, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Лена оглаживала меня своими быстрыми легкими руками, и мне было неловко,
что она натыкается все время на мои ямы, рытвины и бугры. Она долго делала
вид, что ничего не замечает, а потом не выдержала:

- Слушай, а что это ты весь, как швейцарский сыр?

- Профзаболевание, - сделал я неопределенный жест. - Вообще-то меня один
раз убили... Словил шесть пуль из "калаша"... Но почему-то выжил.

Она привстала, зажгла ночник и с детским интересом стала разглядывать
ямки, старые швы, заросшие рубцы на груди, животе, на руке, на бедре.
Наклонилась, нежно гладила, а потом начала перецеловывать их. Может, это ее
возбуждало? Я вообще-то слышал, что некоторым женщинам нравятся инвалиды.

Потом схватила за запястье и перебрала в пальцах мой браслет - шесть
тусклых, тяжелых, мятых кусочков свинца, собранных кованой золотой цепью.

- Вот это откуда, - зачарованно сказала Лена.

- Хирург Фима Удовский, мой спаситель, вынул их из меня и отдал Коту. Ну
а эта пижонская морда, как ты понимаешь, только у Гуччи мог сделать мне
браслет. Он заговоренный, мой амулет, я его не снимаю... суеверю...

- И я тебе суеверю, - шепнула Лена, притянула меня к себе, крепко, со
сладким вздохом поцеловала, уложила на подушку и накрыла собой, как
волшебным сном.

Я скандально вскричал:

- Что, опять?!

А она на миг приоткрыла глаза:

- Не опять... Снова! Всегда... Как первый вздох... Как глоток... Поплыли,
дорогой! Снова... В жизни нет ничего лучше... Какое счастье, что шестая пуля
попала в бедро, а не чуть левее...

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Мерцающие диски циферблатов на торцевой стене диллингового зала "РОСС и
Я" служат иллюстрацией для дебилов, постигающих волшебное соотношение
пространства - времени. В первое мгновение возникает ощущение, что время
взбесилось.

Московское время - полдень, 12 часов.

Лондонские показывают 10.

Нью-йоркские - 4, не сообразить сразу - день, ночь?

В Лос-Анджелесе сейчас - 1 час. Сколько - P.M.? Или - А.М.? Как понять?

А в Токио - восемь. Наверное, все-таки вечера. Японцы, пожалуй,
собираются отдыхать.

Но мои люди, сосредоточенно и напористо работающие в этом зале, считают
время не по солнцу и не по циферблатам. Их пространственно-временной
континуум вмещен в режим работы мировых финансовых бирж, а империя денег -
единственная земля, над которой никогда не заходит солнце. Деньги никогда не
спят, они не могут отдыхать, они должны все время жить, двигаться, работать
- строить, кормить, разрушать, лечить, убивать, учить.

Деньги - мои самые верные друзья.

Мои самые толковые помощники.

Мои неустрашимые наемники.

Безымянные солдатики, завоевывающие мир.

Боюсь, меня не поймут, не так истолкуют и, как всегда, грубо осудят, но я
бы за свой счет воздвиг памятник погибшему неизвестному рублю.