Кьюбит.
сказал Малыш. - Ну, и я не подбираю его отбросов, Кьюбит.
Малыш мог определить, сколько стаканов он выпил. Кьюбит плакал против
воли, две слезы, как капли воды, вытекали из желтоватых белков его глаз.
чувство жестокого озорства. - Мы совсем одни, Кьюбит, - продолжал он. И
взглянул в глубину передней на новую заплату линолеума в том месте, где
упал Спайсер. Но это не подействовало, слезливость у Кьюбита прошла, он
стал угрюмым, злым...
Кьюбит.
позволить не принимать моей дружбы.
заслуживал большего, чем эта перебранка на потертом линолеуме под
запыленной лампочкой без абажура, да еще с кем? - с Кьюбитом.
не меня. Я слишком молод, меня не повесят.
Послушай, Кьюбит, - продолжал он спокойно, - если бы ты мне был опасен, я
бы нашел, что с тобой сделать. Только благодари Бога - мне ты не опасен. -
Малыш повернулся к Кьюбиту спиной и стал подниматься по лестнице. Он
слышал, как позади тяжело дышит, прямо задыхается, Кьюбит.
издержался... В память старой дружбы.
комнату.
кровожадный тип. Один человек обещал мне много денег - двадцать бумаг...
Ты... эх, ты... я тебе скажу, что ты такое.
ярость и обиду в отрывистых выкриках.
прикончишь лучшего друга, лишь бы спасти собственную шкуру. Вон, ты даже
девчонок боишься, - он пьяно захохотал. - Сильвия мне рассказала...
последней людской слабости. Он слушал с удовольствием, с каким-то
бесчеловечным торжеством; картина, нарисованная Кьюбитом, не имела к нему
никакого отношения - все равно, как изображение Христа, в которое люди
вкладывают свои собственные чувства. Кьюбиту этого не понять. Он похож на
ученого, описывающего незнакомцу места, которые он сам знал только по
книгам: цифры импорта и экспорта, грузооборот, минеральные ресурсы,
сбалансирован ли бюджет, а незнакомец по собственному опыту досконально
знал эту страну так как умирал от жажды в ее пустынях, и в него стреляли у
подножья ее холмов... Негодяй... трус... боишься. Он тихо, язвительно
засмеялся. У него было такое чувство, что он может перещеголять Кьюбита,
какую бы ночь тот ни припомнил. Он открыл свою комнату, вошел, закрыл
дверь и запер ее на ключ.
прихода учителя, чтобы ответить свой урок. За дверью Кьюбит сначала орал,
стучал ногой, гремел ручкой, а потом убрался. Роз сказала со вздохом
облегчения - она ведь привыкла к пьяным:
беспредельным презрением и превосходством над тем миром, который
употребляет такие слова, как невинность.
Ты догадывалась! А я-то думал, ты совсем желторотая, еще из яйца не
вылупилась. А ты вон какая... - Он создал себе ее образ в тот день в
Писхейвене, а потом среди бутылок с имперским вином у Сноу. - А ты,
оказывается, все знала.
со всем соглашалась.
такая же испорченная, как и я. - Он пересек комнату и прибавил с оттенком
уважения: - Между нами нет никакой разницы.
подтвердила:
тошноты.
будет такая?.. - Золотая монета, зажатая в ладони, коленопреклонение в
святилище, благословение. Опять шаги в коридоре, Кьюбит заколотил в дверь,
и потом, шатаясь, убрался прочь, скрипнула лестница, хлопнула дверь... Она
точно снова поклялась, обхватив его руками, в смертном грехе. "Никакой
разницы".
площадке, залитой асфальтом, один из платанов засох; вдруг раздался
надтреснутый звонок, к нему подбежали дети, а он был новенький, не знал
никого из них, его мутило от страха - они ведь подбежали к нему с дурными
намерениями. Затем он почувствовал, как кто-то осторожно потянул его за
рукав, и в зеркале, висевшем на дереве, увидел свое отражение и Кайта,
стоявшего позади, - средних лет, добродушного, изо рта у него лилась
кровь. "Вот сосунки", - сказал Кайт и вложил ему в руку бритву. Тут-то он
и понял, что ему делать; нужно было сразу же показать им, что он ни перед
чем не остановится, для него не существует никаких преград.
что-то невнятное и повернулся на бок. Край одеяла закрыл ему рот, дышать
стало трудно... Ему снилось, что он на моле и видит, как ломаются сваи;
вдруг с пролива налетела черная туча, и море поднялось, а мол весь
накренился и осел. Он хотел закричать во всю мочь - нет страшнее смерти,
чем утонуть. Настил мола накренился так круто, как у парохода, навеки
погружающегося в пучину; он стал карабкаться по гладкой поверхности прочь
от моря и скользил обратно, все ниже и ниже, пока не оказался в своей
постели в районе Парадиз. Он все еще лежал, думая: "Какой сон!" - и тут
услышал, как на другой кровати воровски зашевелились родители. Была
субботняя ночь. Отец тяжело дышал, как бегун у финиша, мать стонала от
наслаждения, смешанного с болью. Его охватило чувство ненависти,
отвращения, одиночества - он был совершенно покинут, в их мыслях не
осталось для него места; несколько минут ему казалось, что он умер и похож
на душу умершего, попавшую в чистилище, наблюдающую за бесстыдными
действиями любимого существа.
ночь, он ничего не видел вокруг, и на минуту ему показалось, что он снова
в районе Парадиз. Но тут часы пробили три, зазвенев совсем рядом, - звук
их напоминал опустившуюся с шумом крышку бака помойки на заднем дворе. И
Малыш с огромным облегчением подумал, что он один. В полудремоте выбрался
он из постели (во рту пересохло и отдавало горечью) и стал ощупью
пробираться к умывальнику. Нащупав кружку, он стал было наливать в нее
воду, как вдруг услышал голос:
припомнил все.
последних часов возникли в его памяти, как будто все это время он был пьян
или спал, - необычность происходящего ненадолго придала ему бодрости. А
теперь уже не будет ничего необычного - он пробудился ото сна. Но нужно
вести себя осторожно - ей ведь все известно. Темнота расступалась под его
пристальным взглядом, глаза его могли рассмотреть шары на кровати и стул,
сон прошел, и он прикидывал, что делать. Он выиграл один ход, но и потерял
один; теперь ее не могут заставить давать показания, но зато он узнал, что
ей все известно... она любит его, что бы это ни значило, но любовь не
вечна, как ненависть или отвращение. Она может увидеть более смазливое
Акунин Борис
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Лукин Евгений