говорят .психологи, вспышки памяти, стали его постоянными спутниками, и вот
уже в который раз Обнорский думал о том, что по-настоящему вырваться из
прошлого он сможет только тогда, когда напишет книгу обо всем, что довелось
ему пережить на Ближнем Востоке... Книга эта ни в коем случае не должна быть
мемуарной, и Андрей хотел сделать роман - печальный и честный, страшный, но
красивый, такой, какой понравился бы его погибшим друзьям... Может быть,
когда вся его боль выплеснется на бумагу, когда он расскажет то, о чем не
рассказывал никому, - может быть, хоть тогда ему станет легче?.. Человек не
должен жить прошлым, но и расставаться с этим прошлым можно лишь тогда,
когда заплатил ему сполна все долги... Именно как долг и расценивал он свою
будущую книгу и именно поэтому не знал, когда же начнет ее писать, - роман
должен был быть в нем, Андрей знал, что на халтуру, на какой-то дачный опыт
он просто не имеет права... А пока он еще только-только учился писать -
правда, учился быстро и небезуспешно, но все-таки до настоящего
журналистского профессионализма, до подлинной легкости пера и
незакомплексованности перед листом бумаги ему еще было очень далеко...
Серегин это понимал, относительная известность в городе не вскружила ему
голову, он оценивал свои успехи достаточно трезво и утешал себя тем, что
любую дорогу можно пройти только тогда, когда раз за разом заставляешь себя
делать новые шаги вперед... При этом никто, конечно, не даст гарантии, что
ты дойдешь до цели, но вот если ты будешь просто стоять и чего-то ждать -
вот тогда гарантия есть, гарантия того, что желанная цель не будет
достигнута никогда... Известное дело - под лежачий камень вода не течет...
Андрей хмыкнул и подумал, что, взрослея, люди часто начинают вдруг как-то
полнее и глубже понимать самые банальные и прописные истины - например,
такие, которые сформулированы в народных пословицах... Вроде чуть ли не все
они с детства известны, а вот поди ж ты, только к тридцати годам начинаешь
соглашаться с ними по-настоящему...
Впрочем, Андрей не знал ни одной более-менее красивой женщины, которая
приходила бы на свидание вовремя... Хотя с Ириной-то ведь у него не
романтическая встреча, а деловой разговор...
Лебедева не появлялась. Ругнувшись, Обнорский вынул из бумажника ее визитку
- на ней был указан полный адрес Ирины, что, кстати говоря, встречалось
довольно редко: обычно визитки заказывались лишь с рабочим телефоном, а
домашние координаты всегда можно и ручкой дописать... Лебедева жила в
квартире номер шестнадцать.
вездехода, запер его и направился к подъезду. Дверь парадной украшал кодовый
нажимной замок - Обнорский, кода, естественно знал, но это его не смутило.
При желании комбинацию цифр можно определить достаточно быстро: те три
кнопки, которые жильцы нажимают по несколько раз в день, быстро
отполировываются пальцами и начинают отличаться по цвету от остальных.
Правда лампочка у входа в подъезд не горела, и Андрей, чертыхаясь, принялся
рассматривать кнопки, подсвечивая себе зажигалкой. Подобрать код он, однако,
не успел. Дверь неожиданно распахнулась, чуть не стукнув Обнорского по лбу,
и из подъезда вышла какая-то бабуля. Она осмотрела Серегина с явным
неодобрением (он давно уже привык к тому, что его часто принимали за
нерусского - смуглое лицо, темные волосы да плюс еще палестинский платок на
шее и зеленая натовская куртка), однако, ничего не сказав, степенно
удалилась куда-то по своим делам. Андрей, не дав двери захлопнуться, зашел в
подъезд и начал подниматься по лестнице.
номером была массивной и добротной. Судя по всему, квартира отделялась от
лестничной площадки даже не одной дверью, а двумя, но смотровые глазки
располагались грамотно - по единой оси, так что посмотреть на лестницу из
прихожей можно было, даже не открывая внутренних замков. Обнорский заглянуть
через глазки в квартиру, естественно, не мог, но, судя по желтой точечке в
линзе, у Лебедевой горел свет. Чертыхнувшись, Андрей нажал на кнопку еле
слышно залившегося соловьем звонка - звукоизоляция в доме Ирины была
хорошей.
несколько раз - безрезультатно.
дверь ногой, но все-таки сдержался и, негромко выругавшись, пошел вниз.
Спускаясь, он не был особо щепетилен в эпитетах, которыми награждал Ирину.
Черт с ней, со взбалмошной бабенкой, не хочет встречаться
свет горит - явно ведь сидит, специально открывать не хочет... Боится
наверное, что он за Бароновым наследством..
испытывала больше никаких чувств, потому что уже несколько часов была
мертва. Если бы Андрей обладал способностью видеть сквочь двери и стены, то
в квартире Лебедевой открылась бы ему такая картина, к которой сложно было
бы подобрать эпитеты, - слишком уж жуткой она была... Посреди гостиной в
старинном кресле ручной работы сидел, прикрученный к спинке проволокой,
обнаженный женский труп. В нем лишь с большим трудом можно было узнать
Ирочку Лебедеву - ту, вслед которой всегда оборачивались мужики, когда она,
постукивая каблучками, шла по улице. На ее уже посиневшей коже четко
выделялись следы многочисленных ожогов от сигарет и зажигалок, открытый рот
с выбитыми передними зубами, казалось, зашелся в безмолвном крике, один глаз
мертво глядел в стенку, а вторая глазница была пустой... Хрупкие руки
Лебедевой не могли упасть с подлокотников кресла, потому что их положение
фиксировали два прошедших сквозь человеческую плоть гвоздя...
поленился вскрыть. Пух от вспоротых подушек колыхался на полу от слабого
сквознячка... Стены во многих местах явно пытались сверлить по так
называемому шахматному принципу. В спальне мятые простыни с бурыми пятнами,
свисая с кровати, свидетельствовали о том, что сначала Ирину долго и жутко
насиловали - на полу валялась пустая бутылка из-под "Наполеона" с засохшей
кровью на горлышке. А в ванной висел на шнуре от настольной лампы труп
маленькой собачки - любимого Ирочкиного абрикосового пуделька Тафика...
дверью, выкурил сига-рету. сел в свой вездеход и поехал домой.
телефонам Лебедевой квартире на Рылеева трубку, естественно, никто брал, а в
Эрмитаже недоуменно отвечали, что Ирочки почему-то нет... К вечеру Серегин
начал склоняться к мысли, что Лебедева могла просто сбежать вместе с
картиной...
с самого начала обвили вокруг пальца, как мальчишку... Ну с чего он решил,
что старый вор Барон действительно хочет вернуть государству "Эгину", якобы
украденную из Эрмитажа? Возможно, пароли, которые сказал Андрею умирающий
старик, должны были просто подать какой-то сигнал Лебедевой, например
сигнал, что пора делать ноги... А глупый и тщеславный журналист в надежде
получить сенсацию поработал курьером...
и начал расхаживать по кабинетику. Было уже поздно, почти весь редакционный
народ разошелся по домам, и Андрей остался один в комнате, где стояли четыре
рабочих стола, старый шкаф и большой сейф, ключ от которого потеряли еще до
того, как Серегин начал работать в газете...
подсказывало, что умирающий говорил правду... Может быть, все дело только в
Лебедевой? Неужели она действительно сбежала с холстом? Тогда совсем труба:
из-за его амбиций и подозрений пропала картина Рембрандта, которую реально
можно было бы вернуть в музей... Стоило только вовремя сообщить обо всем в
компетентные органы. Ну ведь не полностью же они коррумпированы? А если
заявить сейчас?
уж очень неохота - все опера будут зубоскалить над незадачливым "частным
детективом", "облажавшимся" по самое "не балуйся"...и был ли все-таки
мальчик, как писал Горький? Ощущения ощущениями, но насколько все-таки
реальна вся эта тема с "Эгиной">?
Варфоломеева и поговоИть с ним по поводу восстановленной им картины.
додумав, он набрал домашний номер одного из своих дальних родственников -
Александра Васильевича Жиртуева, он приходился Андрею то ли троюродным
дядей, то ли еще какой-то седьмой водой на киселе... А позвонить ему Серегин
решил потому, что Жиртуев преподавал в Академии художеств и знал если не
всех питерских художников и скульпторов, то по крайней мере большую их
часть.
несколько дежурно-пежливых вопросов типа "как дела?", "как здоровье?",
перешел непосредственно к делу:
нужна...
дела... Не подумай, что упрекаю тебя, понимаю, время сейчас такое, все
работают как сумасшедшие... Чем могу быть полезен восходящей звезде
криминальной журналистики?
- У нас твои cтатьи читают, мне вопросы задают - правда ли, что ты мой
племянник... Дожил! То, что я в академии делаю, это все так, не очень
интересно, а вот то, что у меня родственник в газете, это да... Греюсь в
лучах твоей славы...Александр Васильевич говорил с явной иронией, хотя и не
злой, но Обнорский все-таки смутился и почувствовал некоторую неловкость.
поговорить хотелось бы... У. он еще реставрацией рембрандтовской "Эгины"
Белоусов Валерий
Корнев Павел
Ильин Андрей
Мороз Александра
Акунин Борис
Суворов Виктор