когда их об этом просили, играли на самисенах. С их приходом гостиная
сделалась такой нарядной, будто сюда слетелись яркие тропические бабочки.
была европейская обстановка, сидели в удобных креслах, курили, пили кофе,
лакеи разносили спиртное, им помогали гейши. Бранко Вукелич, переходя от
одной группы к другой, очутился рядом с Зорге.
локоть. - Вы, кажется, тоже увлекаетесь фотографией... Это мой кабинет,
моя спальня. Здесь комната жены. Ее сегодня нет, она уехала в Камакура
показать сыну храмы...
небольшую затемненную комнату, облицованную до половины деревянной
панелью. На столике стоял увеличитель, рядом ванночки, бачки для
проявления пленки; на стенах - шкафчики, полочки. Это была фотолаборатория
любителя, сделанная умело, удобно, и, может быть, только излишне
громоздкий запор на плотной двери нарушал легкость стиля, в котором была
задумана лаборатория.
собой дверь. - Прежде всего, здравствуйте, наконец! - Он протянул Зорге
руку. Рука была плотная, крепкая. Зорге любил у людей такие вот руки, с
энергичным пожатием. Этот интеллигентный французский корреспондент вызывал
у Рихарда чувство дружеского расположения. - Здесь я устроил
фотолабораторию, - продолжал Бранко, - здесь же разместил пока рацию.
Радисты прибыли, но пробные сеансы не дают надежной связи с "Висбаденом".
Недостаточна мощность. Придется дублировать через Шанхай.
- довольно громоздкое сооружение. Зорге присел, бегло взглянул, открыл
крышку и сказал:
Ну, а как с людьми? Джо прибыл?
"Асахи" работает журналист Ходзуми Одзаки. Дайте ему знать, что Александр
Джонсон, его китайский знакомый, хотел бы с ним поговорить. На связь
пошлите надежного человека, и, конечно, только японца. Сами останетесь в
стороне... Ну, нам пора...
дверей. Зорге держал в руке коньячную рюмку, прикидывался, что много
выпил, был разговорчив, смешлив и остроумен.
небольшое объявление: коллекционер, любитель японской старины, купит
"укийоэ" - традиционные гравюры работы старых японских мастеров. Вскоре
Бранко Вукеличу позвонил издатель рекламной газеты: один японский художник
прочитал объявление и предлагает прекрасные "укийоэ".
Вукелич и японский художник Иотоку Мияги.
прекрасных "укийоэ". Они долго обсуждала достоинства каждой гравюры,
восхищались изяществом линий, выразительностью рисунка, спорили о качестве
бумаги - Мияги предпочитал японскую "хоос"", она нежна, не имеет холодного
глянца и напоминает матово-мягким цветом только что выпавший снег. На
такой бумаге пишут дневники, завещания и делают оттиски старинных гравюр.
агентство - он подумает. Они незаметно обменялись половинками бумажной
иены - теперь все становилось на свои места, разорванная иена
подтверждала, что художник Мияги - это тот самый "Джо", которого ждали в
Токио.
дождей и мандаринов", как любил он сам говорить. Но кроме теплых дождей
там царило страшное угнетение, и нелегкая жизнь гнала людей за океан. В
семье Мияги ненавидели японскую военщину, спекулянтов. В шестнадцать лет
Иотоку уехал в Соединенные Штаты. Жил в Сан-Франциско, Сан-Диего, потом в
Лос-Анджелесе, учился в художественных училищах, но, став художником,
понял, что одним искусством прожить невозможно. Он собрал все свои
сбережения, продал, что только мог, и сделался совладельцем маленького
ресторанчика "Сова" в отдаленном квартале Лос-Анджелеса. Здесь собирались
активисты - рабочие, профсоюзные функционеры, учителя, студенты, сюда
приезжали киноактеры Голливуда - публика интеллигентная и в большей части
лево настроенная. В Лос-Анджелесе было много немецких эмигрантов. Они
давно переселились из Европы, но десятками лет продолжали держаться на
чужбине вместе. Немцы также были завсегдатаями "Совы", и главным образом
для них художник создал дискуссионный кружок "Ин дер Даммерунг" - "В
сумерках". Именно в сумерках посетители заходили обычно в "Сову". Среди
немцев тоже были сильны прогрессивные настроения. Годы были горячие,
бурные, все жили здесь событиями, происходившими в революционной России, и
вполне естественно, что Мияги стал разделять революционные взгляды. Жил он
тогда у японки "тетушки Катабаяси", которая зарабатывала себе на жизнь
тем, что содержала пансионат и кормила обедами жильцов. Она тоже
придерживалась левых взглядов, и в ее пансионате жило несколько членов
кружка "Ин дер Даммерунг".
вернулся в Японию, на этот раз в Токио. Через несколько лет сюда приехала
и "тетушка Катабаяси".
праздничное веселье, когда еще не были завершены традиционные визиты и
встречи друзей, в редакцию "Асахи Симбун" зашел художник Мияги и спросил,
где он может увидеть господина Ходзуми Одзаки, обозревателя по Китаю.
Услужливый клерк повел художника наверх в громадный зал, занимавший целый
этаж, больше похожий на гараж, чем на редакцию, загроможденный десятками
столов, шкафов, стульев. Сюда доносился грохот наборных машин, в котором
растворялся гул голосов множества сотрудников, делавших очередной номер
газеты.
столом широколицего японца в европейском костюме. Тот отложил в сторону
гранки, которые читал, и поднялся навстречу. Клерк ушел, и Мияги после
традиционного поклона сказал:
американским знакомым мистером Джонсоном...
сотрудников, которые сосредоточенно занимались каждый своим делом.
очень голоден...
Когда официант принял заказ, Одзаки спросил:
отношения с Одзаки-сан.
что в ближайшее воскресенье я собираюсь поехать в Нара, это недалеко -
всего несколько часов поездом. Было бы хорошо встретиться там, ну,
предположим, часов в десять у изваяния Большого Будды перед бронзовым
лотосом. Если его это устроит, пусть приезжает, я буду там при всех
обстоятельствах...
разговоре, Рихард воскликнул:
гарантирую, что мы с вами сделали уже половину дела. Осторожность,
точность и эрудиция! Уверяю вас, я не знаю другого человека с такими
глубокими знаниями дальневосточных проблем, особенно Китая... Еду! Тем
более что по дороге я смогу ненадолго остановиться в Нагоя, там у меня
тоже может быть интересная встреча.
город парков и храмов, о которых Рихард так много слышал и читал.
утром был уже на ногах. Стояла ясная, теплая, совсем не зимняя погода, и
он вышел на улицу без пальто. Дорога к храму Большого Будды тянулась вдоль
парка, и торговцы сувенирами уже раскидывали здесь свои палатки. Туристы,
как паломники, тянулись в одном направлении; людей сопровождали сотни
ручных оленей, живущих при храме. Священные животные бесцеремонно
втискивались между прохожими, подталкивали их безрогими лбами, требуя
внимания, пищи. Продавцы оленьего корма торговали коричневыми вафлями, и
олени брали пищу из рук, теплыми шершавыми губами подбирали сухие крошки с
протянутых ладоней.
протиснулся к кассе, купил билет и прошел во внутренний двор старого
буддийского храма. Рихард замер перед раскрывшейся панорамой тысячелетней
пагоды, устремленной ввысь, такой воздушной и массивной одновременно. В
нем проснулся интерес ученого-ориенталиста. Он готов был бесконечно долго
созерцать это великолепное творение древних, но, взглянув на часы,
заторопился. Одзаки уже ждет его где-то здесь.
широким ступеням и вошел внутрь. И снова его охватил трепет ученого,
открывшего для себя что-то новое, неожиданное и прекрасное. Поразило его
не столько величественное изображение Будды, сколько его рука, живая,
трепетная, человеческая рука, чуть приподнятая, предостерегающая.
Неизвестный скульптор вылепил и отлил ее в бронзе так искусно, что видна