спасти эту дуреху, и не успела сюда приехать, как должна выносить его
приставания - он, видите ли, никак не может понять, сто раз спросил ме-
ня, приехала ли Николь на открытие добровольно или потому, что я ей на-
вязала свой динамизм, клянусь, так он выразился, бедняга помирал от же-
лания подойти к нам, но его окружали эдилы, а Николь была в толпе где-то
сзади - представляешь сценку?
причем сказала так, что это прозвучало... Право, - добавила Телль со
зловещим вздохом, - сегодня все здесь глядят друг на друга с таким ви-
дом, что в Копенгагене этого бы не понял сам Серен Кьеркегор. И ты, и
вон ты...
- сказал Хуан. - Не старайся слишком много понимать, не то лимонад тебе
повредит.
му.
только не теперь. For old time's sake, my dear100.
нее прощения. Несколько незнакомых пассажиров вышли на станции, скудно
освещенной желтыми фонарями, разбросанными среди деревьев, навесов и же-
лезнодорожных платформ, в их свете лица и предметы там, снаружи, были
полны уныния, но вот поезд после хриплого и вроде бы ненужного свистка
стал медленно отъезжать и снова углубился в полумрак, который вдруг про-
резали кирпичные трубы, дерево, уже почти скрытое темнотой, или другая,
плохо освещенная станция, где поезд останавливался попусту, потому что
больше никто не садился, по крайней мере в тот вагон, где осталась наша
маленькая компания: Элен, и Николь, и Сухой Листик, и Освальд, и Телль,
и Хуан, и Поланко, и Калак - все те же, кроме Марраста, который, сидя
среди эдилов, воображал себе этот вагон, мысленно вызвал его образ в
разгаре банкета и словно ехал в Париж вместе с дикарями, подобно тому
как днем, на открытии памятника, он как бы мысленно вызвал присутствие
Николь на площади, Николь с сомнамбулическим лицом выздоравливающей, ко-
торая впервые выходит на солнце об руку с дипломированной медсестрой
нордического типа, но нет, то был не вымысел, недовольная, ты действи-
тельно стояла там в последних рядах, стало быть, ты приехала посмотреть
на открытие моей статуи, ты приехала, да, приехала, недовольная, и, ка-
жется, в какое-то мгновение ты мне улыбнулась ободряюще, как улыбнулась
и Элен, чтобы хоть на миг избавить меня от эдилов и от представителя об-
щества историков, который сейчас готовится, будь он неладен, прославить
память Верцингеторига, а слева стоял Остин, мой экс-ученик, бравший уро-
ки французского, этот, конечно, не смотрел на меня, потому что так пола-
гается вести себя джентльмену, и я себя спрашивал /Дамы и господа! Ход
истории.../ может быть, это тоже ход истории, может, начавшись у красных
домов или у стебля некоего растения в руке британского врача, все пришло
закономерно к тому, что меня окружает, к присутствию здесь недовольной
/Еще Мишле заметил.../ и к тому, что во веем этом нет ни малейшего смыс-
ла, разве что смысл этот спрятан так, что я не способен его уловить,
точно так же, как почтенный оратор не способен уловить смысл моей статуи
/Цезарь подвергнет героя унижению, прикажет вести его в цепях в Рим,
бросит в темницу и затем велит обезглавить... / и не может понять, что
глыба, которую моя статуя держит в поднятых руках, - это ее собственная
голова, отрубленная и гигантски увеличенная историей, это два тысячеле-
тия школьных сочинений и повод для напыщенных речей, и тогда, недо-
вольная, личико мое сахарное, что оставалось мне тогда, как не смотреть
на тебя издали, как смотрел я на тебя, стоявшую с дикарями, и начхать на
ход истории, на лютниста, и на то, что ты сделала глупость, недовольная,
на все начхать, и так почти до конца торжества, когда ты обернулась - ты
должна была под конец это сделать, чтобы возвратить меня к действи-
тельности и к этому мрачному банкету, именно под конец ты и должна была
обернуться, чтобы посмотреть на затерянного в толпе Хуана, показать мне
его, как историк показывал ход истории и то, как стебель мало-помалу
никнет в руке, получившей его, чтобы держать его всегда зеленым, и пря-
мым, и гермодактилусом во веки веков. (Аплодисменты.)
Парижа. Это немыслимо, повторял себе Марраст, идя вслед за официантом в
служебную комнату, нет, не могло быть, чтобы на другом конце провода его
ждал голос Николь. И впрямь не могло, как совершенно четко выяснилось из
того факта, что голос принадлежал Поланко, да к тому же говорил он не из
Парижа, а из телефонной будки на пригородной станции с двойным названи-
ем, которое Поланко не запомнил, а также не запомнили мой сосед, и Ка-
лак, и Телль, видимо тоже втиснувшиеся в будку.
что не худо бы нам встретиться и выпить глоток вина, - сказал Поланко. -
Жизнь - это не только статуя, ты меня понял?
еще чем поразвлечься.
так это почему вы звоните с какой-то станции. Ты сказал, Освальд? Пере-
дай лучше трубку моему соседу, может, тогда я что-нибудь пойму.
тому что слышимость была неважная, к тому же пришлось рассказать предыс-
торию, начиная с пари между соседом Поланко и с замечательного достиже-
ния Освальда, который явно должен был победить и преодолел, даже не гля-
дя, черноватое пятно, последнюю надежду Поланко, и до появления типа в
форме, который обрушился на нас с грозным выражением лица, очень напоми-
навшим оскал трупа, и стал требовать, чтобы мы выбросили Освальда в окно
под страхом немедленного изгнания из вагона.
завший не вовремя, хотя до той минуты он, казалось, был поглощен своими
записями в тетради, - то, что эта игра вполне невинна, не требует дока-
зательств.
овладеть французским языком, он считает уместным объявить себя его офи-
циальным представителем, дабы уверить в том, что его пробег по спинке
скамьи - дело совершенно безобидное.
следующей станции, - сказал инспектор, доставая узкую, продолговатую
книжицу и не слишком чистым перстом указывая какой-то параграф. Мой со-
сед и Поланко наклонились, чтобы прочесть этот обвинительный параграф,
изображая необычайную заинтересованность, которая должна была скрыть
приступ смеха, и ознакомились с похвальной заботой властей о соблюдения
гигиены в вагонах. Сам понимаешь, мы сразу же объяснили этому типу, что
Освальд куда чище, чем его сестра - сестра этого типа, разумеется, - и
мой сосед предложил ему провести пальцем по следу и обнаружить хоть на-
мек на слизь, что этот тип поостерегся сделать. Поезд между тем остано-
вился на какой-то станции (мне кажется, Николь там вышла, на следующем
пролете мы заметили, что ее уже нет в вагоне, возможно, она перешла в
другой вагон, чтобы еще подремать, но я думаю, она просто вышла, после-
довав примеру Селии и лютниста, все вдруг стали романтиками, стали убе-
гать любоваться на коров или собирать клевер), однако настоящая дискус-
сия еще не началась, и поезд отправился прежде, чем инспектору удалось
решить альтернативу: Освальд - окно /мы - дверь. Ясное дело, выиграли мы
от этого немного - задолго до прибытия на следующую станцию, вот эту, с
двойным названием, инспектор подобрал нам три санитарно-гигиенические
статьи и начал вести что-то вроде протокола в своем блокноте, в котором
были наготове копирка да прикрепленный к корешку карандаш, довольно
удобная вещь, если вдуматься, и тут мой сосед сообразил, что дело может
кончиться грубым вмешательством жандарма, и, нежно подхватив Освальда,
засунул его в клеточку, не приминув провозгласить моральным победителем
гонок, что Поланко уже не отважился оспаривать - ведь было очевидно, что
Освальду оставались до финиша всего каких-нибудь два сантиметра, а поезд
еще не выбрался из диких зарослей. Уф! Вот так было дело, братец.
рал Освальда, какое право имел инспектор вышвыривать нас из поезда? По-
чему они позволили прогнать себя как бараны?
рительных похрюкиваний Поланко и моего соседа. - Ну же, дон, приезжайте
сюда, разопьем бутылку, а потом поедем в Париж.
ции.
вот такенная таблица.
чался из-за этого нелепого происшествия.
как будто забыли, что Марраст в Аркейле ждет названия станции, и заспо-
рили до хрипоты, а у Марраста тем временем разыгрывалось воображение, он
представлял себе, как Николь среди ночи идет одна в Париж.
Маккэфри Энн
Браун Дэн
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Муркок Майкл
Белогорский Евгений