Чтение 47–й страницы книги ~Вселенский неудачник~

трупами! Вы варите их живьем, тушите, режете, подвергаете мучительным пыткам!
О мерзкие, гадкие твари, жуки-трупоеды! Мы не сможем завоевать вашу планету,
иначе и нас ожидает та же судьба, но уж тебя-то я прикончу! Я отомщу тебе за
всех!

Пылая жаждой мщения, юный овощ кинулся ко мне, стремясь сбить с ног и
вцепиться отростками в горло, но, пока он произносил монолог, я успел
приготовиться к нападению, и изо всей силы огрел его по кочану огнетушителем.
Когда оглушенный аспирант упал, я вытолкнул его и магистра из своего
звездолета, навесил на петли сорванный люк и, врубив двигатель на полную
мощность, поспешил убраться подальше от этой ботанической галактики.

Два месяца спустя мне посчастливилось наткнуться на навигационный маяк,
один из тех ста тысяч автоматических маяков, что расположены по всему
периметру освоенной Вселенной. Высадившись на маяке, я сумел подать сигнал SOS
и по посланному мне направленному лазеролучу добрался до обитаемого мира.

Выскочив из звездолета, я бросился к первому же человеку (это оказался
угрюмый, пахнущий чесноком таможенник, светивший мне в глаза фонарем), обнял
его и, плача, расцеловал, до того велика была моя радость.

Что же касается той встречи в космосе, она не прошла для меня бесследно.
До сих пор, садясь обедать и вонзая в овощи вилку, я испытываю дикое
горделивое торжество, словно гладиатор, сразивший в долгом единоборстве
грозного противника и теперь попирающий ногой его грудь. Ведь мы,
человечество, когда-то уже победили в зоолого-ботанической войне и этой
победы, как не крути, не спишешь со счетов!

ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

За многие десятилетия, что я провел вдали от Земли, моя старая, видавшая
виды ракета ломалась несчетное число раз и всегда, как нарочно, в самое
неподходящее время. То при взлете отлетал стабилизатор, то метеорит, пробив
обшивку, застревал в двигателе, то трескался радиационный экран реактора, - и
мне приходилось месяцами (пока не появлялись деньги на его замену), не
вылезать из тяжелого защитного скафандра.

Порой выходили вещи совершенно казусные. Например, находясь на Регуле,
населенном дружественными человечеству амфибиями, я вздумал слегка
подремонтировать свою ракету и выправить глубокую вмятину в днище, полученную
из-за досадной опечатки в справочнике координат, вследствие которой я
перепутал космодром со скалистой грядой со всеми вытекающими из этой ошибки
последствиями.

Выбравшись из ракеты, я раздобыл внушительных размеров кувалду и стал
обрабатывать вмятину. Но не успел я нанести и десятка ударов, как был схвачен
возмущенными регулианцами, которые, багровея от негодования, потащили меня в
тюрьму.

Оказалось, местные жители придерживаются веры, что все механизмы являются
разумными, хотя и бессловесными существами, и чинить их значит совершать
серьезнейшее преступление, ибо тем самым нарушается их воля, и механизм
лишается свободы выбора быть или не быть ему отремонтированным. Аборигены
считают, что, ломаясь, всякое техническое устройство совершает осмысленное,
продуманное действие - самоубийство, а самоубийство на Регуле, где
среднестатистическая жизнь длится десятки тысяч лет, священно.

Вообще, должен заметить, что по отношению к механизмам регулианцы
проявляют странную щепетильность, заключающуюся в том, что всю сломавшуюся
технику (даже если неисправность пустяковая) они считают умершей и хоронят ее
с соблюдением всех обычаев и обрядов. Страх регулианцев быть уличенными в
починке столь велик, что даже свои часы они заводят тайком, уйдя куда-нибудь в
глухой лес.

Не будучи знаком с этими нюансами, я был приговорен к смертной казни через
утопление в кипящем машинном масле и избежать ее мне удалось, лишь доказав,
что моя ракета со встроенным в нее Мозгом не является бессловесным существом,
а, следовательно, свобода выбора не терпит в данном случае ущерба. К счастью,
Мозг принял в конфликте мою сторону, заявив, что сам дал разрешение на починку
ракеты, хотя и не отказал себе в удовольствии помучать меня, притворившись
поначалу, что представления не имеет о чем идет речь. "Вспомнить" спасительную
для меня подробность он соблаговолил в последний момент, когда два дюжих
регулианца уже раскачивали меня над дымящимся чаном.

Но много чаще я вспоминаю о другом случае.

Однажды, забравшись довольно далеко в дебри Млечного Пути, я услышал в
моторном отсеке негромкое пощелкивание. Вначале я не придал ему значения,
списав вс" на обтрепавшийся ремень вентилятора, но уже через несколько минут,
когда температура в каюте начала быстро расти, понял, что это были щелчки реле
накрывшегося термостата.

Запасного датчика у меня с собой не было, а починить старый не
представлялось возможным, поэтому, чтобы не свариться заживо, мне пришлось
изменить курс и направить ракету к созвездию Малый Конь - небольшой группе
невзрачных звезд рядом с Дельфином, - где находилась ближайшая станция
техобслуживания. Когда три дня спустя "Блин" совершил посадку на космодроме
Гандрены, температура в каюте перевалила за пятьдесят градусов, и я, страдая
от жары, мог только сидеть в ванне и, обливаясь потом, обмахиваться газетой.

На Гандрене стояла холодная дождливая осень, и когда я, распаренный,
выскочил из ракеты и стал бегать по космодрому, отыскивая механиков, то
немедленно подхватил воспаление легких и на неделю угодил в больницу. Пока я
лечился, какие-то воришки, отжав люк, забрались ко мне в ракету и выкрали из
нее оптические приборы и вообще все, что можно было без особых проблем
продать. Теперь звездолет требовал уже серьезного ремонта, и я понял, что
застрял на Гандрене надолго.

Закончив топать ногами и подвергать личности воров жесткой, но бесполезной
критике, я отбуксировал "Блин" в ремонтный ангар. Осмотрев ракету, там
заявили, что восстановить ее в принципе можно, но нужных для моей модели
запчастей на планете нет и придется выписывать их из соседнего созвездия, что
вместе с доставкой займет никак не меньше месяца.

Расстроенный, я вышел из ангара и отправился искать дешевую гостиницу.
Настроение колебалось где-то между нулем и единицей по пятибальной шкале.
Застрять на месяц на Гандрене - ничего тоскливее нельзя вообразить.
Представьте тусклый промышленный мир, закопченный трубами сотен заводов,
производивших в основном сталепрокат и химические удобрения. Пятнадцать
месяцев из восемнадцати (столько длился год) над планетой висит туман,
смешанный со смогом, и девять месяцев из восемнадцати льет дождь. Я,
разумеется, ухитрился попасть в сезон совмещения и того и другого.

Окно моего номера выходило на серую заводскую стену, и к концу третьего
дня сидения в гостинице эта стена так мне опротивела, что я вышел вон и побрел
куда глаза глядят.

Вскоре дождь загнал меня в маленький бар. Не успел я расположиться за
столиком, как ко мне подсел тощенький красноносый человечек. Выглядел он очень
забавно: маленький, безобразный, с большим горбом и ушами без мочек,
вытянутыми кверху, как у гнома. Вс" это, однако, не мешало ему быть очень
уверенным в себе, да и одет он был сравнительно неплохо: во всяком случае в
левой его манжете ещ" сохранилась серебряная запонка, хотя в правом она уже
отсутствовала. Насколько я мог судить, "гном" этот давно уже "водил козу" из
одного бара в другой, а из некоторых заведений был даже неделикатно вышиблен,
о чем свидетельствовали пыльные отпечатки подошв на его кострюме и брюках.

Подсев ко мне, незнакомец с ходу заявил, что он гениальный изобретатель и
попросил угостить его пивом, так как у него вытащили идентификационную карту.
Пивом я его угостил, но к тому, что он молол, особенно не прислушивался.
Запомнил только, что нес он какую-то околесицу об устройстве, которое что-то
там делает с волнами. Я из вежливости поддакивал, желая, чтобы он поскорее
допил свое пиво и убрался.

Думаю, читатели не осудят меня. Во Вселенной сотни тысяч пивнушек и в
каждой из них можно встретить людей, которые, подсев к вам, представятся то
кладоискателями, то поэтами, то генералами в отставке, то бывшими президентами
отдаленных миров, изгнанными, но и по сей день обладающими немалыми связями.
Их манеры безупречны, доводы убедительны, лица полны достоинства, - но одно
странно, в момент встречи с вами у всех этих могущественных людей обязательно
украли идентификационную карту и все просят об одном - о дармовой выпивке.

Я имел достаточно богатый опыт общения с подобными "знаменитостями",
поэтому особенно не удивился, когда после второй кружки гениальный
изобретатель вдруг сполз под стол. Я наклонился над бедолагой.

Перед тем как отрубиться, он всунул мне в ладонь визитную карточку с
золотым тиснением, имевшую вполне респектабельный вид. Впрочем, это ни о чем
не говорило, ибо сотню таких же можно заказать в любом тиражном автомате всего
за два рубля. На карточке значилось:

"П.А.Сапчук-Махарадзе

Т е х н и ч е с к и е к о н с у л ь т а ц и и

линия А-452-отсек-89/2."

Из уважения к лежавшему под столом мужчине, а главным образом из-за
бармена, который в этот момент как раз смотрел в мою сторону, я не стал
выбрасывать карточку, а сунул ее в карман и забыл о ней.

На улицу я вышел в том счастливом состоянии, когда не замечают ни слякоти,
ни ветра, и весь мир кажется прекрасным, а все люди друзьями. Впрочем,
холодный дождь быстро избавил меня от иллюзий. В десять минут я совершенно
протрезвел, и Гандрена вновь приобрела привычные серые очертания. Свернув с
проспекта, на котором был бар, в тускло освещенный переулок, похожий на черный
провал между домами, я побрел наудачу, пока не уткнулся в тупиковую стену.
Чувствуя себя отсыревшим от пяток и до макушки, я собрался уже вернуться в
гостиницу, как вдруг заметил небольшую медную вывеску: "Дельфийский оракул.
Считывание кармы. Предсказание будущего".

Любопытство заставило меня заглянуть внутрь. Поднявшись по узкой грязной
лестнице, я толкнул дверь и оказался в небольшой грязной комнате,
декорированной под пещеру и разгороженной затемненной пластиковой
перегородкой. "Хитро придумано, - оценил я. - Клиент не может видеть