выдержит. Это самоубийство.
несколько раз пытался заехать в попадавшиеся ему города, но всегда перед
ним вырастал непреодолимый барьер радиации. Он не мог понять, почему
радиоактивные города остались целыми и невредимыми, без каких-либо
заметных следов разрушения.
полосе. Стало значительно прохладней, все чаще попадались безлюдные
деревни, где он добывал воду и продукты. По обочинам и прямо на дороге
громоздились автомашины, тележки, повозки, груженные истлевшим домашним
скарбом, продырявленными чемоданами, узлами. Иногда, не очень часто,
встречались и распластанные, припавшие к земле фигуры людей.
синеватое сияние. Он направил машину на свет. По ту сторону большой реки
лежал город, залитый светом праздничной иллюминации. Улицы растекались,
словно реки лунного света. Здания были обвиты гирляндами светящихся точек.
Город походил на освещенный изнутри драгоценный камень. В небе полыхали
сполохи, напоминающие северное сияние.
небоскребы. Он вышел из кабины и принялся рассматривать неведомый город.
внутри себя.
причудливом танце над неподвижной рекой. Их ты видишь?
Праздничные барки? Но почему-то они неподвижны...
когда-то соединявшего оба берега. Они светятся сами!
стало тяжко дышать. Перед ним раскинулись светящиеся развалины города.
Разрушенные стены домов фосфоресцировали, создавая иллюзию праздничного
убранства.
Женщина, темноглазая женщина улыбнулась ему из-за стойки, опустила ручку
никелированного автомата. В воздухе запахло кофе. Женщина опять улыбнулась
и протянула ему дымящуюся чашку. Красивая, чуть полная рука и крохотная
белая чашка. На пальце поблескивал дешевенький бирюзовый камень. Урманцев
тихо засмеялся. Женщина включила магнитолу. Кто-то запел о море и любви.
Урманцев стоял, держал в руках чашку с горячим кофе, и слезы лились у него
по лицу. Он сделал шаг вперед, еще один, еще... Он хотел заглянуть в глаза
женщины, в ее белое, чистое лицо, такое родное лицо. Она уже не улыбалась,
напряглась и ждала. Она даже подалась вперед, чтобы ему было легче
коснуться ее. Он протянул левую руку (в правой дымилась белая чашка) и
тихо опустил на ее плечо. Губы женщины дрогнули, чтобы услышать, он
наклонился к ней и увидел слезы и безумное ожидание. Он все сильнее сжимал
сначала одно ее плечо, а потом, поставив чашку, и другое. Он привлек ее к
себе, и странно - она застывала и леденела в его руках. И он понял, что
сжимает баранку автомашины, стоящей на берегу большой реки, а по ту
сторону лежат светящиеся руины города. Стекло внутри шлема замутилось от
слез, и он стал биться головой о руль, и кричать, кричать...
вдруг остановилась. Покопавшись в двигателе, он обнаружил, что сел
аккумулятор. Он знал, что в этом районе много брошенных машин. Но ему не
хотелось... Ему ничего не хотелось.
когда совсем устал, свалился и уснул.
знакомым и незнакомым. Его поразили большое светлое окно и множество
дверей с надписями: "Вход воспрещен", "Брось папиросу", "Электрофизическая
лаборатория". Он бросился к окну, увидел зеленый двор Института вакуума и
морскую шлюпку, на которой досаафовцы устанавливали свои сухопутные
рекорды.
озабоченный Мильчевский.
требует директор.
пальцем и кинулся к ближайшей двери.
молниеносному старению". Распахнул дверь. Двое сотрудников стояли у
вытяжки, трое сидели за письменными столами и озабоченно что-то строчили.
других?"! Когда сонный обыватель изжует "справедливость", он отрыгивает
лозунгом "Чем я хуже других?". Когда паразит-мародер прокрадывается по
стопам революции в новый мир, он появляется у праздничного стола, зажав в
зубах крик: "Чем я хуже других?".
заслуги получили долгожданное вознаграждение.
ночь. Но уже в середине дня Ивана Фомича словно что-то толкнуло. Дескать,
пойди и посмотри. Трудно, конечно, охарактеризовать его ощущения в тот
момент. Может, он услышал пенье фанфар или тихий голос высокого
начальства. А может, и вовсе небесный хор.
сотрудников и вышел. Грудь его распирало от гордости и предвкушения
грядущего величия. Прежде всего он поразился видом лестницы. Вроде
обычнейшая лестница. Тысячи раз он по ней хаживал. И вверх и вниз. Ему
всегда казалось, что он чаще спускается вниз, чем подымается вверх.
Узорный по краям, с широкой ярко-красной полосой по центру, он стекал вниз
подобно великолепной реке.
ногами этот ковер. Иван Фомич еще недоумевал, но уже проникался
соответствующими чувствами. И когда у дверей кабинета его встретила с
цветами секретарша директора, проникся окончательно.
лице его, сияющем, полном веры, отражалось право повелевать, указывать,
учить. Готовность слушаться, исполнять, искоренять. Вера в светлое
будущее. Почтение и уважение к прошлому. Признание настоящего, в котором
ему еще придется поработать, потому что мир все же не без недостатков.
чувств на лице Ивана Фомича, тоже все тотчас понял и проникся. Было видно,
что он все осознал. А осознавши, вышел из-за стола, бросился навстречу и
воскликнул:
расслышал. Он снисходительно улыбнулся и взял атласный, увенчанный гербом,
штампом и печатями лист бумаги. В историческом документе говорилось, что с
сегодняшнего числа прежний директор отстраняется, а он, Иван Фомич,
назначается отныне и "доколе сам пожелает" директором Института физики
вакуума.
Ему еще не приходилось встречаться с подобными формулировками. Но потом
ощущение тревоги и неустойчивости как-то очень быстро сгладилось, сошло на
нет и исчезло совсем.
что тот под действием его взгляда быстро сокращается в размерах, прямо
тает на глазах. Вскоре бывший директор достиг величины
центрально-африканского пигмея, и если б Иван Фомич милостиво не отвел
взгляд, то и вовсе бы сгинул.
Иван Фомич про совсем сникшего директора.
и тот быстро-быстро стушевался и исчез.
месте: телефоны, дырокол, бумага и толстые цветные карандаши для
резолюций. Иван Фомич любовно глянул на отточенный красный грифель и
подвинул карандаш поближе. Затем его озаботила одна мысль, и он вдруг
засомневался. Подумал немного и нажал кнопку вызова секретаря.
на нее и с радостью заметил, что она, как и директор, сокращается в
размерах.
Шилова Юлия
Шломо Вульф
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Круз Андрей