Чтение 47–й страницы книги ~Разделенный мир~

и своих близких...

Однако бард не обращал на подковырки внимания, жадно выхлебывая из
миски лапшу с мясом и запивая ее молодым кислым вином. Тогда чернобородый
обратился к своему соседу, лениво грызшему куриное крылышко.

- Смотри, Калаш, только что поэт услаждал наши уши своими стихами, а
через минуту от него ничего не дождешься, кроме чавканья и отрыжки. И мы должны
поверить, что люди искусства выше простых смертных, что Всевидящий и
Всеслышащий наделил их недоступными нам качествами.

- Какие там качества? - лениво отозвался тот, которого назвали Калашем.
- От свиньи тоже не дождешься ничего, кроме чавканья, зато потом она услаждает
нас окороком и колбасой... Гы-гы-гы... - неожиданно засмеялся он своей шутке.

Певец, не обращая внимания на насмешки, продолжал жадно насыщаться.
Златке стало удивительно, как можно столько съесть за один раз. "Видимо, парень
давно голодает..." - подумала она и вдруг разглядела на его запястьях, под
короткими обтрепанными рукавами темные, воспаленные полоски. Она не сразу
поняла, что это следы от кандалов.

- И самое смешное, - продолжал между тем чернобородый, - что стоит
нашему поэту насытиться, как он тут же начнет сочинять глупости... Примерно
такие же, какие уже не первый раз приводят его в яму...

- Вот это и отличает его от свиньи... Гы-гы-гы... - подхватил его
ленивый сосед. Именно в этот момент певец, похоже, насытился. Он допил остатки
вина в своей чашке, поставил ее на стол и, повернувшись к чернобородому,
громко, на весь зал сообщил:

- Вы правы, живущие в довольстве! Поэт сначала услаждает вас, а потом,
если повезет, чавкает и рыгает. Свинья сначала чавкает и рыгает, а потом, если
не повезет, Услаждает вас. А вот богатей только чавкает и рыгает. Он не
услаждает никого и никогда, ну, может быть, иногда лустит ветры, да погромче.
Но вряд ли это кого усладит!

И он спокойно потянулся к кувшину, чтобы наполнить чашку. А вот его
соседи по столику враз потеряли cпокойствие. Трое из них вскочили на ноги и
угрожаЩе положили ладони на торчащие из-за опояски халатов рукояти кривых
кинжалов, а чернобородый замер, наклонившись вперед, и хрипловато прошипел:

- Это кого ты имеешь в виду?..

Певец спокойно прихлебнул из чашки, прополоскал вином рот, проглотил и
только затем ответил.

- Это такое философское обобщение... - Он округло повел рукой, с
зажатой в ней чашкой. - В подражание Курату - великой книге Всевидящего и
Всеслышащего... Я, конечно, недостоин идти за ним след в след, но как велико
искушение сделать это!..

На лицах у вскочивших появилось озадаченное выражение, они явно не
понимали, говорит поэт серьезно или просто издевается над ними. Чернобородый с
минуту размышлял над этим же вопросом, а поэт в это время отщипнул янтарную
ягоду винограда, внимательно ее осмотрел, словно любуясь, а затем отправил ее в
рот и прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом.

Наконец чернобородый решил сделать вид, что понял философию поэта, и
уже нормальным голосом возразил:

- Твое обобщение хромает, оно... хм... кособоко...

- Конечно, ты прав, живущий в довольстве, мое обобщение кособоко, как
кособоко все, что производит человек. Ведь стоит взглянуть на памятник Великому
ханифу, созданный придворным ваятелем - великим Мадзотом, чтобы убедиться, что
даже это великое творение кособоко...

На этот раз грохнула хохотом вся чайхана. Златка не совсем поняла, что
было смешного в сказанной поэтом фразе, но реакция на нее окружающих
впечатляла.

- Ну, Ширван снова на пути к яме!.. - послышался восхищенный шепот
из-за соседнего столика. Шептал пожилой, по-видимому небогатый, купец своему
соседу.

- Да, - согласился тот, - и на этот раз он там просидит побольше
недели...

- По-моему, ты непочтительно отзываешься о Великом ханифе... -
холодным, бесстрастным голосом произнес чернобородый.

- Ну что ты, живущий в довольстве, - преувеличенно испуганно ответил
певец. - Я только согласился с твоей прекрасной максимой о кособокости!..

И тут на лице у чернобородого мелькнул испуг.

- Я ничего не говорил о кособокости!.. - резко возразил он.

- Как же так? - удивился вконец обнаглевший рифмоплет. - Все слышали,
что разговор о кособокости начал именно ты, живущий в довольстве,
охарактеризовав мой ответ уважаемому Калашу как кособокий!..

По таверне пронесся подтверждающий хохот.

- Я тебе говорил, что не надо приглашать его к столу, - просипел Калаш,
наклонившись к уху чернобородого и сверля ненавидящим взглядом развалившегося
на стуле певца.

- Ну почему же, - возразил чернобородый, не сводя немигающих глаз с
поэта, который кинул в рот еще одну виноградину и снова прижмурил глаза. - Мы
проверили, и ты оказался прав - яма действительно его не исправила.

- Тогда его исправим мы, - угрожающе просипел один из молчавших до сих
пор собутыльников чернобородого и потянул из-за пояса кинжал.

- Вы забыли, живущие в довольстве, старую народную мудрость, - спокойно
произнес поэт, не открывая глаз. - Кособокого только саван исправит!.. Или не
забыли и собираетесь прописать мне именно это лекарство?..

И тут же по залу чайханы прошелестел угрюмый ропот. Словно суровая
морская волна прокатилась между столиков и плюнула соленой сыростью в лица
четверых разодетых молодчиков. Во всяком случае, всех четверых явно
передернуло. Они сразу вспомнили, где находятся, а вот поэт, похоже, об этом и
не забывал. Он, услышав этот ропот, только улыбнулся, не открывая глаз.
Несколько человeк из числа особо оборванных поднялись из-за столов и качали
протискиваться поближе к замершей четверке. Стало ясно, что Ширвана здесь любят
и в обиду не дадут.

Чернобородый поднялся со своего места, бросил на стол cвeркнувшую
золотом монету, и вся четверка "живущих в довольстве" направилась к выходу. Им
не мешали, но провожавшие их взгляды ясно показывали, что поддержки им здесь не
найти.

Златка расправилась со своим пловом и чаем, вынула из кошелька серебро
и, подозвав мальчика-слугу, рассчиталась за съеденное. Подняв с пола не очень
большую, но туго набитую сумку, она не спеша подошла к столику, за которым
сидел Ширван, и присела на один из освободившихся низких пуфиков.

Поэт продолжал сидеть прикрыв глаза, хотя уже давно проглотил свою
виноградину. Злата долго разглядывала худое, бледное лицо барда, а потом тихо
спросила:

- А ты еще петь будешь?

- Нет, - хрипло ответил тот, не открывая глаз. - Горло болит.

-Ты простудился? - сочувственно поинтересовалаcь Злата.

Ширван открыл глаза.

- Ты у нас новенькая? - не то спросил, не то констaтировал поэт и снова
прикрыл глаза. - Издалека притопaла в столицу нашего великого ханифата?

- Да, - быстро согласилась Злата. - Я не местная, впервые слышала твою
песню. Мне так понравилось...

Поэт опять открыл глаза и пристально посмотрел на девушку. Казалось, он
хотел удостовериться, что она не смеется над ним. С секунду помолчав и, видимо,
удостоверившись, что девчонка говорит откровенно, он снова прикрыл глаза и
проговорил:

- Спасибо. Я рад, что тебе понравилось.

- Ты не сказал, почему у тебя горло болит, - напомнила ему Злата.

Ширван слабо улыбнулся и пояснил:

- Год назад белю Гасаду очень понравилась моя песня, которую я сочинил
после свадьбы его дочери Гюлькары. Во время этой свадьбы, которая продолжалась
четырнадцать дней, знать сожрала две сотни баранов, тридцать двб коровы, семь
повозок овощей и выпила шесть бочек старого вина, а молодого - без счета. В то
же самое время на земле беля умерли шестьдесят два человека, среди которых было
восемнадцать детей. И все они умерли от голода...

Поэт говорил медленно, не открывая глаз. И из уголка правого глаза
наискосок через щеку тянулась светлая дорожка слезы.

- Вот об этом и была моя песня. И я ее пел на площади нашей радушной
столицы при большом стечении народа. Так вот, как я уже сказал, белю моя песня
очень понравилась. Поэтому меня схватили его люди и, связав, лили мне в горло
уксус... После этого я не могу, как прежде, петь по шесть часов подряд. Да и
голос мой стал хрипловат... Поэтому теперь я пою только для больших знатоков и
за роскошный обед.

Он открыл глаза и обвел рукой стол.

- Вот как этот... Угощайся, незнакомка.

А "незнакомка", широко распахнув глаза и затаив дыхание, слушала
рассказ поэта. Но глаза ее были сухи.

Ширван снова прикрыл глаза и вполголоса проговорил:

- И глаза у меня еще не привыкли: устают быстро от света. Я последние
семь дней в яме просидел... В темноте...

Неожиданно Златка скрипнула зубами и зло пробормотала:

- Я бы этого беля... пришила!..

- К чему пришила? - не понял Ширван. Он снова открыл глаза и удивленно
уставился на девчонку.

- А, ладно, - нетерпеливо отмахнулась та и, повернувшись на своем
пуфике, выхватила из водоворота окружающих людей маленького слугу.

- Слушай, малыш, в твоей забегаловке нельзя найти тихую комнату, где мы
могли бы уединиться минут на тридцать - сорок?

Мальчишка понимающе оскалился и, пропищав:

- Сейчас все устроим, - вывернулся из ее руки и исчез.

А поэт, откинувшись на большую твердую подушку, пробормотал:

- Нет, милая девочка, это меня тоже сейчас не интересует...

- Тебя не интересует возвращение твоего голоса?.. --недоверчиво
спросила Злата.

Глаза Ширвана мгновенно распахнулись, и в них зажглось пламя недоверия