человека высылают из его собственного мира и помещают в такое место, где
предположения, точнее... э... стандарты личности... настолько отличаются
от прежних, так что он совершенно не в состоянии их понять. Он устроен
иначе. Если он... податлив и мягок... Он может притвориться кем-то другим,
пока не попадет обратно в свой собственный мир. Или он может просто
отступиться и позволить делать с собой все что угодно - так или иначе.
Иного пути нет.
человеке, прокаженном подобно мне. Отверженном. Он представлял
классический случай. Он приехал из другой страны, где проказа гораздо
более распространена, - он, должно быть, подхватил ее бациллой еще будучи
ребенком, а по прошествии многих лет, когда у него уже была жена и трое
детей, он внезапно почувствовал омертвление ступней ног, а затем начал
слепнуть.
бы... Там ведь болезнь более распространена... Там это было бы замечено
уже на ранней стадии. И как только это было бы замечено, он и его жена и
дети, и все, что ему принадлежало - его дом и его скот, его близкие
родственники - все они были бы объявлены "нечистыми". Его имущество, дом и
скот были бы сожжены дотла. А он, его жена, дети и близкие родственники
были бы сосланы в отдаленное поселение, где стали бы жить в жалкой нищете
вместе с другими людьми, страдающими той же болезнью. Он провел бы остаток
своей жизни там безо всякого лечения, безо всякой надежды - в то время,
как отвратительное уродство обезображивало бы его руки, ноги и лицо - до
тех пор, пока он, его жена, дети и близкие родственники не умерли бы все
от гангрены.
этим человеком на самом деле. Как только он понял, что у него за болезнь,
он сразу отправился к своему врачу. Врач отправил его в лепрозорий -
одного, без семьи - и там распространение болезни было приостановлено. Его
лечили, давали лекарства и обучали - в общем, восстанавливали. Затем его
послали домой, чтобы он мог жить "нормальной" жизнью вместе с женой и
детьми. Как чудесно. И была всего лишь одна проблема. И он не мог вынести
этого.
не знали, что он болен, - они понятия не имели, что такое проказа, и не
знали ее признаков, - но местная газета напечатала статью о нем, так что
все в городе теперь знали, что он - прокаженный. Они стали избегать его,
ненавидели, потому что не знали, как с ним теперь быть. Затем у него
начались трудности с самолечением. В стране, где он родился, не
выпускалось нужных лекарств и не практиковалась лепротерапия, и потому он
в глубине души верил в действенность этих средств, в то, что после того,
как его болезнь была приостановлена, он был вылечен, прощен, избавлен от
состояния, худшего, чем состояние медленной смерти. Но увы! Как только он
перестал заботиться о себе, онемение вновь начало распространяться. Затем
наступило резкое ухудшение. Внезапно он обнаруживает, что за его спиной -
пока он утратил бдительность и не был настороже - его семья отстранилась
от него. Они отнюдь не хотели делить с ним его беду - куда там. Они хотели
избавиться от него, вернуться к той жизни, которой жили прежде.
как его посадили в самолет - кстати говоря, самолетов в его родной стране
тоже не было, - он заперся в туалетной комнате с таким чувством, словно
его лишили наследства и не объяснили причин, и вскрыл вены на запястьях.
самого себя. Он бы с радостью заплакал над судьбой человека, о котором
рассказывал, если бы это можно было сделать, не жертвуя собственной
защитой. Но он не мог заплакать. Вместо этого он тяжело сглотнул и вновь
отдался во власть движущей его инерции.
особенные способы покончить с жизнью самоубийством, и гораздо легче убить
себя каким-нибудь непривычным методом. Я никогда не смог вскрыть себе
вены. Я слишком много читал об этом - и слишком много об этом говорил. Эти
"слишком" просто отпечатались во мне. Я бы не мог сделать это как следует.
Но я мог бы отправиться в тот мир, куда ушел этот человек, выпив,
например, чаю с беладонной и не испытывая при этом тошноты. Потому что я
недостаточно хорошо знаю об этом. В этом есть что-то смутное, что-то
неясное - поэтому не совсем фатальное.
кровь стекает в раковину. Он не пытался призвать кого-то на помощь, пока
внезапно не осознал, что собирается умереть, хотя он и так уже мертв, как
если бы накануне выпил чая с беладонной. Тогда он попытался открыть дверь,
но был уже слишком слаб. И он не знал, какую кнопку нажать, чтобы вызвать
помощь. В конце концов его нашли в гротескной позе с ободранными пальцами,
словно он... Словно он пытался проползти под дверь. Он...
время он сидел молча, глядя, как вода с каким-то жалобным звуком струится
мимо. Он чувствовал себя больным и слишком отчаявшимся, чтобы выжить; он
не мог поддаться этому соблазну. Затем до его сознания дошел голос
Морестранственника. Великан мягко спросил:
Она... Вы принуждаете меня к тому, чтобы я покончил с собой! Белое Золото!
Берек! Духи! Вы творите со мной такие вещи, которых я не могу перенести. Я
совсем не такой - я живу в ином мире. Все эти... Соблазны! Проклятье! Я
прокаженный! Неужели вы не понимаете этого?
сочувствие в глазах Морестранственника заставило Кавинанта утихомириться.
Он стоял, вцепившись в край борта, в то время как великан устало и
печально смотрел на него. Кавинант увидел, что он его не понимает;
"проказа" была словом, которое, казалось, не имело в Стране никакого
смысла.
Радость в ушах того, кто слушает.
под куртку, он вытащил кожаный сверток, развернув который, обнаружил перед
Кавинантом большой кусок тонкой гибкой шкуры.
расстанешься со Страной. Это клинго. Великаны завезли его в Страну много
лет назад - но я избавлю нас обоих от труда рассказывать, - он оторвал от
угла шкуры небольшой клочок и отдал его Кавинанту. С обеих сторон клочок
оказался липким, но легко передавался из рук в руки, не оставляя при этом
никаких клейких пятен.
одеждой. Никто тогда не будет знать, что у тебя есть талисман Дикой Магии.
положил его на клочок клинго. То крепко прилипло: он не мог стряхнуть
кольцо, однако без труда мог оторвать его. Кивнув самому себе, он положил
кольцо на кожу, затем расстегнул рубашку и прилепил клинго в центре груди.
Клинго надежно прикрепилось, не доставляя при этом Кавинанту никакого
дискомфорта. Быстро, словно стараясь не упустить предоставившуюся
возможность, он застегнул рубашку. К своему удивлению он, казалось, начал
ощущать вес кольца своим сердцем, но решил не обращать на это внимания.
куртку. Затем он снова быстро взглянул на Кавинанта. Тот попытался
улыбнуться в ответ, но его лицо, казалось, было способно изображать лишь
оскал. Наконец он отвернулся и вновь уселся на носу лодки, наблюдая за ее
ходом и "переваривая" то, что сделал для него Морестранственник.
Нож делал возможным самодисциплину, в которой Кавинант остро нуждался. Он
перегнулся через борт лодки, чтобы увлажнить лицо, затем взял нож и
усердно сбрил бакенбарды. Растительности на лице была уже восьмидневной,
однако острое, гладкое лезвие выбрило его щеки и шею, ничуть не поранив
его при этом. Но он уже отвык от подобных упражнений, отвык от риска;
мысль о возможности пораниться до крови заставила его сердце затрепетать.
Потом он начал понимать, как срочно ему надо вернуться в свой реальный мир
и восстановить свои навыки прежде, чем он окончательно утратит способность
выживать, будучи прокаженным.
поверхность реки, раздробив отражение неба на мириады осколков. Водяная
пыль, словно из пульверизатора, орошала его лицо, медленно стекая на
одежду, так что наконец ему стало так сыро и неуютно, словно он промок
насквозь. Но он мирился с этим, впав в какое-то монотонное забытье,
размышляя о том, что он выиграл и что потерял, спрятав свое кольцо.
словно дождь просто стал темнее, и в сумерках Кавинант и великан мрачно
поужинали. Великан был так слаб, что едва мог бы самостоятельно принять
пищу, но с помощью Кавинанта заставил себя неплохо поесть и выпить немного
"глотка алмазов". Затем и тот, и другой вновь замолчали.
видеть всю изможденность великана. Перспектива провести ночь на сыром полу
лодки вовсе не привлекала его, и, скорчившись у борта, мокрый и
продрогший, он попытался расслабиться и уснуть.