"Здесь, Брегг". Я постучал, и тотчас услышал голос Турбера.
тьмы, царящей за окном, занимавшим всю стену. Столик, за которым он работал,
был завален бумагами и книгами - настоящими книгами, - а на другом столике,
поменьше, были насыпаны целые горы кристаллического "зерна" и стояли
различные аппараты. Перед ним возвышалась стопка листков и ручка,
обыкновенная, которую обмакивают в чернила; он делал пометки на полях.
что свет превращал лицо Турбера в расплывчатое пятно, а я хотел рассмотреть
его как следует.
защищаясь от света лампы. Это была одна из самых скромных комнат, какие мне
до сих пор довелось видеть, с матовыми стенами, без следа надоевшего золота.
По обе стороны двери виднелись четырехугольные, сейчас слепые экраны, стену
рядом с окном занимали металлические шкафчики, около одного стоял большой
рулон карт или чертежей - вот, собственно, и все. Я перевел взгляд на
Турбера. Лысый, массивный, тяжелый, он писал, время от времени стряхивая
костяшками пальцев слезу с глаз. Глаза у него всегда слезились, а Гимма (он
любил выдавать чужие секреты, тем более такие, которые люди особенно
старались скрыть) как-то сказал мне, что Турбер опасается за свое зрение.
Тогда я понял, почему он всегда ложился первым, когда мы изменяли ускорение,
и почему в последние годы позволял, чтобы его заменяли в работах, которые
прежде он всегда выполнял сам.
спрятал в папку, закрыл ее и только тогда, опуская большие руки с толстыми и
как бы с трудом сгибающимися пальцами, сказал:
Европу.
собирался сказать, и хотел сначала выяснить его взгляды на мир, в котором мы
очутились. Правда, зная его, я не мог ожидать особой откровенности. Он не
любил делиться впечатлениями.
это тебя интересовало. Что-то ты крутишь.
беспокойство, что-то среднее между робостью и раздражением, которое всегда
охватывало меня в его присутствии - других, кажется, тоже. Никогда нельзя
было понять, шутит он, издевается или говорит серьезно; при всем
спокойствии, всем внимании, которое он проявлял к собеседнику, он сам всегда
оставался абсолютно неуловимым.
Секунд пять он смотрел на меня неподвижным взглядом, словно желал убедиться
в моем присутствии. Его глаза не выражали ничего, но я уже знал, что что-то
случилось. Только не был уверен, скажет ли он мне. Его поступков я не умел
предвидеть. Пока я раздумывал, как начать, он между тем все внимательнее
присматривался ко мне, будто не узнавал.
затянулся сверх меры.
из-за Вабаха. Опять наступило молчание. Я уже начал сожалеть о своем
решении.
приходило на ум, а о нем я еще не хотел спрашивать. Боялся улыбки Турбера -
помнил, как он ухитрялся доводить ею до отчаяния Гимму, да и не только
Гимму. Но он только слегка приподнял брови и спросил:
Кресло послушно повернулось в мою сторону.
свой гипногог... Ты тоже его выкинул, а?
слышал меня.
сказал мне об этом.
руководитель экспедиции обязан знать своих людей...
взбунтуемся, что ли?
движением бескровных губ и ничего не сказал.
полета над Бетой... когда я тебе сказал...
Я слушался вас, тебя, Гимму, потому что сам этого хотел. Все хотели:
Вентури, Томас, Эннессон и Ардер, которому Гимма не дал запаса, потому что
прятал его для более ответственного случая. Порядок. Только по какому праву
ты сейчас говоришь со мной так, словно все время сидел в этом кресле? Ведь
это ты послал Ардера вниз, на Керенею, во имя науки, Турбер, а я вытащил его
во имя его несчастной требухи. Мы вернулись, и, оказывается, осталась только
правота требухи. Только она сейчас принимается в расчет. А наука нет. Так
что, может, я должен сейчас спрашивать тебя о самочувствии и ручаться за
тебя, а не наоборот? Как ты думаешь? Я знаю, что ты думаешь. Ты привез груду
материалов, и тебе есть во что спрятаться до конца жизни, и ты знаешь, что
никто из этих любезнейших не скажет тебе: сколько стоил этот спектральный
анализ? Одного? Двух человек? Не кажется ли вам, профессор Турбер, что это
немного дороговато? Никто тебе этого не скажет, потому что у них нет с нами
никаких счетов. Но у Вентури есть. И у Ардера, и Эннессона, и у Томаса. Чем
ты будешь тогда платить, Турбер? Тем, что выведешь Освамма из заблуждения
относительно меня? А Гимма тем, что поручится за нас с Олафом? Когда я
увидел тебя впервые, ты делал совершенно то же самое, что сейчас. Это было в
Аппре-ну. Ты сидел за бумагами и смотрел, как сейчас: в перерыве между более
важными делами, во имя науки...
Он был ниже меня, но это не чувствовалось. Его рост не имел значения. В его
глазах сквозило невозмутимое спокойствие.
до сих пор болтали о погоде. - Прочел Старка, поверил ему, считаешь себя
обманутым и ищешь теперь виновных. Если тебе это действительно важно, могу
взять вину на себя. Но дело не в этом. И Старк убедил тебя после тех десяти
лет? Брегг, я знал, что ты человек неуравновешенный, но что глупый - не
предполагал. - Он на минуту замолк, а я - странное дело - сразу почувствовал
облегчение и как будто освобождение. У меня не было времени особенно вникать
в свои чувства, потому что он снова заговорил.
нас, и никто из классиков, ни Меркью, ни Симониади, ни Радж Нгамиели, никто,
ни одна экспедиция не рассчитывала на контакт, и поэтому вся эта болтовня о
путешествующих в пустоте посланцах уже несуществующих миров, об этой вечно
опаздывающей галактической почте является опровержением тезисов, которых
никто не выдвигал. Что нам дадут звезды? А какие выгоды были от экспедиции
Амундсена? Андре? Никаких. Единственная польза заключалась в том, что была
Контровский Владимир
Трубников Александр
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия