вышитым белым шелком. Буквы эти были инициалами моей крестной - Луизы Люси
Бреттон.
отдернула оконные занавески, чтобы выяснить, где же я нахожусь. В тайниках
души я надеялась, что увижу строгие, красивые старинные дома и чистую серую
мостовую улицы св. Анны, а на заднем плане - башни собора, или, если уж
предо мной откроется не милый, древний английский городок, то, по крайней
мере, и на это я больше рассчитывала, город в другом краю, например, Виллет.
поросшую травой лужайку, вернее, газон, а за ней верхушки высоких лесных
деревьев, каких мне уж давно не приходилось встречать. Они гнулись и стонали
на октябрьском штормовом ветру, а между их стволами я заметила аллею,
занесенную ворохами желтых листьев, иные из них кружил и уносил с собой
порывистый западный ветер. Дальше, вероятно, тянулась равнина, которую
заслоняли гигантские буки. Местность выглядела уединенной и была мне
совершенно незнакома.
повернуться к стене, комната со всеми ее загадками должна бы исчезнуть. Но
не тут-то было! Не успела я, в надежде на это, принять указанное положение,
как в глаза мне бросился висевший в простенке между расходящимися книзу
занавесями портрет, заключенный в широкую позолоченную раму. Это был отлично
выполненный акварельный набросок головы подростка, написанный свежо, живо и
выразительно. На портрете художник изобразил молодого человека лет
шестнадцати - светлокожего, пышущего здоровьем, с длинными золотистыми
волосами и веселой, лукавой улыбкой. Лицо это обладало большой
привлекательностью, особенно для тех, кто имел право претендовать на
привязанность со стороны оригинала, например, для родителей или сестер. Ни
одна романтически настроенная школьница не осталась бы равнодушной к этому
портрету. Глаза его предсказывали, что в будущем обретут способность
молниеносно откликаться на проявление любви. Не знаю, правда, таился ли в
них надежный свет верности и постоянства, ибо его обаятельная улыбка, без
сомнения, предвещала своенравие и беспечность, если чувство, им овладевшее,
будет поверхностным.
доме, я шептала про себя: "Ведь именно этот портрет висел в столовой над
камином, как мне тогда казалось, слишком высоко". Прекрасно помню, как я
взбиралась на вертящийся стул, стоявший у рояля, снимала портрет и, держа
его в руке, вглядывалась в красивые, веселые глаза, взгляд которых из-под
светло-коричневых ресниц казался источником радостного смеха, как любовалась
цветом лица и выразительным ртом. Я не склонна была подозревать, что рту или
подбородку была намеренно придана совершенная форма, ибо, при полном своем
невежестве, понимала, что они прекрасны сами по себе, и все же я недоумевала
вот по какому поводу: "Как же так получается, что одно и то же чарует и
вместе причиняет боль?" Однажды, дабы проверить свои ощущения, я взяла на
руки маленькую "мисси" Хоум и велела ей всмотреться в картину.
смотрела на акварель, потом ее глубокие глаза сверкнули мрачным светом и она
произнесла: "Пустите меня". Я поставила ее на пол и подумала: "Ребенок
испытывает такое же чувство".
недостатки, но очень редко можно встретить столь превосходного человека -
великодушного, учтивого, впечатлительного". Рассуждения мои завершились тем,
что я громко произнесла: "Грэм!"
Грэма?
достигло высшей точки. Если меня поразила встреча с давно знакомым портретом
на стене, то еще большее потрясение я испытала, увидев около себя не менее
знакомую фигуру - женщину, реально существующую во плоти, высокую, изящно
одетую, в темном шелковом платье и в чепце, который очень шел к ее прическе
из кос, уложенных подобающим матери семейства и почтенной даме образом. У
нее тоже было приятное лицо, возможно, несколько увяла его красота, но на
нем по-прежнему светился ясный ум и твердый характер. Она мало изменилась -
стала, пожалуй, немного строже и грузнее, но несомненно это была моя
крестная - не кто иной, как сама госпожа Бреттон.
часто-часто, кровь отлила от лица, щеки похолодели.
пока не выздоровеете, у вас сегодня еще больной вид.
они меня обманывают - ведь вы говорите по-английски, сударыня, не правда ли?
столь долгую беседу по-французски.
знаете моего сына?
портрете?
произнесли его имя!
здешней школе, не так ли? Мой сын узнал вас.
взволнованы и слабы, чтобы вести подобные беседы. Позавтракайте и
постарайтесь уснуть.
душевное смятение, непогоду, - я, судя по всему, начинала выздоравливать:
горячка, которая по-настоящему истомила меня, утихала; если в течение
последних девяти дней я не принимала твердой пищи и непрестанно мучилась
жаждой, то в это утро, когда мне принесли завтрак, я ощутила потребность в
еде, и дурнота заставила меня выпить чай и съесть гренок, предложенный мне
миссис Бреттон. Этот единственный гренок поддерживал мои силы целых два или
три часа, по прошествии которых сиделка принесла мне чашку бульона и
сухарик.
и дождь продолжал лить, как будто разверзлись хляби небесные, я
почувствовала, что мне опостылело лежание в постели. Комната, хоть и уютная,
как-то стесняла меня, я ощущала потребность в перемене. Угнетало меня и то,
что становилось холоднее и сгущалась тьма, - мне захотелось поглядеть на
огонь и погреться возле него. Вдобавок меня продолжали одолевать мысли о
сыне высокой дамы - когда же я увижу его? Разумеется, только когда покину
пределы этой комнаты.
собралась было закутать меня в одеяло и усадить в креслице, обтянутое
ситцем, но я отвергла ее услуги и начала одеваться. Едва я завершила эту
работу и села, чтобы перевести дух, вновь появилась миссис Бреттон.
губах появилась столь хорошо знакомая мне улыбка - приветливая, но не очень
мягкая. - Значит, вы совсем здоровы и полны сил?
манера говорить на прежние: тот же покровительственный тон, который мне в
детстве так часто доводилось слышать и которому я с удовольствием
подчинялась. Этот тон объяснялся не тем, что она, как нередко бывает,
считала себя богаче или знатнее других (кстати, по родовитости я ей
нисколько не уступала, мы были совершенно равны), а естественным чувством
физического превосходства - она уподоблялась дереву, оберегающему травинку
от солнца и дождя. Я обратилась к ней без всяких церемоний:
тоскливо.
подобную перемену, - ответила она. - Пойдемте, обопритесь о мою руку. - Я
взяла ее под руку, и мы спустились по покрытой ковром лестнице до первой
площадки, на которую выходила открытая высокая дверь, ведущая в гостиную с
отделанной синей камкой мебелью. Как отрадно было оказаться в обстановке
истинно домашнего уюта! Какое тепло источали янтарный свет лампы и багряный
огонь в очаге! Для полноты картины следует добавить, что стол был накрыт к
чаю - настоящему английскому чаю в сверкающем сервизе, глядевшем на меня,
как на старую знакомую: два массивных серебряных чайника - большой
старомодный - для кипятку, а поменьше - для заварки, темно-лиловые
позолоченные чашки из тончайшего фарфора. Помнила я и особой формы лепешку с
тмином, которую всегда подавали в Бреттоне к чаю. Грэм питал слабость к
этому блюду, и сейчас, как в былые времена, лепешку поставили около его
тарелки, рядом с которой лежали серебряные нож и вилка. Значит, подумала я,
Грэма ждут к чаю, а может быть, он уже дома и я скоро его увижу.
что я пошатнулась, направляясь к камину. Она усадила меня на диван, но я,
сославшись на то, что мне слишком жарко около огня, встала и пересела на
другое место - в тень за диваном. Миссис Бреттон не было свойственно
навязывать свою волю окружающим, и на этот раз она дала мне возможность
поступить, как мне заблагорассудится. Она заварила чай и взяла в руки
газету. Мне было приятно наблюдать за всеми действиями крестной: ей было уже
за пятьдесят, но двигалась она как молодая, и казалось, старость еще не
коснулась ни ее физических, ни духовных сил. Несмотря на дородность, она
сохранила подвижность, сквозь присущую ей невозмутимость иногда прорывалась
запальчивость, благодаря крепкому здоровью и превосходному характеру, она не
Лукин Евгений
Круз Андрей
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия