Чтение 47–й страницы книги ~Картежник и бретер, игрок и дуэльянт~

И пошел я в первую роту. В ней не работали, в ней - учились от подъема до
отбоя. Строевой, штыковому бою, стрельбе залпами, стрельбе плутонгами и даже
стрельбе в одиночку, по мишеням. Это меня удивило, потому как по мишеням в
одиночку стрелять в армейских полках не обучали. Видно, и впрямь Кавказская
война иной была, не такой, как Отечественная.

Уже на второй день меня от общих занятий освободили. И шагать в строю я
умел, и в штыковом бою равных мне не оказалось, и три мишени на первых же
одиночных стрельбах я в самое "яблочко" поразил. Назначили старшим в
отделении из десяти солдат, и теперь я их учил под общим наблюдением нашего
ротного командира.

Сухой был поручик. Может, от природы, может, по семейным обстоятельствам,
может, потому, что в чине застрял. Ему при его годах уж в майорах быть бы
полагалось, никак не меньше. Меня он за разжалованного офицера не признавал,
даже наедине ни разу улыбки не выдавив. Придирался, как ко всем, но поводов
для этого я ему не давал. Я никогда особо не стремился быть отличным
офицером - все шло как-то само собой. Но стать отличным солдатом цель перед
собою поставил. И служил не за страх, а за совесть.

Так продолжалось дней десять-двенадцать, что ли. Я, помнится, солдат
штыковому бою учил, когда прибежал вестовой и что-то сказал поручику.

- Олексин!

Я подбежал, вытянулся:

- Так точно, господин поручик!

- К подполковнику. Бегом!

Помчался я вслед за вестовым. Прибежал, представился подполковнику по
всей форме. Он по всей форме рапорт выслушал и велел пройти за ним.

Зашли в канцелярию. Он плотно дверь прикрыл и - мне, весьма удивленно:

- Приказ получил, Олексин. Вам разрешается следовать до Моздока вольно, в
статском платье. Срок - месяц, но от маршрута отклоняться категорически
запрещено.

- А на чем следовать? На почтовых?

- Нет. Вестовой сейчас ваши вещи доставит и проводит до постоялого двора.
Там вас тарантас с кучером ожидает.

- Тарантас?!

Подполковник вышел, не ответив. Отдал приказ вестовому, вернулся. Снова
дверь прикрыл.

- Чудеса! Деньги-то у вас есть на дорогу?

- Есть.

Ничего я не понимал, и что-то мне не соображалось тогда. Стоял и глазами
хлопал.

Подполковник полез в шкафчик, достал бутылку водки и два стакана. Мне
полный налил, а себе - на донышке.

- Ну, Олексин, это ведь что-то значит, а? Дай-то Бог. Дай-то Бог тебе,
Сашка Олексин. Ты же для меня не кто-нибудь. Ты - сын моего первого
командира Ильи Ивановича.

Чокнулись мы и выпили. Зажевали хлебушком. Подполковник все головой
качает:

- Что бы это значило, а? Может, Государь передумал? Приедешь в Моздок, а
там - офицерские погоны ждут.

- Не знаю, - говорю. - Только вряд ли.

А сам улыбаюсь на все зубы. И от хмеля, и от счастья солдатского.

Вестовой вернулся с моими вещичками. Обнялись мы с подполковником.

- Спасибо вам, подполковник. Век не забуду!

- Дай тебе Бог, сынок...

И пошли мы с вестовым на постоялый двор. Где-то на Спасской заставе.
Нашли наконец.

- Иди прямо к хозяину, - говорит вестовой. - А я пошел. С Богом!

- С Богом, - говорю.

Почему у меня сердце забилось вдруг? Предчувствие, что ли?..

Взбегаю на крыльцо, распахиваю дверь. Хозяин с каким-то молодым бородачом
чаи гоняют. Я и рта не успел раскрыть, как вдруг вскакивает бородач:

- Александр Ильич?!

И - мне на шею.

Савка. Молочный брат. Клит мой верный.

- За такую встречу - и штоф не во грех, - улыбается хозяин, вставая из-за
стола.

- Не твоя то забота, Поликарпыч! - кричит Савка и бросается в угол.

Гляжу - там сундучок мой походный, погребец, узлы какие-то, корзины. А
Савка из сумки бутылку шампанского достает.

- Грешно, конечно, такие денежки из стаканов пить, но - надо. - Открыл
бутылку, разлил и - вдруг: - Шампанское это я на свои кровные купил. Затем
купил, Александр Ильич, чтоб моим первое слово было. И слово то - спасибо
тебе великое и за меня, и за деток моих будущих. Вольный ведь я теперь.
Вольный!..

И поклонился мне в пояс. Я обнял его, расцеловал.

- Как случилось-то, что ты здесь оказался, Савка?

- А так случилось, что разыскал меня офицер из полка. Прапорщик Фатеев...

- Княжич?

- Да ну?.. Не знал я, а ему ведь "ваше сиятельство" полагалось говорить.
Прощения попрошу, коли свидимся. Я во Пскове постоялый двор приглядывал,
хотел извозом заняться, как отец мой. Ну и в полк наведывался, о вас
спрашивал, вот княжич и пришел, стало быть. Иди, говорит, сейчас же к
командиру полка. Об Олексине, мол, какая-то бумага пришла неожиданная. Я -
бегом. Полковник говорит: барину твоему, мол, разрешение пришло самому до
Кавказа добираться. Ну, я и решил, что вам со мной, пожалуй, сподручнее
будет Россию поперек колесить. Так, Александр Ильич?

- Спасибо, - говорю, - брат. Что о батюшке знаешь?

Вздохнул мой Савка:

- Хорошего мало, Александр Ильич, но жив покуда Илья Иванович. Жив...

Наутро выехали мы с Савкой, до зари проговорив. О моих казематах и
допросах, об Антоновке и Опенках, о наших матушках и батюшках. И о
кишиневской юности нашей. О маме Каруце и цыганах, о Белле и Урсуле, о
Раевском, Дорохове, Светле...

- А чего бы тебе не жениться, Савка? - говорю. - Антоновкой управлять
будешь, пока я солдатчину свою не отслужу. Любую бери, какая глянется.

- Я сперва на ноги встать должен, - сказал Савка. - Вот ужо дело свое
заведу... Да и потом, Александр Ильич, яблочки, тобою надкусанные, мне вроде
не с руки подбирать.

И завалился на другой бок. Я рассмеялся, но как-то виновато, что ли,
прямо скажем. И подумал, до чего же глубоко мы их обидели, мужиков-то наших.
Лет на двести вперед обидели...

Ну, а потом выехали. С утра пораньше.

В бумагах, разрешающих мне проезд, содержалось одно непременное условие.
Я был обязан отмечаться во всех крупных городах либо у воинского начальника,
либо у губернатора. Но это нисколько не стесняло. Савка прихватил мою
статскую одежду, я ехал как помещик Олексин "по служебной надобности", и
местные власти не только никаких препонов нам не чинили, но и принимали с
размашистым русским гостеприимством, искренне радуясь гостям почти что из
обеих столиц разом. А местные помещики и Савку за стол сажали непременнейшим
образом. И мы, признаться, не спешили.

А у меня добрую тысячу верст не шла из головы нежданная государева
милость. Ведь не бывает же, быть не может, чтобы он - Он! - совсем недавно
суровую руку приложивший к судьбе моей, по какой-то причине сам же и
облегчить ее решил. Или - согласие дал, чтобы кто-то облегчил, поскольку
самой бумаги я так и не видел: выписку из нее мне показали с главным словом
"Дозволяется". Нет, кто-то Государю напомнил обо мне, кто-то упросил не
добивать уж окончательно потомственного дворянина Олексина пешим маршем
поперек России всей. Только так могло быть, только так.

Но тогда - кто? Кто хлопотал за меня, рискуя гнев императорский на себя
навлечь? Бригадир мой, любимый и единственный? Нет, не мог он, речи и
движения лишенный, никак не мог. Будущий родственник-генерал? Вряд ли, не в
его натуре поступок столь энергический, поскольку был он вяловатым и
застенчивым, света почему-то не жаловал, сторонился его, из деревенек своих
с великой тоской выезжая. Тогда - кто же, кто? Кто, кому заботою я обязан на
всю жизнь свою?..

Долго это меня мучило. А потом как-то забылось и улеглось на дно
памяти...

В забывчивости этой одна встреча свою роль сыграла, поскольку мысли в
растревоженной душе сами по себе на дно не опускаются, а как бы погружаются
в нее, оседают, уходят с поверхности, иными тревогами замещаясь. Вот и у
меня одно другим навсегда заместилось на какой-то Богом забытой станции за
городом Воронежем.

Никуда не торопясь, мы и не спешили, как я уже отмечал. Бежали лошадки
ленивой трусцой, поскрипывал тарантас ленивыми скрипами. И мы зевали ленивой
зевотой, сменяя друг друга на козлах, чтобы подремать под навесом, прячась
от дорожной пыли и жаркого степного солнца. Встречных повозок, а уж тем паче
экипажей почти не было. Пропылит пролетка с атаманским местным начальством,
с натугой проскрипит чумацкий обоз, да редко когда обгонит почтовая тройка.

А тут - фельдъегерская обогнала вскоре после того, как мы с какой-то
станции выехали. С трубачом впереди, нас ревом трубы своей
поприветствовавшим.

- Поспешает, - сказал Савка.

- Курьер с пакетом, - согласился я, лежа под навесом. - Теперь уж не