сидел на скамейке подле ворот, слезящимися мутными глазами глядел на Енисей.
Приехав в родное село, я непременно подходил к нему, и он, спросив: "Чей
будешь-то?" -- грузно наваливался на меня, целовал, царапая щетиной, плакал,
колыхаясь тучным телом. Какая-то неприкаянность была и в его слезах, и в
беспомощной старости. "Отец-то твой, Петра, живой ли? -- Что-то похожее на
улыбку трогало смятые бесцветные губы Вершкова, издалека, из мокрых глаз
прорезался живой отблеск. -- Да-али мы на этом свете звону, да-али!.."
активистом, во время коллективизации был уполномоченным, обзавелся наганом,
не то он купил оружие, не то на вино выменял, но сам Вершков внушал всем,
что ему, как лицу ответственному, выдали оружие личное. Будучи трезвым,
оружие он прятал, пьяный же таскался с наганом и чуть что -- руку в карман,
черненькие, совсем незлые глазки еще более затемнит гневом, сомкнет губу с
губой, выражая непреклонность и здоровое подозрение: "Какие такие
р-р-разговор-р-рчики! -- Добившись испугу внезапным налетом, добавлял
страху: -- Дар-рогу пролетарьяту, гр-р-робовозы!.."
у него, у срамца, наган-от, отымитеОн у него не стрелят! Прет? Ну да я сама,
пятнай васСама отыму наган у супостата и в Анисей выброшу!.."
оружие у Вершкова изъяла, то ли у пьяного из кармана выудила, то ли другим
каким способом. "Не ваше дело! -- бабушка глядела на мужиков орлом. -- Сам
отдал!.."
Бабушка проявила непреклонность: "Пущай сам явится к ответу! Я ему,
антихристу, такого перцу дам -- не прочихается!" Поддав для храбрости,
Вершков ворвался в нашу избу и от порога еще рявкнул так, что из трубы на
шесток сыпанулась сажа:
милицию, найду самоглавного минционера, пошто фулюгану оружья выдается,
спрошу!
ты мне ишшо больше авторитет подрывашь... Возверни оружье!
живого колючего ерша, несла его в ладонях.
карман оттопыривал, ровно бы наган там у него. Васька, мой дружок, тем
временем вынюхал -- где наган, мы вынули его из заначки, взводили курок,
чикали, целясь друг в друга: "К стене, контра!" Так мы тот наган и уходили:
в лесу потеряли, в Енисее ли утопили -- не помню.
совершенно случайно и надо ему еще раз ударить, тогда все узрят, каков он
игрок. Пока корячился Шимка да рядился, кто-то спрятал его вельветовую,
подстеженную еще покойницей женой, толстовку с накладными карманами во всю
грудь и по бокам.
словом односельчан. -- Кто забрал имушшэство? Кто в кутузку желат?..
настаивал:
одеваясь, с любовью смотрел на них замокревшими глазами:
Мишки, у забубенной головы, и плитки своей нету, работает на бадогах, стало
быть, на берегу целый день, по каменьям ходит. Наклонись, возьми! Так нет
ведь, барином вышел, змей полосатый, скинул с себя новое суконное полупальто
с пояском в талии, швырнул его комом на лед, кашне морковного цвета еще
одним витком обернул вокруг шеи, чтоб не болталось, одернул шерстяной
"жемпер", под которым кровенела атласная рубаха, вышитая трепетной рукой, --
погибель девичья этот Мишка! Дунул на чуб, выбившийся из-под кожаной
шапки-финки, которую у нас "фимкой" зовут, будто мешал ему и чуб, царственно
протянул в сторону длань -- и в эту прихотливую длань наперебой вкладывались
плитки. Мишка, не глядя, взял одну. В полнейшей, благоговейной тишине
уверенно прицелился и бацкнул по конам так, что брызнули бабки во все
стороны.
лед, чтоб поскорее собрать бабки и услужить игроку. Я сгреб две горсти бабок
и, запаленный, избившийся об лед, продирался сквозь толпу, протягивал бабки:
мог вымолвить, а когда пробился к Мишке, он небрежно болтнул чубом:
и поныне не могу забыть, как отвернулся к стене, растроганный, смятый, и
заморгал часто-часто. Мишка Коршуков когда-то квартировал у нас и с тех пор
не обходил наш дом ни в какой праздник, даже после того, как отошел от нас
Кольча-младший, Мишкин друг по гуляньям. Может, бабушка рассказала Мишке,
что меня обыграли, может, он сам догадался, может, и так просто отдал. Да
меня и следовало обчистить, чтоб удостоиться потом такого подарка! И еще я
подумал: вот Мишка -- приезжий человек на селе, но его любят все, начиная с
моей бабушки, Катерины Петровны, которая ох разборчива, ох привередлива в
отношении к людям, и кончая дядей Левонтием, который в Мишке души не чаял.
растянет мехи гармошки: "Гармонист, гармонист, положи меня на низ! А я
встану, погляжу, хорошо ли я лежу?!" -- так девки со всех сторон, со всех
дворов на его голос: "Милый мой, а я твоя, укрой полой -- замерзла я".
войну на истребительном военном катере. Мне не надо гадать, как он погиб,
такие люди и умирают лихо, со звоном, и не об этом я думаю, печалясь, а вот
о чем: сколько же удали, душевной красоты, любви к людям убыло и недостает в
мире оттого, что не стало в нем Мишки Коршукова?
праздником: многие парни, зная, что им больше не играть -- кто женится, кому
в армию идти, кто возрастом перевалил через всякие забавы, раздавали бабки,
и опять же раздавали по-разному, пакостники бросали их на "драку-собаку", и
средь гумна открывалась битва, трещали локти, колени, кровенели носы, но
больше парней было стоящих, степенных, отцом-матерью не зря кормленных и
поенных. Они по счету отдавали нам бабки вместе с туесами, пестерями,
кошелками, грустно напутствуя ребятишек:
еще зимами прорубя чистил? Береги панок деда Гаври...
смерти в тягло... Кому плитку, робяты? Беспромашная!..
нашу избу и рассказывал, рассказывал бабушке о том, что творилось в гумне и
какой я теперь богатый. Бабушка слушала, думая о чем-то своем, кивала и тихо
уронила наконец:
да и злодеи невинными детишками родились, да середь свиней расти им выпало,
вот они свиньями и оборотились...
испарены в чугунах, истолчены и съедены. После тридцать третьего скота в
селе велось мало, бабка стала исчезать. Все чаще и чаще вместо бабок под
панок или рюшку ставились денежка, две, пятачок, игра сделалась корыстной,
стало быть, и злой. Рядом с бабочниками у того же платоновского заплота
завязывался другой кон -- в чику, и скоро чика нас увела от бабок, и
остались они забавой безденежной косорылой братве, еще не достигшей
сноровистого возраста и неспособной зашибать копейку.
надо было мыслить, изворачиваться. Мы собирали утильсырье, выливали водой
сусликов из нор, ловили капканами крыс и оснимывали их. Иные парнишки начали
шариться по карманам родителей, мухлевать со сдачей в лавке, тащить на
продажу что худо лежит, приворовывать друг у дружки. Ребята сделались
отчужденней, разбились на шайки-лейки, занялись изготовлением ножей,
поджигов- пистолей и стыдились не только ввязываться в игру с бабочниками,
даже и вспоминать стыдились о том, что когда-то могли забавляться такой
пустяковой и постыдной игрой.
поджиг из ружейного патрона, принялся поворовывать у отца спички, порох,
чтобы, обмирая от страха, пальнуть в заплот или в пташку.
глаза, об опаленных бровях, ресницах и навечно запорошенных горелым порохом
Каменистый Артем
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Куликов Роман
Шилова Юлия