соблюсти можно было не всегда: если Аркадий Штейнберг и без "Потерянного
рая" остается самим собой, Борис Пастернак -- без "Фауста", Михаил Донской
-- без "Книги благой любви", то оставить Михаила Лозинского вовсе без Данте
-- означало бы существенно исказить картину жанра. В таких случаях, как
правило, берется начало поэмы; первая песнь "Божественной комедии" в
подборке Лозинского, первая глава "Свадьбы Эльки" в подборке Ходасевича.
Есть и другие исключения, но мало, и читатель их сам заметит. К примеру,
поэт-антропософ (и эмигрант к тому же) Н. Белоцветов перевел далеко не все
миниатюры "Херувимского странника" Ангела Силезского, -- тем более
правомерным показалось из его работы выбрать три десятка двустиший и тем
ограничиться.
эмиграции. Почти семьдесят поэтов-эмигрантов, отдавших дань жанру, найдет
читатель на страницах "Строф века -- 2". Притом в это число я не включаю
тех, кто, как Ходасевич, Оцуп, Крачковский (в эмиграции -- Кленовский),
занимался переводами до эмиграции, или тех, кто, как Цветаева, Ладинский,
Эйснер, занялся тем же делом после переезда в СССР, -- едва ли правомерно в
данном случае говорить о "возвращении". Единой школы эмигранты, конечно, не
создали, но объем и качество их работы позволяют говорить об эмиграции в
целом как о третьей столице жанра в XX веке. Такие поэты, как И. И.
Тхоржевский, А. А. Биск, И. В. Елагин, В. Ф. Перелешин, А. А. Ламбле, даже и
проникли-то к внутрироссийскому читателю сперва переводами, лишь потом --
оригинальным творчеством, -- настолько велик удельный вес их переводной
деятельности в общей массе творчества.
множество переводов Куприна, переводы старшего однофамильца Мандельштама --
Исая (вечно путавшиеся в эмигрантских изданиях), "Ворон" Эдгара По в
переводе Георгия Голохвастова, извлеченный со страниц выходившей в США
русской газеты "Р.С.Т." (расшифровывается: "Рцы Слово Твердо") в 1938 году,
Т. С. Элиот в переводе Нины Берберовой, взятый со страниц нью-йоркского
"Нового журнала", переводы авторов круга журнала "Континент" (еще
западноевропейского, а не московского, перешедшего к изучению русской
литературы XIX века) -- и очень многое иное.
вне зависимости от литературных пристрастий -- будь то "Журавли" Расула
Гамзатова в переводе Наума Гребнева или же "Бармаглот" Льюиса Кэрролла в
переводе Дины Орловской. Но есть и такие случаи, когда имя переводчика
запятнано кровью. Поступать тут пришлось по-разному, ибо менее всего я
претендую на всезнание. В иных случаях, к примеру с Н. Стефановичем, я не
стая исключать переводчика из книги, но прямым текстом рассказал то, что мне
о нем известно. В иных -- особенно если слабость материала делала включение
человека в антологию не таким уж бесспорным -- имя из книги изымалось. Из
этого, понятно, не следует, что всякий, кого здесь нет, -- палач или
бездарность. Главный аргумент "исключения" того или иного поэта -- обычный:
слаб оригинал и/или слаб перевод. Да и вообще -- пусть другой составитель
сделает лучше, иначе, полней. На то и живем мы в Зазеркалье, чтобы
устанавливать законы по мере собственного разумения. В шахматной доске вовсе
не обязательно 64 клетки, если Волга и впадает в Каспийское море, то лишь
потому, что в очередную "пятилетку" ее не развернули к Балтике, а лошадей
кормить можно далеко не одним только сеном с овсом -- могут и травку
пощипать.
тот пусть ее и объясняет. Тому же, кто мне в ней что-нибудь объяснит, я --
как Алиса у Кэрролла -- готов дать шесть пенсов.
плавании "Пьяного корабля" Артюра Рембо по волнам русской поэзии на
протяжении более чем трех четвертей столетия (1909-1986)
отношение к Артюру Рембо. Но, работая над переводами баллад из ранней книги
Бертольта Брехта "Домашние проповеди", я натолкнулся на совершенно
непонятное стихотворение "Корабль" -- балладу строк в сорок, которую никто
никогда на русский язык переводить и не пытался. Если переводить более или
менее близко, то последняя строфа могла бы прозвучать примерно так:
"Литургия ветерка" -- блистательная пародия на "Горные вершины" Гете.
Оставалось чуть-чуть подумать, и... я понял, что перевожу пародию: возникло
законное желание вызвать у читателя хоть легкий смешок, намекнув на
соответствующую русскую версию "Пьяного корабля" Рембо. Дальше все и
случилось. Попытка найти "лучший" из переводов превратилась в скрупулезный
анализ, в сопоставление опубликованных переводов, в изучение оригинала и
толкований этого стихотворения (помимо французского, на немецком и
английском языках). Сто строк Рембо становились яснее и яснее, наконец,
замаячило "дно": комментаторы начали повторяться, число возможных версий
понимания -- сокращаться, И возникла та история трагикомической одиссеи в
десяти переводах*, беглые заметки о коей предлагаются вниманию читателя.
Выйти можно тремя вариантами: случайно (что маловероятно), запасшись нитью
Ариадны ("мифологично", но тоже сложно: нитей полно, Ариадну -- поди найди)
и традиционно -- положив руку на стену (принято -- левую) -- и не отрывать
ее от стены, рано или поздно так по стеночке и выйдешь. Только делать это
надо до того, как в лабиринт войдешь, а не ПОСЛЕ: иначе рискуешь положить
руку на внутреннее кольцо стен и ходить по кругу, пока не придет Минотавр и
не решит, что ты тут лишний. Словом, надо сперва думать, потом делать --
увы, как-то не принято это у нас, скорей наоборот...
полным собранием произведений Рембо*, старые русские переводы были рассыпаны
по многим, часто малодоступным изданиям. свела под одну обложку шесть
известных к тому времени переводов: дореволюционный, неполный перевод Вл.
Эльснера (1886-1964); первый советский перевод Давида Бродского*
(1895-1966); перевод Бенедикта Лившица (1886-1938); послевоенный перевод
Павла Антокольского (1996-1978); законченный лишь в семидесятые годы перевод
Леонида Мартынова (1905-1980); наконец, в основном корпусе книге впервые
появился перевод Михаила Кудинова (1922-1994), в данном случае выполнявший
роль "краеугольного бревна" -- Кудинов перевел весь основной корпус книги,
прочие переводы остались в примечаниях. Никак не были упомянуты переводы,
опубликованные в эмиграции: первый полный русский перевод, опубликованный
Владимиром Набоковым (1899-1977) в 1928 году, и увидевший свет чуть позже
(1930) перевод И.И. Тхоржевского (1878-1951). Наконец, уже после издания
этого "полного Рембо", в журнале "Иностранная литература" (1984, No 6)
появился новый перевод Давида Самойлова (1920-1990); в 1986 году (впервые, в
Одессе, в многотиражке) был опубликован перевод Льва Успенского (1900-1977),
выполненный еще в 1939 году.