значения. Не было рядом с ним исповедника, который обратил бы его мысли от
формулы к действительности.
двери и выглянул сквозь решетку на залитый луной тюремный двор.
Полицейские спали в гамаках, а один, которому не спалось, лениво
покачивался взад и вперед, взад и вперед. Повсюду, даже в других камерах,
стояла необычная тишина - будто весь мир тактично повернулся к нему
спиной, чтобы не быть свидетелем его предсмертных часов. Он ощупью прошел
вдоль стены в дальний угол и сел на пол, зажав фляжку между колен. Он
думал: будь от меня хоть какая-нибудь, хоть малейшая польза! Последние
восемь лет - тяжелых, безнадежных - показались ему теперь карикатурой на
пастырское служение: считанные причастия, считанные исповеди и бессчетное
количество дурных примеров. Он подумал - если б я спас хоть одну душу и
мог бы сказать: вот, посмотри на мои дела... Люди умерли за него, а им бы
надо умереть за святого - и горькая обида за них затуманила ему мысли, ибо
Бог не послал им святого. Такие, как мы с падре Хосе, такие, как мы! -
подумал он и снова хлебнул бренди из фляги. Перед ним предстали холодные
лица святых, отвергающих его.
Лишь бренди, приконченное к двум часам ночи, сморило его. От страха он
чувствовал тошноту, в желудке начались боли, во рту после выпитого
пересохло. Он стал разговаривать вслух сам с собой, потому что тишина была
нестерпима. Он жалобно сетовал:
кончится в одно мгновение? А сколько оно длится, мгновение? - И заплакал,
легонько ударяясь головой об стену. Падре Хосе дали возможность уцелеть, а
ему - нет. Может, неправильно его поняли потому, что он так долго был в
бегах. Может, решили, что он не пойдет на те условия, которые принял падре
Хосе, что он откажется вступить в брак, что он гордец. А если самому
предложить такой выход, может, это спасет его? Надежда принесла
успокоение, и он заснул, прислонившись головой к стене.
соборным алтарем. На столике стояло шесть блюд с кушаньями, и он ел с
жадностью. Пахло ладаном, он чувствовал подъем душевных сил. Как всегда во
сне, кушанья не имели вкуса, но вот он доест их, и тогда ему подадут самое
вкусное. Перед алтарем ходил взад и вперед священник, служивший мессу, но
он почти не замечал этого: церковная служба уже не касалась его. Наконец
все шесть блюд стояли пустые. Кто-то невидимый глазу позвонил в
колокольчик, и священник, служивший мессу, опустился на колени перед тем,
как вознести чашу с дарами. Но он сидел и ждал, не глядя на Бога над
алтарем, точно этот Бог был для других людей, а не для него. Потом стакан
рядом с тарелкой начал наполняться вином, и, подняв глаза, он увидел, что
ему прислуживает девочка с банановой плантации. Она сказала:
называла?
началось постукивание; постукивал священник у алтаря, в проходах между
скамьями постукивали невидимки-молящиеся: три долгих стука и один
короткий. Он спросил:
него.
стоило ему увидеть тюремный двор, как надежда сразу, начисто исчезла. Этим
утром его ждет смерть. Он съежился на полу с пустой фляжкой в руках и стал
вспоминать покаянную молитву.
заслужил твою страшную кару. - Он путал слова, думая о другом. Не о такой
смерти возносим мы молитвы. Он увидел свою тень на стене - какую-то
недоумевающую и до смешного ничтожную. Как глупо было думать, что у него
хватит мужества остаться, когда все другие бежали. Какой я нелепый
человек, подумал он, нелепый и никому не нужный. Я ничего не сделал для
других. Мог бы и вовсе не появляться на свет. Его родители умерли - скоро
о нем даже памяти не останется. Может быть, он и адских мук не стоит.
Слезы лились у него по щекам; в эту минуту не проклятие было страшно ему,
даже страх перед болью отступил куда-то. Осталось только чувство безмерной
тоски, ибо он предстанет перед Богом с пустыми руками, так ничего и не
свершив. В эту минуту ему казалось, что стать святым было легче легкого.
Для этого требовалось только немного воли и мужества. Он словно упустил
свое счастье, опоздав на секунду к условленному месту встречи. Теперь он
знал, что в конечном счете важно только одно - быть святым.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
пароходной сирены, доносившемуся с реки. Видеть она ничего не могла,
потому что лоб и глаза у нее были прикрыты платком, смоченным одеколоном.
Она громко позвала:
похоронили заживо в большом железном фамильном склепе и она лежит одна под
балдахином, на двух подушках. - Милый! - повторила она еще громче и
прислушалась.
что-то снилось.
разламывается.
усталый, скучающий, как у человека, лишенного любимого занятия. Он подошел
к туалетному столику и смочил платок одеколоном.
промолчал, и она резко сказала: - Ты слышишь, что тебе говорят, милый?
в одиночестве.
раны.
продел руку под сетку и сжал ее пальцы. Они производили странное
впечатление - дети, одни, без взрослых, потерявшиеся в чужом городе.
заехали за багажом?
слабым, капризным голосом. - Больше ведь некому. - И после этой фразы,
которой следовало бы избежать, оба замолчали. Потом он вдруг сказал:
расстреляют. Я все думаю: может быть, это тот самый, которого Корал... то
есть тот, которого мы спрятали у себя.
реке, асфальтовый, без единой травинки, скверик с бюстом генерала - и
всюду, куда ни глянь, стервятники.
умру.
протяжно вздохнула: - Бедная моя голова.
бодростью: - Вот приедем домой, и я выздоровею. Позовем настоящего врача.
Мне иногда кажется, что это не просто головная боль. Я говорила тебе, что
от Норы пришло письмо?
Шломо Вульф
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Куликов Роман
Афанасьев Роман