Чтение 47–й страницы книги ~Самоубийство~

-- Ильич очень музыкален. Я слышала, как он поет "Нас венчали не в
церкви". Не Шаляпин, но могу тебя уверить, очень недурно!

Сбоку отворилось окно, высунул голову испуганный старик-финн,
прислушался и пробормотал что-то, повидимому не очень лестное для русских.
Люда и Джамбул ускорили шаги. "Ваза" была ярко освещена. Люди в саду стояли
лицом к растворенному окну и восторженно пели. В окне Ленин размахивал
сложенной в трубочку брошюрой. Кто-то аккомпанировал на гитаре.

-- Да он не только Шаляпин, он еще и Никиш! -- сказал Джамбул. -- Что
это они орут? "Укажи мне такую обитель"? 235

-- Да, разумеется! -- взволнованно сказала Люда.

-- Ох, не люблю, скверные стишки.

-- Это стихи великого поэта, невежда!

-- А всЈ-таки скверные. Давай, послушаем отсюда, чтобы не мешать
божественному хору.

Он остановился. Люда остановилась неохотно. Ей хотелось самой пить и
петь. Ленин высоко взмахнул брошюрой, прокричал "Так, братцы, валяйте!" и
опять запел. Хор подхватил:

...Стонет он по тюрьмам, по острогам,

В рудниках на железной цепи,

Стонет он под овином, под стогом,

Под телегой, ночуя в степи...

-- Знаешь что, пойдем стонать под овином домой, <--> сказал Джамбул.

-- Ни за что! -- ответила Люда. -- Ни за какие коврижки!

-- Я тебе коврижек и не предлагаю. Но гадко слушать. Зачем люди поют,
если не умеют?

VII

В поезде после границы был небольшой спор, -- где остановиться в
Петербурге. Джамбул предлагал "Европейскую". Когда у него были деньги (а они
бывали у него почти всегда), он ни о какой экономии не заботился. Хорошие
гостиницы и рестораны, еще больше дорогие костюмы, галстуки, тонкое белье
улучшали его настроение, и без того обычно очень хорошее.

-- Нет, не хочу. У меня ведь нет богатого отца, -- сухо отвечала Люда.
-- Ох, не похож ты на русского революционера.

-- Я и не русский революционер, -- сказал он. Теперь это подчеркивал
всЈ чаще.

-- Знаю, слышала. Остановимся в какой-нибудь недорогой гостинице.

-- Пожалуйста. Хоть в ночлежке, -- согласился он. В последнее время во
всем ей уступал. -- Я могу жить и как кинто.

-- Зачем как кинто?

Прежде Люда часто его себе представляла в наряде джигита, при
украшенной золотом и серебром 236 гурде, в бешмете и в чувяках; вспоминала
такие слова, известные ей по романам. Иногда ему это говорила. -- "Да это
для меня самый естественный костюм. Такой носили все мои предки", -- отвечал
он.

Они выбрали гостиницу, среднюю между "Европейской" и ночлежкой. Там
оказался знакомый: начинающий журналист Альфред Исаевич Певзнер,
благодушный, веселый человек. Он в том же корридоре снимал крошечную
комнату. Всего с полгода тому назад приехал из провинции в Петербург, но уже
имел связи, знал всЈ, что делается и в "сферах", и в левых кругах, и в
правых кругах. Печатал репортерские заметки в либеральных газетах, --
революционные недолюбливал. Пока зарабатывал мало, но как раз только-что
получил в большой газете должность репортера. Подписывался буквой П. и
придумывал себе псевдоним.

-- Как вы думаете, "Дон Педро" это хорошая подпись? -- спросил он
Джамбула, который, как и Люда, охотно с ним болтал.

-- Превосходная! -- ответил Джамбул. -- Однако, по моему, "Дон Педро ди
Кастильо Эстрамадура" было бы еще лучше.

Певзнер благодушно махнул рукой.

-- Хотите с Людмилой Ивановной побывать в Государственной Думе? Я всех
там знаю и на сегодня легко получу для вас билеты. Теперь наплыв уже меньше,
чем был в первые дни.

-- Говорят даже, что это богоспасаемое учреждение скоро прихлопнут, --
сказал Джамбул.

-- Типун вам на язык! На днях кто-то из кадетов назвал самую эту мысль
кощунственной.

-- Отчего же не повидать такую святыню? Ведите нас туда.

Заседание оказалось скучноватое. Знаменитые кадеты не выступали. Ругали
правительство серые крестьяне, трудовики. В ложе министров был только
министр внутренних дел Столыпин, о котором уже много говорили в России. Но
он тоже не выступал и скоро уехал. Люда, опять оживившаяся в Петербурге,
была довольна, что попала в Думу: еще никогда ни в каком парламенте не была.
Певзнер показал ей Столыпина. 237

-- Восходящая звезда на бюрократическом горизонте! Оратор, что и
говорить, прекрасный. По слухам, скоро будет главой правительства.

-- В самом деле осанистый, импозантный человек. И сюртук ему к лицу,
это бывает редко, -- сказала Люда. -- Жаль, что зубр.

-- Он только полузубр.

-- Ох, и скука в этой "Думе Народного Гнева", -- зевая, сказал Джамбул.

-- Муромцев сидит на председательском кресле, как Людовик XIV на троне.
Нет, Государственную Думу не разгонишь. Слухи об этом, вы правы, идут. Я
могу вам даже сообщить, как революционеры решили на это ответить. Они
чудовищным по силе снарядом взорвут Петергофский дворец, -- шопотом сказал
Певзнер.

Люда признала, что в Финляндии "износилась", и заказала себе два
платья, -- одно из них вечернее, хотя никаких "вечеров" не было и не
предвиделось. К обеду надела дневное, недорогое, но, она знала, очень
удачное. Вопросительно взглянула на Джамбула. Он даже не сразу заметил, что
это новое платье. "Прежде тотчас замечал!" -- отметила Люда. -- "И хуже
всего то, что мне всЈ равно, нравится ли оно ему или нет. Да, идет дело к
концу, и мне тоже всЈ равно. Или почти всЈ равно".

Дня через два Джамбул вернулся в гостиницу взволнованный и сердитый.
Люда таким его не видела.

-- Что случилось?

-- Случилось то, что мне сегодня передали совершенно невероятную
историю! О Ленине! Помнишь, ты мне рассказывала, что ты у твоих Ласточкиных
-- или как их там? -- встречала двух молодых революционеров со странными
фамилиями: Андриканис и Таратута?

-- Не встречала, а один раз встретила. Так что же?

-- Представь себе, говорят, что Ленин их женит на двух сестрах Шмидт.
Это племянницы Саввы Морозова, богатые купчихи. 238

-- То есть, как Ленин "женит"? Зачем?

-- Эти господа обещали ему, что, если женятся, то отдадут приданое
партии!

-- Не может быть!

-- Мне сообщили из достоверного источника. Я тоже не хотел и не хочу
верить. Ленин на многое способен, но всЈ-таки не на такую гнусность. И таких
революционеров, которые женились бы на приданом, без любви, по моему никогда
не было. Ведь это граничит уже с сутенерством.

Люда смотрела на него смущенно, точно она отвечала за Ленина и за обоих
женихов.

-- ВсЈ-таки не надо преувеличивать, -- нерешительно сказала она. <-->
При чем тут сутенерство? Некоторые революционеры теперь занимаются
экспроприациями, как "Медведь". Это еще гораздо хуже.

-- Это в сто раз лучше! -- ответил с бешенством Джамбул. -- Неужели ты
этого не понимаешь? Тогда мы с тобой разные люди!

-- Мы, действительно, разные люди. Я в этом ни минуты не сомневалась,
-- сказала Люда. Ей, однако, понравилось его негодование. "ВсЈ-таки в нем
есть рыцарский элемент. Верно и Алкивиад тоже негодовал бы", -- подумала
она. -- Но скорее всего это просто гадкая клевета меньшевиков.

Джамбул стал всЈ чаще поговаривать о своем отъезде, -- говорил по
разному: то на Кавказ, то в Турцию. Люда старалась изображать равнодушие.
Затем он назначил срок более точно: "в начале августа". Был с ней очень мил
и нежен, всячески старался ее развлекать. Случалось, она плакала. "Да ведь
это обычное дело: сошлись, пожили, разошлись! Собственно и не разошлись, а
он меня бросает. Что же мне делать? Нет, я не поеду на Кавказ заниматься
какими-то темными делами. Да он меня и не зовет... Зачем ехать, если он меня
не любит? И если я сама больше его не люблю? К тому же, он немного позднее
бросил бы меня и на Кавказе. Не буду за него цепляться... Он никак не
подлец, напротив, он при своей бесчувственности, charmeur. Но, может быть,
тот красавец-грабитель Соколов еще бо'льший charmeur?" 239

Государственную Думу в июле разогнали. Узнав об этом, Люда побежала на
Невский, чтобы принять участие в постройке баррикад. Улицы были в точно
таком состоянии как накануне. Главой правительства стал Столыпин. Он обещал,
что будет созвана Вторая Дума.

-- Собственно, Думу народного гнева даже не "разогнали", а просто
распустили, -- говорил Джамбул. -- Помнишь, я тебе в Лондоне читал поэму о
Деларю. Все они и оказались Деларю.

-- Возмутительно! Просто возмутительно! Хороши кадеты!

-- Позволь, почему же только кадеты? Не слышно что-то и о подвигах
твоих большевиков. Да впрочем, что же они могут сделать, когда у них в
кармане два целковых? Напишут гневную брошюру и издадут ее, с уплатой
типографии в рассрочку.

Она не знала, что ответить. Пришла весть о Выборгском воззвании. За ним
тоже ничего не последовало. В городе по-прежнему всЈ было совершенно