головой и улыбаясь.
И это вся тайна, которую вы мне хотели сообщить?
важно, но для меня очень приятно. Джон всегда говорил, когда был еще здесь:
"Попомните мои слова, Пинч: когда душеприказчики моего папаши
раскошелятся..."- он иногда выражается очень странно, такая у него привычка.
Мартин. - Ну? Какой вы мямля, Пинч!
я собьюсь. Вот уже и сбился немножко, не помню, что хотел сказать.
угощу вас обедом, Пинч, и нарочно для этого приеду в Солсбери". Так вот, в
письме, которое он прислал на днях, - в то утро, знаете ли, когда уехал
Пексниф, - он писал, что его дела устраиваются и деньги он получит очень
скоро, так нельзя ли узнать, когда мы с ним можем встретиться в Солсбери? Я
ответил, что в любой день на этой неделе, а кроме того, написал ему, что у
нас есть новый ученик, написал так же, какой вы прекрасный человек и как мы
с вами подружились. Джон прислал мне в ответ это письмо, - Том показал его,
- назначает свидание на завтра, посылает вам поклон и просит вас отобедать
вместе с нами. Не там, где мы были прошлый раз, а в самой первой гостинице в
городе. Прочтите, что он пишет.
Премного ему обязан. Буду очень рад.
обрадовался, проявил бы несколько больше интереса к такому важному событию.
Но Мартин выказал полнейшее самообладание и, прибегнув к обычному своему
утешению - свисту, опять принялся за начальную школу, как будто ровно ничего
не случилось.
животное, которым мог править только он сам в качестве верховного жреца или
какое-нибудь доверенное лицо, временно возведенное им в этот высокий сан, то
молодые люди решили идти в Солсбери пешком; и, когда наступило для этого
время, так и сделали, что было, впрочем, гораздо лучше, чем ехать в
двуколке, ибо погода стояла очень холодная и ветреная.
прогулка - добрых четыре мили в час, - неужели это не лучше, чем трястись,
подпрыгивать и подскакивать в громыхающей, скрипучей, жесткой и неудобной
старой двуколке? Даже и сравнивать нечего. Было бы оскорблением для прогулки
ставить эти вещи рядом. Где это видано, чтобы двуколка ускоряла у человека
кровообращение, - разве только грозя опасностью сломать ему шею и вызывая у
него звон в ушах и колотье и жар во всем теле, скорее странные, чем
приятные. Где это слыхано, чтобы двуколка живительно действовала на ум и
энергию человека, - разве только если лошадь закусит удила и бешено помчится
с косогора прямо вниз, на каменную стену, и такое отчаянное положение
заставит единственного уцелевшего седока наскоро придумать новый,
неслыханный способ полета на землю с облучка. Лучше чем в двуколке!
двуколке он стал бы теплее? Огонь в кузнице пылал так ярко и взвивался так
высоко, словно стремился согреть кого-нибудь, но разве он казался бы менее
заманчивым с ледяных подушек двуколки? Ветер так и рвал, стараясь отморозить
нос отважно шагавшему путнику, швыряя ему в глаза его собственные волосы,
если их имелось достаточно, или морозную пыль, если их не было, перехватывая
ему дыхание, словно под ледяным душем, стараясь сорвать с него одежду и
просвистывая его до костей; но разве в двуколке все это не было бы в тысячу
раз хуже? Ничего не стоит ваша двуколка!
щеки, как у этих пешеходов? Когда они бывали так весело и добродушно
настроены? Когда седоки так звонко смеялись, отворачиваясь от крепчавших
порывов ветра, и, стоило ветру стихнуть, снова бодро шагали, грудью вперед,
и оглядывались на проезжающих, блистая таким здоровым румянцем, с которым
ничто не могло сравниться, кроме порожденного здоровьем веселого настроения.
Лучше чем в двуколке! Да вот их нагоняет человек в двуколке. Взгляните, как
он перекладывает хлыст из правой руки в левую и растирает онемевшими
пальцами гранитную ногу и стучит холодным, как мрамор, носком по полу.
Ха-ха-ха! Кто бы променял быстрый бег крови на этот жалкий застой, хотя бы
двуколка и двигалась в двадцать раз быстрее!
интересоваться дорожными столбами. Человек в двуколке не мог бы столько
видеть, столько чувствовать и думать, сколько эти веселые пешеходы.
Посмотрите, как ветер, пролетая по меловым холмам, отмечает свой путь
волнистой линией в траве и легкой тенью на косогорах! Оглянитесь еще и еще
раз на эту голую, холодную равнину, посмотрите, как хороши тени здесь в
ясный зимний день! Увы, их красота мимолетна. Все прекрасное в жизни есть
только тень: оно так же быстро приходит и уходит, меняется и исчезает!
летит над самой землей, уклоняясь от ветра, кажется чернильным пятном на
белом поле. Но хотя снег бьет им прямо в лицо, примерзает к полам одежды и
леденеет на ресницах, они вовсе не желают, чтобы он падал реже, - нет, ни
снежинкой меньше, хотя бы идти в такую вьюгу пришлось еще двадцать миль! Но
вот уже встают вдали башни старого собора, и скоро они добираются до
защищенных от ветра улиц, необычайно тихих под толстым белым ковром, а там и
до гостиницы, где являют замороженному лакею такие разгоряченные,
раскрасневшиеся лица и такую кипучую энергию, что он чувствует себя не в
силах им противиться (хотя и закален в огне, всегда пылающем в столовой) и,
взятый приступом, сдается на милость победителей.
бараньими окороками, а в углу стоит хорошо знакомый каждому буфет со
стеклянными дверцами; сквозь них видны и жареные куры, и сочные ростбифы, и
сладкие пироги, в которых малиновое варенье скромно выглядывает из-за
решетки сдобного теста, как и подобает такому соблазнительному лакомству. Но
посмотрите-ка, наверху, в самой парадной комнате, со спущенными на всех
окнах шторами, с пылающим камином, полным дров чуть не до самой трубы,
против которого греются тарелки, - в этой комнате зажжены восковые свечи, а
за столом, накрытым на троих и заставленным серебром и хрусталем на тридцать
человек, сидит Джон Уэстлок! Не тот, прежний Джон, что был у Пекснифа, а
настоящий джентльмен, который смотрит совсем по-другому, гораздо
внушительнее, - сразу видно, что он сам себе господин и что у него лежат
деньги в банке. И все же в некоторых отношениях это все тот же Джон, потому
что он схватил Тома Пинча за обе руки, как только его увидел, и чуть не
задушил в объятиях, приветствуя от всего сердца.
Джона была своя открытая, приветливая манера обращения с людьми; они крепко
пожали друг другу руки и в одну минуту подружились.
руки на плечи Тому и на всю длину руки отодвигаясь от него. - Дайте мне
посмотреть на вас! Все такой же! Ничуть не изменился.
Том.
показаться, бессовестный! - И тут он подтолкнул мистера Пинча к самому
удобному креслу и так ласково похлопал его по спине - ну совсем как в
прежнее время, в прежней их комнате у Пекснифа, - что Том не знал, плакать
ему или смеяться. Смех пересилил, и они все втроем засмеялись.
заметил Джон.
расхохотался, когда заказывал обед. Это как во сне.
скором времени подали на стол, или такая рыба, или такие соуса, или такой
ростбиф, или такая дичь и сладкое - словом, хоть что-нибудь похожее на тот
обед, который был подан наяву и стоил по десять шиллингов шесть Пенсов с
персоны, не считая вина. Что же касается вин, то если кому может присниться
такое замороженное шампанское, такие красные вина, такой портвейн и такой
херес, ему лучше лечь в постель и не вставать.
радовался больше других и беспрестанно заливался веселым смехом, а потом
спохватывался и напускал на себя сверхъестественную важность, чтобы лакеи не
догадались, насколько это для него ново. Некоторые блюда, подносимые ему
лакеями, выглядели так замысловато, что непонятно было, как за них взяться,
и это тоже вызывало смех; а когда мистер Пинч, вопреки почтительным советам
официанта, настоял на том, чтобы проломить ложкой корку глазированного
паштета, а затем и съесть эту корку, Джон забыл о собственном достоинстве до
того, что, усевшись во главе стола перед блестящей крышкой с блюда, хохотал
так, что его слышно было на кухне. Но он был нисколько не прочь посмеяться и
сам над собой, что и доказал, когда они уселись втроем вокруг камина. Подали
десерт, и старший лакей почтительно и заботливо осведомился, по вкусу ли ему
этот легкий белый портвейн и не хочет ли он попробовать другого, более
крепкого и с замечательным букетом. На это Джон важно ответил, что находит и
этот портвейн неплохим и что, по его мнению, это тоже вполне приличное вино;
и лакей, поблагодарив его, удалился. После чего Джон, широко ухмыляясь,
сказал своим друзьям, что, кажется, он не наврал, а впрочем, не знает
наверно, и залился громким смехом.
ли не всего приятнее было сидеть после обеда у огня, щелкая орехи, попивая
Русанов Владислав
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Скальци Джон
Шилова Юлия
Шилова Юлия