где жители двух соседних приходов боролись за первенство в фигурном катании:
завоевать его было честью немалой, если судить по азарту как самих
конькобежцев, так и зрителей. Мы обошли вокруг озера. Хейзлвуд взял нас
обеих под руки. Он приветливо разговаривал там со всеми, со старым и малым,
и повсюду его хорошо встречали. Наконец мы уже стали подумывать о
возвращении.
не потому, что они интересуют меня сейчас; просто, должно быть, как
утопающий хватается за соломинку, я теперь готова схватиться за что угодно,
лишь бы както отдалить страшную часть моего рассказа, которая за этим
последует. Но надо говорить и об этом - пусть хоть один друг посочувствует
мне в горе, от которого просто разрывается сердце.
отпустила руку Хейлзвуда; она только в самых крайних случаях решалась
согласиться на его помощь. Я же все еще опиралась на его руку. Люси шла за
нами, а еще в нескольких шагах шел слуга. Вдруг на повороте как из-под земли
перед нами вырос Браун. Одет он был очень просто, можно даже сказать - не
лучше, чем обыкновенный крестьянин, и вид у него был крайне встревоженный и
странный. Я вскрикнула и от удивления и от испуга. Хейзлвуд совсем по-иному
воспринял мой крик, и, когда Браун приблизился ко мне, он высокомерно
приказал ему отойти и не пугать дам. Браун не менее сурово ответил, что не
собирается учиться у него, как надо вести себя в дамском обществе. Очевидно,
Хейзлвуд, решив, что имеет дело с каким-нибудь контрабандистом, явившимся
сюда с дурными намерениями, не правильно истолковал смысл его слов. Он
выхватил ружье из рук слуги, подоспевшего в эту минуту, и, направив дуло на
Брауна, под страхом смерти запретил ему подходить к нам. От испуга я не
могла произнести ни слова и стала кричать, но это только ускорило
трагическую развязку. Взбешенный угрозой Хейзлвуда, Браун бросился прямо на
него, схватился с ним и чуть было не вырвал у него ружье, как вдруг оно
неожиданно выстрелило, и Хейзлвуд тут же упал: пуля пробила ему плечо.
Больше я ничего не видела, все поплыло у меня перед глазами, и я потеряла
сознание. Но Люси рассказала мне потом, что виновник происшествия несколько
мгновений еще смотрел на всю эту картину, пока наконец на крики не стал
сбегаться народ. Тогда он перепрыгнул через изгородь, вдоль которой шла
тропинка, скрылся с глаз, и с тех пор никто ничего о нем не слышал. Слуга не
сделал ни малейшей попытки остановить или догнать его и, когда сбежались
люди, стал взывать к их милосердию, чтобы они помогли привести меня в
сознание, а отнюдь не к храбрости, необходимой, чтобы поймать разбойника,
которого он им описал как человека , чудовищной силы и хорошо вооруженного.
что рана его окажется неопасной, хотя сейчас она причиняет ему сильные боли.
Но для Брауна это может иметь самые ужасные последствия. Он уже навлек на
себя гнев моего отца, а теперь ему грозит еще преследование по закону и в
довершение всего - месть старика Хейзлвуда, который грозится перевернуть
весь мир, чтобы только отыскать и наказать человека, ранившего его сына. Как
же он теперь спасется от преследований и от мести? Или как он защитит себя
от карающей руки правосудия? Мне сказали, что даже жизнь его может оказаться
под угрозой. И как мне теперь дать ему знать о нависшей опасности? К тому же
ранен ведь не кто иной, как возлюбленный бедной Люси, и ее горе, которое она
не в состоянии скрыть, служит для меня еще новым источником печали, как
будто все вокруг обвиняет меня в нескромности, которая и послужила причиною
этой катастрофы.
поправляется. О человеке, стрелявшем в него, нет ни слуху ни духу, но все
уверены, что это кто-то из главарей шайки контрабандистов. Эти известия
немного меня приободрили. Если подозрение пало на этих людей, именно их
начнут преследовать, тогда Брауну легче будет бежать, и я думаю, что он уже
далеко отсюда. Но пешие и конные дозоры разосланы по всей стране; множество
долетевших до нас слухов, путаных и недостоверных, о том, что кого-то нашли
и арестовали, не даст мне покоя.
который продолжает утверждать, что, с каким бы намерением ранивший его
незнакомец ни подошел к нему, он убежден, что ружье выстрелило во время
схватки само и что ранен он непреднамеренно. Слуга же, однако, считает, что
ружье было выхвачено из рук Хейзлвуда и нарочно направлено прямо на него;
того же мнения держится и Люси. Я ни минуты не думаю, что они нарочно хотят
все так изобразить, - это только лишний пример ненадежности всех
свидетельских показаний вообще: ясно ведь, что ружье выстрелило случайно.
Может быть, лучше всего было бы рассказать обо всем Хейзлвуду, но он молод,
и я ни за что не решусь признаться ему в своем безрассудстве. Как-то я
подумала о том, чтобы поделиться всем с Люси, и стала спрашивать ее, не
помнит ли она, как выглядел незнакомец, сыгравший столь печальную роль во
всем этом деле. Но, описывая черты лица и весь облик разбойника, она
представила его таким чудовищем, что у меня просто духу не хватило говорить
ей о своих чувствах к нему. Надо сказать, что мисс Бертрам находится во
власти страшного предубеждения, потому что человека такой красоты, как
Браун, найти нелегко. Я ведь давно его не видела, но даже в эту злополучную
минуту, когда он так внезапно появился перед нами и обстоятельства были
столь невыгодны для него, и то он выглядел, пожалуй, даже красивее, чем
раньше, и взгляд его был преисполнен достоинства. Встретимся ли мы еще
когда-нибудь с ним? Кто знает! Порадуй меня хоть чем-нибудь, милая Матильда.
Но ты ведь всегда радуешь меня своими письмами. И все-таки напиши поскорее,
поласковее. Сейчас я в таком состоянии, что ни советы, ни упреки мне пользы
не принесут, и я не могу, как бывало, весело смеяться над ними. Я сейчас
совсем как маленькая девочка, которая, расшалившись, пустила в ход огромный
механизм, - и вот теперь вокруг нее стучат колеса, гремят цепи, кружатся
валы, а она стоит, пораженная тем, что она, такое слабенькое создание,
привела в движение эту страшную махину, и в ужасе ждет тех последствий,
отвратить которые уже невозможно.
Нервное состояние он, видимо, приписывает страху. Меня поддерживает только
надежда на то, что Брауну удалось спастись от преследования и бежать
куда-нибудь в Англию, или в Ирландию, или на остров Мэн. При всех
обстоятельствах, он может тогда спокойно и терпеливо ждать, пока Хейзлвуд
поправится, потому что, на наше счастье, в этих краях судебные власти не
сумели как следует наладить связь с Шотландией. Если же его сейчас задержат,
то это приведет к ужасным последствиям. Я стараюсь не поддаваться отчаянию и
доказываю себе, что этого не случится. Увы!
и спокойную жизнь, на которую я последнее время уже готова была сетовать. Но
я не буду больше докучать тебе своими жадобами. Прощай, милая Матильда!
Глава 32
вором. Прислушайся. А ну-ка, поменяйтесь местами. Раз, два, три; теперь
скажи-ка, кто судья, кто вор.
Хейзлвуда, был Гилберт Глоссип, эсквайр, бывший писец в ***, а ныне лэрд
Элленгауэн и один из мировых судей *** графства. Основания у пего к этому
были различные, но читатели наши, которые уже немного знают этого господина,
пожалуй поймут, что он вряд ли был особенно ревностным поборником
справедливости.
завладеть имением своего благодетеля, этот почтенный джентльмен оказался в
худшем положении, чем он мог ожидать. В самом деле, внутри дома слишком
многое напоминало ему о былом, и эти воспоминания подчас отравляли ему
радость от успеха его предприятия. За пределами же имения он не мог по
чувствовать, что, несмотря на купленное им дворянство, соседи не причислили
его к своему кругу. В дворянские клубы его не допускали, а на общественных
собраниях, посещать которые он имел право, его встречали холодно,
презрительно и даже враждебно. Этому содействовали как предрассудки, так и
принципы: местные дворяне презирали его за плебейское происхождение, а за те
средства, которыми он составил себе богатство, его ненавидели. Простолюдины
относились к нему еще хуже. Они не только не хотели величать его
Элленгауэном, по названию поместья, но даже и мистером Глоссином; для них он
был всего-навсего Глоссин, и его мелочное тщеславие так от этого страдало,
что однажды он дал нищему полкроны за то лишь, что тот, вымаливая у него
подаяние, трижды назвал его Элленгауэном. Он очень болезненно воспринимал
этот недостаток уважения к собственной персоне, особенно когда сравнивал
свое положение в обществе с тем, которое занимал в нем Мак-Морлан.
Последний, располагая гораздо меньшими средствами, чем Глоссин, снискал
себе, однако, и уважение и любовь как богатых, так и бедных и хотя медленно,
но все же успешно сколачивал себе небольшое состояние, окруженный
доброжелательным отношением со стороны всех, кто его знал.
предвзятым к себе отношением, был все же слишком умен, чтобы жаловаться
открыто. Он понимал, что его возвышение еще совсем свежо у всех в памяти и
что средства, к которым он прибегал, сами, по себе были до того
отвратительными, что простить его нельзя. Но он считал, что время сглаживает
углы и покрывает грехи. Изучая человеческие слабости, этот ловкий пройдоха
умел каждый раз извлечь из них выгоду и решил не упускать ни одного случая
оказать какую-нибудь услугу даже тем, кто относился к нему с явной
ненавистью. Он надеялся на собственные способности и на склонность местных
дворян впутываться в тяжбы, зная, что именно тогда совет законоведа особенно
нужен, а также и на тысячу других возможностей. Он полагал, что, если он
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Корнев Павел
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Перумов Ник