Чтение 47–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

пропастей уводит наши думы далеко в глубь веков, к началу мироздания. И мы
невольно проникаемся к этим уединенным горам какой-то немой привязанностью.
Оказывается, можно полюбить и это дикое, неустроенное, уродливое!

Солнце уходит за полдень. Мы вырываемся из плена расщелин, выползаем на
верх отрога и тут же даем себе клятву не ходить больше напрямик. Хватит и
того, что осталось позади!

Трофим тяжело валится на землю и, откинувшись на котомку, подставляет
потное лицо горячему солнцу. "Не надо было брать его в этот тяжелый
маршрут", -- с запоздалым раскаянием подумал я.

-- Ты, Трофим, устал, но мы должны идти, добраться до Пугачева, ближе
никого здесь нет. Там отдохнешь и сменишь сапоги, -- успокаиваю я спутника.
Он лежит с открытыми глазами, молчит. Кучум все время умоляюще смотрит мне в
глаза, просит отпустить его со сворки. Я сочувствую ему, но на большее не
решаюсь.

Где спрятан водораздел? Как разыскать его в этом хаосе однообразных
хребтов и отрогов, в этой дымке?

Я вспоминаю золотые слова Улукиткана: "Если злой дух запутает твой
след, ты не теряйся, посиди, отдохни, хорошо подумай, потом догадаешься,
куда идти". Надо послушаться старика, не поддаваться унынию. Кстати...
поднимается ветерок и редеет дымка над горами.

Воздух становится прозрачным. На фоне неба четко выкраиваются линии
отрогов. Тихо-тихо. Мы попали в удивительный мир -- царство безмолвия. Мы,
двое чумазых, оборванных бродяг, с лицами, опаленными ветром и солнцем,
гордо смотрим на эти древние каменные руины, заполнившие все видимое глазу
пространство. Вот она, первобытность! Было бы невероятным увидеть здесь
дымок паровоза, услышать скрежет машин или взрывы.

Становой еще спит непробудным сном.

Трофим отдыхает. Я брожу по вершине с гербарной папкой. Окончательно
проясняются дали. Вижу водораздельную линию хребта!

Через полчаса мы уже идем звериной тропой. Давно хочется пить, но
здесь, наверху, нет воды. Придется потерпеть до ночевки. Одолевают комары.

Впереди хорошо видна конусообразная вершина отрога, заваленная глыбами.
Обрыв, по-над которым мы идем, врезается в нее под прямым углом, образуя
глубоченный цирк корытообразной формы с отвесными стенами, со снежником и с
маленьким озерком на плоском дне впадины.

Пробираемся по восточной стене цирка. Жажда высушила рот.

-- Смотрите, не бараны ли? -- кричит Трофим, показывая на
противоположную сторону цирка.

Я достаю бинокль, смотрю и удивляюсь: навстречу нам к скалистой вершине
идет небольшое стадо старых рогачей. Раз, два, три... их девять. Неужели это
те бараны, чьим следом мы шли от Ивакского перевала? Присматриваюсь -- так и
есть: один из баранов хромает! Животные, по-видимому, возвращаются к родным
вершинам. Интересно, куда и зачем они ходили?

Баранов осаждает мошка. Они выскакивают наверх и располагаются на
выступах, сливаясь с серым фоном скал. Только напряженно присматриваясь, я
различаю их тяжелые головы, обращенные к цирку. Оттуда на них сочится
благодатная прохлада, отпугивающая мошку.

Мы открыто шагаем по кромке цирка. Нас обгоняет ветерок. Рогачи вдруг
вскакивают и, явно не разобрав, откуда он наносит запах человека, бросаются
почти в нашу сторону. И в этот момент с выступов, к которым мы подходим,
срывается второе стадо из самок с ягнятами. Оно несется по узкому карнизу
навстречу рогачам. Кажется, вот-вот оба стада столкнутся на отвесной скале и
все разом сверзятся в пропасть. Мы невольно останавливаемся в ожидании
развязки.

Камни, срываясь, сбивают по пути другие, увлекают за собою массу
щебенки, все это нагромождается на дне цирка, заполняя его непрекращающимся
гулом. А рогачи и самки вдруг, как по сигналу, одним потоком бросаются вверх
по шероховатой скале.

Со скалы срывается одна из самок. На лету она как бы разворачивается,
вытягивается во всю свою длину, принимая горизонтальное положение и,
раскинув в стороны ноги, как летяга, падает в пропасть. Мы видим, как она
ударяется о выступ и бесформенным комочком прилипает к белому снежнику на
дне цирка.

Выскочив на вершину, бараны задержались, будто поджидая отставшую
подругу. Но вдруг разделились: самки убежали дальше на запад по своему пути,
рогачи же направились к Ивакскому перевалу.

И вдруг какой-то жалобный крик острой болью пронзает сердце. Снова
падают камни. Видим на обрыве движущуюся точку. Это -- ягненок.

Он спускается вниз, тревожно озирается, издает долгий, жалобный крик.
Малыш ищет мать. Он, несомненно, видел, как она упала на снежник, и
торопится к ней, все кричит: не то зовет, не то подает матери свой голос.
Нам кажется, он вот-вот сорвется с узеньких уступов, но ягненок проявляет
чудеса ловкости, как взрослый баран, скачет, торопится вниз по прилавкам. Мы
с замиранием сердца следим за ним. Вот он уже у подножья скалы, бежит по
щебенистому скату цирка к снежнику.

В поле зрения бинокля теперь попадает ягненок вместе с самкой. Он
кричит. В этом крике и протест, и тоска, и внезапный страх одиночества. Крик
будит умирающую мать. Я вижу, как она приподнимается, поворачивает голову
навстречу ягненку, тянется к нему. Какой-то неясный звук вырывается из ее
горла, и она падает замертво.

Ягненок подбегает к ней, по-звериному осторожно обнюхивает. Он не
понимает, почему она не встает. Опять кричит, пугливо оглядывается. Наконец,
решительно бодает ее лбом, бьет передними копытцами -- будит и, отбегая к
скалам, зовет ее с собою. Та лежит на снегу серым бугорком. Ягненок
возвращается к ней, еще энергичнее, еще настойчивее будит ее и снова
кричит...

Мы не можем без волнения наблюдать это зрелище. Где малыш теперь утолит
свой голод, кто заменит ему мать? Мы же совершенно бессильны оказать ему
какую-либо помощь...

Между тем ягненок вдруг бросается своим следом вверх по стене цирка. Не
надумал ли он догонять своих сородичей? Малыш быстро устает, ноги его теряют
упругость, прыжки заметно сужаются Сыплются камни и, падая по снежнику,
засыпают погибшую мать.

Мы стоим. Ягненок выбирается на верх скал. Снова слышится его крик.
Теперь в нем вместе с тоскою жалоба.

Идем дальше. Тропа неожиданно сворачивает влево, подводит нас к стенкам
цирка.

-- Пройдем? -- спрашиваю я Трофима, а сам с опаской поглядываю на
карниз, на котором видны свежие следы баранов.

-- Чем черт не шутит, авось пройдем! -- отвечает он и смело шагает
вперед.

Я пропускаю за ним Кучума. Продвигаемся осторожно. Цепляемся за
шероховатую поверхность каменных стен, чтобы, не дай бог, не повторить
трагического прыжка, свидетелями которого мы только что были. Но карниз
неожиданно выклинивается Мы останавливаемся Дальше вместо карниза торчат
разрозненные выступы, прилипшие к отвесной стене, совершенно недоступные для
человека. А внизу пугающая пропасть, распахнувшая свою хищную пасть.

Вспугнутые нами самки бежали именно здесь, прыгая с выступа на выступ,
то вверх, то вниз с удивительной ловкостью. И совсем уж трудно представить,
как это ухитрялись проделывать слабенькие ягнята!

Куда идти, к тому же надо торопиться, скоро ночь! Вижу, Трофим
нацеливается обойти стену верхним карнизом.

-- Как бы глупостей мы тут с тобою не наделали, -- говорю ему, --
может, вернемся, обойдем эту пропасть по вершине отрога? -- предлагаю я
спутнику.

Но до него не доходят мои слова, он даже ленится поднять голову, чтобы
взглянуть на подъем. Вижу, хватается руками за угол выступа, просовывает
разорванный носок сапога в щель и начинает карабкаться вверх. Мне
страшновато. Где-то в глубине сознания шевелится недоброе предчувствие...

Я вообще равнодушен к высоте, люблю лазить по скалам, но такого
отчаянного скалолаза, как Трофим, я никогда нигде не встречал. Какая
чертовская в нем смелость! Он свободно ходит по карнизам, даже если они
шириною со ступню ноги. Он может надолго виснуть над пропастью в несколько
сот метров, зацепившись пальцами за край прилавка.

Я не могу задержать его, поднимаюсь за ним. У меня под ногами путается
Кучум на сворке. Можно бы отпустить его, но он мигом уйдет за стадом
баранов, и тогда сутки придется дожидаться.

Пока что все хорошо. Подъем в действительности сказался не таким уж
опасным, как он представлялся снизу. Скоро и верх.

Я задерживаюсь отдохнуть. Трофим с ловкостью кабарги скачет с прилавка
на прилавок, исчезает за изломом. Я так не могу. Иду осторожно. Жмусь к
стене. Висну над сильно скошенным карнизом. В самом узком месте опасность
слишком близка.

Кучум идет легко, ни разу не натянул поводок.

Остается преодолеть скалу высотою в три метра. Дальше виден свободный
проход к западному краю цирка.

Теперь мой черед. Я передаю Трофиму Кучума, начинаю подниматься. Пальцы
судорожно хватаются за углы гранита. Весь напрягаюсь. И тут вдруг осознаю
глубину провала, физически ощущаю близость опасности. Отступаю назад,
припадаю к выступу, даю успокоиться сердцу.

Трофим не выдерживает. Привязывает Кучума к моему поясу, делает рывок
вперед, липнет к стене. Я подставляю ему свое плечо, он становится на него
ногами, легко взбирается на рубец -- уже на ступеньку выше, подбирается к
грани стены. Вслепую ногами нащупывает последнюю опору, выгибает спину,
хватается руками за верхний выступ.

-- Подай Кучума, -- кричит он.

И вдруг... -- во мне все цепенеет: -- выступ отламывается, вместе с ним
падает Трофим. Бросаюсь на помощь. Ловлю его за ногу. Но удержать почти на
весу эту тяжесть не хватает сил. Под ногами тает опора, и мы оба начинаем
сползать к краю отвесного карниза...