чахну. Она ведь и сама никогда не была крепкой. Часто посмотрит на меня и
скажет: "Девочка ты моя бедная, не очень-то здоровой я тебя родила". Да в
этих лавках здоровой и не вырастешь. Но мама, конечно, заметила, что я уж
слишком худею... Посмотрите на мои руки, мыслимо ли это?
ей.
колени и ласково, как сестра, обняла Женевьеву. Она целовала ее, уверяла,
что все устроится, что та выйдет замуж за Коломбана, выздоровеет и будет
счастлива. Затем Дениза живо поднялась. Дядя звал ее.
сказали, что уже восемь часов, он в изумлении разинул рот. Не может быть!
Он только что от хозяина. Над ним стали подтрунивать: он, видно, шел сюда
через Венсенский лес! Но как только ему удалось подойти к сестре, он
тихонько шепнул ей:
меня там извозчик; я нанял его на два часа. Дай мне сто су.
бы то ни стало требовала, чтобы он хоть супа поел. Снова появилась
Женевьева; она была, как обычно, молчалива и сумрачна. Коломбан дремал за
прилавком. Вечер тянулся томительно, нудно; дядюшка Бодю прохаживался взад
и вперед по пустой лавке. Горел одинокий газовый рожок, и с низкого
потолка широкими пластами спускалась тень, - так осыпается в могилу черная
земля.
дядюшке развлечь Женевьеву. Но в семье Бодю становилось все мрачнее.
Производившиеся напротив работы являлись для Бодю вечной мукой и
напоминанием об их собственных неудачах. Даже в часы надежды или
неожиданной радости все мог испортить грохот тачки с кирпичами, лязг пилы
или просто возглас какого-нибудь каменщика. Да и весь квартал был
взбудоражен. Из-за дощатого забора, тянувшегося вдоль трех улиц, слышался
гул лихорадочной работы. Хотя архитектор и пользовался существующими
зданиями, он со всех сторон вскрыл их для перестроек; в середине же, в
проходе, образованном дворами, строили центральную галерею, просторную как
церковь. Она должна была заканчиваться главным подъездом с улицы
Нев-Сент-Огюстен, в центре фасада. Когда Приступили к сооружению
подвальных этажей, встретились большие трудности, потому что пришлось
бороться с просачиванием воды из сточных канав, а, кроме того, в почве
оказалось множество человеческих костей. Новым событием, привлекшим
внимание обитателей соседних домов, явилось бурение скважины для колодца в
сто метров глубиной, который должен был давать по пятьсот литров воды в
минуту. Теперь стены уже поднялись до высоты второго этажа; леса и
подмостки опоясали весь квартал; слышен был безостановочный скрежет
кранов, поднимающих обтесанные камни, внезапный грохот выгружаемых
железных балок, крик множества рабочих, сопровождаемые стуком кирок и
молотов. Но самым оглушительным был гул и грохот машин; все здесь делалось
с помощью пара; резкие свистки раздирали, воздух; при малейшем порыве
ветра поднимались целые тучи известки, которая оседала на окружающих
крышах, словно снег. Семейство Бодю в отчаянии смотрело, как эта
неумолимая пыль проникает повсюду, забирается даже в запертые шкафы,
пачкает материи в лавке, попадает в постели. Мысль о том, что они
принуждены ею дышать, что она в конце концов сведет их в могилу, отравляла
им существование.
возникло опасение, что он не успеет вовремя закончить постройку; поэтому
решили работать и по ночам. Кругом были установлены мощные электрические
лампы, и шум не прекращался круглые сутки: наряды рабочих следовали один
за другим, молотки стучали беспрерывно, машины свистели не переставая,
непрекращавшийся гам, казалось, вздымал и развеивал известку. Теперь Бодю
были в полном отчаянии: их лишили даже возможности сомкнуть глаза; по
ночам они вздрагивали в своем алькове, а когда усталость брала верх и они
начинали засыпать, доносившийся с улицы грохот превращался в кошмар. И они
босиком вставали с кровати, не находя себе покоя; но если им случалось
поднять занавеску, они замирали, охваченные ужасом при виде "Дамского
счастья", которое пылало во мраке, как гигантская кузница, где
выковывалось их разорение. Среди наполовину возведенных стен, которые
зияли пустыми отверстиями окон и дверей, электрические лампы бросали
голубые лучи ослепительно яркого света. Било два часа утра, потом три,
четыре. И когда квартал забывался наконец тяжелым сном, эта громадная
верфь, работавшая при свете, напоминавшем лунный, преображалась во что-то
колоссальное, причудливое, кишащее черными тенями горластых рабочих,
силуэты которых копошились на ярко-белом фоне только что возведенных стен.
был нанесен ужасный удар. Всякий раз, когда в "Дамском счастье" открывался
новый отдел, это отзывалось катастрофой в окрестных лавочках. Разорение их
приобретало все больший размах; трещали даже самые старинные фирмы.
Мадемуазель Татен, торговавшая бельем в проезде Шуазель, была на днях
объявлена несостоятельной; перчаточник Кинет мог продержаться еще только
каких-нибудь полгода; меховщики Ванпуй вынуждены были сдать внаем часть
своих лавок; если Бедоре с сестрой, чулочники с улицы Гайон, еще
держались, то, очевидно, только за счет ранее полученных доходов. А теперь
к этим давно уже предвиденным разорениям прибавлялись новые банкротства:
отдел дешевых парижских новинок угрожал существованию торговца
безделушками с улицы Сен-Рок, толстого сангвиника Делиньера; а мебельный
отдел наносил удар Пио и Ривуару, лавки которых дремали во мраке улицы
Сент-Анн. Опасались даже, что Делиньера хватит апоплексический удар - он
никак не мог прийти в себя с тех пор, как увидел объявление "Дамского
счастья" о том, что кошельки будут продаваться со скидкою в тридцать
процентов. Торговцы мебелью, люди более спокойные, делали вид, будто
потешаются над аршинниками, которые суются в торговлю столами и шкафами;
но покупательницы постепенно уходили от них, и деятельность мебельного
отдела "Дамского счастья" начиналась с чудовищного успеха. Конечно, надо
покориться! После них будут сметены другие, и уже нет никаких оснований
сомневаться в том, что и все остальные торговцы будут постепенно согнаны с
насиженных мест. Настанет день, когда кровля "Счастья" нависнет над всем
кварталом.
выходящих продавцов образует на площади Гайон такую длинную вереницу, что
люди останавливаются и глазеют на них, словно на проходящий полк. В
течение минут десяти эта армия заполняет все тротуары, а торговцы, стоя у
своих дверей, размышляют о том, как прокормить одного-единственного
приказчика.
сорок миллионов - цифра эта всполошила всех соседей. Слух понесся от дома
к дому, всюду вызывая крики изумления и гнева. Сорок миллионов! Видано ли
это? Чистая прибыль, правда, не превышает четырех процентов, принимая во
внимание значительные расходы "Счастья" и стремлений придавать подешевле.
Но миллион шестьсот тысяч чистой прибыли - все же недурная сумма; когда
ворочаешь такими капиталами, можно удовольствоваться и четырьмя
процентами. Рассказывали, что исходный капитал Муре - пятьсот тысяч
франков, - ежегодно увеличивавшийся благодаря приращению чистой прибыли,
теперь достигает четырех миллионов, таким образом, он уже десять раз
обернулся в проданных товарах. Когда Робино после обеда занялся в
присутствии Денизы этими вычислениями, он потом некоторое время сидел
молча, словно в оцепенении, уставившись глазами в пустую тарелку; Дениза
права - непобедимая сила новой торговли как раз и заключается в этом
непрестанном обращении капитала. Один только Бурра по гордости и тупости
отрицал факты и не желал ничего понимать. Шайка жуликов, вот и все! Люди,
которые только и умеют что обманывать! Шарлатаны! В один прекрасный день
их подберут где-нибудь в сточной канаве!
установившихся традициях "Старого Эльбефа", все-таки пытались
противостоять конкуренту. Поскольку покупатель больше к ним не шел, они
пробовали сами идти к покупателю при посредничестве маклеров. В те времена
в парижских торговых кругах работал маклер, который имел дела почти со
всеми крупными портными и выручал маленькие магазины, торговавшие сукнами
и фланелью, если только соглашался стать их представителем. Конечно, его
друг у друга оспаривали, и он заважничал; Бодю опрометчиво начал было с
ним торговаться и вскоре, к огорчению своему, узнал, что тот уже
сговорился с Матиньоном, с улицы Круа-де-Пти-Шан. После этого два других
маклера последовательно обставили Бодю, а третий оказался хоть и честным,
зато лодырем. Дела Бодю медленно, но неуклонно замирали, он терял
покупательниц одну за другой, - это была постепенная, тихая смерть. Настал
день, когда ему стоило большого труда внести срочные платежи. До сих пор
он еще жил на старые сбережения, теперь начались долги. В декабре Бодю,
приведенный в ужас количеством выданных векселей, решился на великую
жертву: он продал свой деревенский дом в Рамбуйе, дом, который обошелся
ему так дорого из-за бесконечных ремонтов и приносил убыток даже и после
того, как старик решил наконец сдать его внаем. Эта продажа убивала
единственную мечту, которою жил Бодю, его сердце исходило кровью, словно
он терял дорогое существо. К тому же этот дом, стоивший ему свыше двухсот
тысяч франков, он вынужден был уступить за семьдесят тысяч. Да и то он
радовался, что нашел Покупателей; дом купили его соседи Ломмы; они
отважились на такой шаг, желая расширить свое владение. Эти семьдесят
тысяч франков должны были еще некоторое время поддерживать существование
торгового дома. Несмотря на все неудачи, снова возродилась мысль о борьбе:
теперь, когда векселя оплачены, победа, быть может, еще возможна.
Лукьяненко Сергей
Юрьев Сергей
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур