сурово потупясь, качала ребенка, - так я гладила и целовала Андрея.
это были самые ласковые слова на свете. - Вздохни глубже! Ты слышишь меня?
Да разве я позволю, чтобы тебе стало хуже! Машенька, глупая, напугала меня.
она приготовила шприц. Но у нее так дрожали руки, что я вырвала шприц и
стала готовить сама, очень медленно, потому что у меня тоже дрожали руки. Но
все же, хотя и неловко, я впрыснула ему камфору.
распахнула окно и встала на колени у постели Андрея.
не белела так страшно мертвая, точно очерченная мелом челюсть?
я еще никогда никого не любила. Я не спала до утра, когда прочитала его, все
думала о том, что ведь у меня нет никого, кроме тебя! Я люблю тебя. Ты
слышишь? Я останусь с тобой!
показалось, что он улыбается, и я залилась слезами. Они закапали прямо на
лицо Андрея, я испугалась, вытерла, но против моей воли они продолжали
капать все время, пока я перекладывала его, ставила градусник, слушала
сердце, которое с каждым ударом стучало все громче, точно вернувшись
откуда-то издалека.
слабость, что приходилось кормить его с ложечки - он не мог поднять руку.
Болтливость вдруг овладела им, он говорил, говорил чуть слышным голосом и
тут же засыпал на полуслове. Я дала ему воды, холодной, чистой, прямо из
колодца, он выпил несколько ложечек и сказал со счастливой улыбкой: "Как
вкусно!" Решительно все приводило его в умиленное состояние; на маленькую
дочку хозяйки он смотрел влажными от радости глазами. Это было
выздоровление. Согласно учебнику инфекционных болезней Розенберга, над
которым я сидела еще совсем недавно, после опасного кризиса часто наступает
"сверхчувствительное состояние духа".
представления о том, что же, собственно говоря, произошло между нами. Ничего
не произошло! Просто я растерялась, увидев его лицо с проступившей челюстью,
- насмотрелась на эти челюсти в анатомическом театре! - и наговорила со
страху множество ласковых слов. Но что-то произошло - иначе почему же
теперь, едва я входила к нему, мы оба начинали чувствовать какую-то
перемену, заставлявшую нас как бы немного стесняться друг друга? Вольно или
невольно, но я обещала Андрею, что стану его женой, и это обещание приходило
ко мне - именно приходило, как человек, - каждую ночь, едва я оставалась
одна. И два "я" - одно разумное, хладнокровное, а другое порывистое,
взволнованное - начинали вести между собой разговор.
Благороднее, добрее, умнее его ты еще никого не встречала".
сказать Андрею, что это лишь полуправда?"
поддерживая друг друга, учиться и работать. А Митя?" - вдруг подумалось мне.
Лопахин после гражданской войны, и как, узнав его, она крикнула низким,
зазвеневшим голосом: "Митя!" - и как потом я бежала по спящим пустынным
улицам... "Когда, переправившись через Анзерку, я без сил лежала на мокром
песке и близость гибели прогнала все, чем я жила до сих пор, - думалось мне,
- почему я стала думать о Мите?"
болезнь Андрея. В середине августа должен был состояться в Ленинграде
Всесоюзный съезд бактериологов и санитарных врачей, и мне хотелось побывать
на нем, тем более что Николай Васильевич должен был выступить с докладом.
"то, что его поразит". Он собирался на съезд и спрашивал, буду ли я в
середине августа в Ленинграде.
Николай Васильевич должен был договориться в деканате, чтобы моя
командировка считалась практикой между четвертым и пятым курсом. С обычной
беспечностью он не сделал этого и теперь, как мне писала Оля Тропинина, мой
перевод на пятый курс встретил неожиданные затруднения. Давно пора было
навестить отца, который писал, что "Авдотья Никоновна тяжело больна и все
надеется, что ее вылечит Таня". Необходимо было съездить в Лопахин и по
другой причине: я должна была привезти и отдать Мите чемодан с бумагами
старого доктора, хранившийся у отца.
всех своих пациентов. Андрей сидел на постели в белой рубашке с открытым
воротом, из которого торчала трогательная похудевшая шея. Ежик его, всегда
аккуратно подстриженный, торчал во все стороны.
Молчанов (это была фамилия заведующего здравотделом) мог бы отпустить меня в
августе. Ведь я все-таки болел тяжело.
говорили... как все будет. Ты понимаешь, о чем я говорю?
может быть, уже разгадал. Ведь ты... - он волновался, - ведь ты ответила на
мое письмо, правда?
говорила со мной до той ночи. Скажи, - и он взглянул мне прямо в лицо, - ты
испугалась, что я умираю, и потому сказала мне...
Не знаю, заметил ли Андрей, что у нее заплаканные глаза. Должно быть,
заметил, потому что задумался, не выпуская из рук мои руки.
- Что я все-таки плохо знаю тебя. Вот сейчас, например, мне все кажется, что
ты расстроена, не уверена, говоришь и не слышишь себя. Я ошибаюсь?
Никого мне не нужно было, кроме него, - такого милого, доброго, красивого, -
я все время забывала, что он очень красивый. Конечно, я люблю его. Как же
еще назвать ту теплоту в моем сердце, которая принадлежала только Андрею и
которую я начинала чувствовать, едва вспоминала о нем?
Глава четвертая. ПРОЩАНИЕ С ЮНОСТЬЮ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
замуж. Может быть, потому, что это выглядело немного смешно: поехала на
эпидемию и через месяц вернулась невестой. Но была и другая причина: еще в
поезде все происшедшее между мной и Андреем в Анзерском посаде отодвинулось
от меня, но не назад, а вперед, точно мое обещание стать его женой должно
было осуществиться лет через десять. Это беспокоило меня, но что я могла
поделать со своей глупой душой? "Вот это - сейчас, - думала я, перебирая
свои дела, которых накопилось множество за то время, что я не была в
Ленинграде, - а это - потом". Сейчас мне нужно явиться с отчетом на кафедру,
с оправданиями к декану. На открытом собрании комсомольской организации
института мне предстояло в самое ближайшее время выступить с докладом о
поездке в Анзерский посад. Среди этих дел и забот мне смутно мерещилась
встреча с Митей, если он приедет на съезд.
весь курс - только что съехались после каникул, - и я инстинктивно
почувствовала, что непременно должна коснуться тех вопросов, которые не
могли не волновать студентов, кончающих медицинский институт. Накануне я
заходила в комитет к Леше Дмитриеву, но он, не знаю почему, снова отложил
разговор, который должен был состояться еще до моей поездки. Это тоже
взволновало меня. Дмитриев вел собрание, и я поймала себя на том, что во
время доклада несколько раз с волнением обернулась к нему.
товарищи потом сказали, что получилось несоответствие между научной и
общественной стороной доклада. Я сама почувствовала это, когда вдруг поняла,
что моих товарищей, студентов пятого курса, больше интересует работа
молодого врача на такой далекой окраине, как Анзерский посад, чем меры
борьбы с дифтерией, о которых можно было прочесть в учебнике инфекционных
болезней.
говорить об Андрее. Я сделала это с невольным чувством, что все сейчас
догадаются, почему я покраснела; смутилась, почему говорю о "местном враче"
в каком-то неестественно свободном тоне. Но ничего не случилось, и я вскоре
совершенно овладела собой. Я рассказала о том, что Андрею приходится
заниматься далеко не одной медициной, но, например, и делами рыболовецкой
артели. Я упомянула о Митрофане Бережном, сидящем над книгами времен Алексея