мире. Но новое, совсем новое увлечение приблудилось к Швамбрании. По
истечении трех дней мы считали этот азарт откровением истины.
бывшем кино "Пробуждение".
сомнительную столичную славу на существенный провинциальный паек.
Энритон, Полонич, Вокар... Правда, выяснилось, что некоторые фамилии были
просто начертаны задом наперед. Так, в паспорте Вокар значился Раков.
универсальный (через несколько лет я встретил его в Москве директором
известного Театра сатиры). Специальностью Холмского были мерзавцы и
Наполеоны. Кроме того, он был драматург и художник. Городской Совет поручил
ему расписать изнутри здание театра. На стенах зрительного зала расплодились
кентавры (человеко-лошади), трубадуры, музы, прорицатели и прочая нечисть.
Холмский был человеком увлекающимся. Он любил крайности. Одних он с головой
запаковывал в железные латы, другим не выдал никакой мануфактуры. Тела он
сделал лиловыми, что, впрочем, вполне соответствовало тому арктическому
холоду, который царил в театре. У входа Холмский нарисовал Венеру Милосскую.
По предписанию горсовета, он снабдил богиню руками. На пьедестале было
написано; "Сейте разумное, доброе, вечное! Сейте! Спасибо вам скажет
сердечное рабочий народ!"
театр!
одной премьеры. Скоро мы знали в лицо и спину каждого актера. Театр завладел
нами. Нам нравилось все в нем: гонг, антракты, очередь у кассы...
полу корчились окурки собачьих ножек, семечки лопались под ногами. Зрители
были в шубах с поднятыми воротниками. Аплодис-менты были неистовы, хотя
рукавицы и глушили хлоп-ки. Во время спектакля наклонный пол зрительного
зала все время сотрясал легкий гул. Это зрители ти-хонько стучали ногами,
согревая подошвы.
веером, а изо рта валил пар, как из самовара. Телогрейка просвечивала под ее
кисеей, Из будки дымился шепот суфлера. От зрителей несло нафтолизолом.
Перед посещением театра нас обильно поливали этой зловонной дезинфицирующей
жидкостью, а когда мы возвращались, нас осматривали в передней со свечкой в
руках.
критиковала. Тетю Сэру один раз едва не побили. Только успели открыть
занавес и задул закулисный сквозняк, как в зале из первых рядов раздался
теткин голос.
волшебная завеса, разделяющая два мира, был какой-то форточкой.
добрый, сын театрального парикмахера, доставил нас на кухню чудес. Нас
поразила грубая невсамделишность бутафорских вещей, игрушечные фрукты и
холщовые горизонты. Зато с восхищением рассматривали мы взрослых людей,
ежедневно играющих в чужую жизнь. Это было почище Швамбрании.
Покровский день нам казался затянувшимся антрактом.
- Оно переносит нас в мир прекрасных образов.
вчерашнего спектакля. Они обвиняли этих выдуманных людей, защищали, любили
их и ненавидели, совершенно, как мы с Оськой, когда играли в Швамбранию. И
мы пришли к выводу, что такое искусство - это Швамбрания для взрослых. Они
играли в нее серьезно.
Спектакль продолжался при керосиновом освещении. Лампы коптили небо,
нарисованное клеевыми красками. Шла заключительная сцена пьесы. Отец решил
убить свою дочь. Отец взял револьвер.
коптит. Пламя тоненьким фонтанчиком встало из стекла. Отец приближался к
дочери. Пламя уж доставало до края холщового павильона. Отец поднял руку с
револьвером. Декорация могла вспыхнуть каждую минуту. Дочь ломала руки. Я
уверен, что очень многие зрители видели, как грозила пожаром лампа. Но дочь
упала на колени, и зрители молчали. Они боялись испортить убийство.
Швамбрания владычествовала в зале. Отец щелкнул взведенным курком.
- закончил пьесу.
меня. Они кричали, что мальчишек нельзя пускать в театр. Они твердили, что я
мог обождать со своим дурацким криком, а теперь вот вышло не убийство, а
какая-то комедия, за которую и денег платить не стоило. И я в душе должен
был признать, что как-никак, а я впервые изменил Швамбрании.
их истинное предназначение. Это были: старый локомотив, вросший в землю на
Скучной улице, и таинственное слово "гитик", упоминавшееся в известном
карточном фокусе.
Вывеска оказалась более сведущей, чем учителя гимназии и энциклопедический
словарь. Я не мог поверить своим глазам, когда на одном из домов бывшей
Брешки, теперь Коммунарной площади, я издали уже прочел: "ГИТИК". Я подбежал
ближе. "Городской Институт Театра и Кино", - прочел я.
Уотнаробраз, Упродком и Волгоразгруз имели свои любительские труппы.
Расплодились театральные студии. Потом все эти студии объединились в одно
целое под вывеской ГИТИК. При ГИТИКЕ открылась детская студия. Так как школа
бездействовала, то мы с Оськой записались туда. Потом к нам присоединились
Степка Атлантида и Тая Опилова.
влюблен в принцессу, а королева, ее мать, была гордая и вообще дрянь. Принцу
показали нос. Потом принц расколдовал гриб, а оттуда вылезла фея и дала
принцу абрикос. Королева съела абрикос, и у нее вырос огромный нос, а на
острове Родос, где жил Форк-дс-Форкос... Словом, там еще много строк
кончалось на "ос".
роли принца, потому что принц по ходу действия должен был объясняться в
любви принцессе, а принцесса, считали мы, догадается, что это не только по
ходу пьесы... Режиссер Крамской дал роль Степке. Он сказал, что Степка
старше, выше меня и голос его мужественнее. Как будто я не мог басить, если
бы захотел!
Федоров - родной сын настоящего парикмахера из настоящего театра.
бессловесного гнома. Оба мы волновались. Гришка Федоров загримировал нас.
Зал нетерпеливо гудел за занавесом, опасный, насмешливый, неведомый. Пора
было начинать, но не было Степки и Форсунова. Режиссер нервничал, шагая за
кулисами.
торопливы.
шпарим... А я добровольцем. Еле упросил. "Молод", - говорят. Все-таки взяли.
Сейчас эшелон уходит. Счастливо оставаться!
уж, мне не жалко. Только других, смотри, отшивай...
Зал стих. Форсунов поправил на плече лямку мешка.
фронт разъедала сыпнотифозная вошь. Мама с тетками приготовила ему три
полных чемодана. Папа взял один. Он мрачно пошутил, что никакой утвари ему
не надо: кургана все равно над ним не воздвигнут, а в загробную жизнь он не
верит. Потом все сели, как полагается перед дорогой.
Корнев Павел
Круз Андрей
Громыко Ольга
Прозоров Александр
Березин Федор
Скальци Джон