Чтение 47–й страницы книги ~Норвежский лес~

Когда Мидори ушла, я хотел было заговорить с ним, но не знал, о чем и как
надо говорить, и решил сидеть молча. Он закрыл глаза и уснул.
Я сел на стул у изголовья и стал наблюдать, как изредка расширяются его
ноздри, молясь о том, чтобы он сейчас не умер. Я подумал, что будет просто
невероятно, если этот человек умрет, пока я буду присматривать за ним. Я
ведь только что впервые встретился с этим человеком, и ничего, кроме
Мидори, нас с ним не связывало, и с ней мы всего лишь вместе посещали
лекции по "Истории драмы II".
Но он не умирал. Он просто глубоко заснул.
Я наклонился к его лицу и уловил чуть слышные звуки его дыхания. Я
успокоился и стал разговаривать с сидевшей рядом женщиной. Она, похоже,
приняла меня за кавалера Мидори, так как все время говорила о ней.
- Такая хорошая девушка, - сказала женщина. - За отцом так хорошо
ухаживает, вежливая, ласковая, отзывчивая, усердная, и на лицо
симпатичненькая. Ты ее береги. Не упусти. Такие девушки нечасто
встречаются.
- Буду беречь, - согласно ответил я.
- У нас дочери двадцать один да сыну семнадцать, так они в больницу и не
приходят. Как выходные, так они куда-нибудь развлекаться едут, то на
серфинги свои, то на свидания. Им только денег карманных побольше подавай.
В пол-второго женщина ушла из палаты, сказав, что сходит за покупками.
Больные оба крепко спали. Горячие лучи послеобеденного солнца ярко
освещали комнату, и сидя на стуле с круглым сиденьем, я, казалось, вот-вот
начну засыпать сам.
В вазе на столе у подоконника стояли белые и желтые хризантемы, сообщая
всем, что сейчас осень. В палате витал сладковатый запах тушеной рыбы,
оставшейся нетронутой после обеда. Медсестры все так же продолжали сновать
по коридору, стуча каблуками, и о чем-то переговаривались ясными и четкими
голосами.
Иногда они заглядывали в палату, и увидев, что оба пациента крепко спят,
улыбались мне и исчезали. Я подумал, что хорошо было бы, если бы было что
почитать. Но в палате ни книг, ни журналов, ни газет не было. Лишь
календарь висел на стене.
Я вспомнил о Наоко. Вспомнил обнаженное тело Наоко, на котором не было
ничего, кроме заколки для волос. Вспомнил узкую талию и укрытые тенью
волосики в паху. Почему она разделась тогда передо мной? Был ли тогда у
Наоко приступ лунатизма? Или это была всего лишь моя фантазия?
Чем дальше удалялся я от того маленького мира с течением времени, тем
труднее мне было понять, было ли все, что произошло той ночью, плодом
моего воображения или нет. Когда я думал, что это было на самом деле, мне
казалось, что так оно и было, а когда я думал, что это было моей
фантазией, то начинало казаться, что это и была фантазия. Все вспоминалось
слишком отчетливо до самых мелких деталей, чтобы быть фантазией, но было
слишком прекрасно, чтобы произойти на самом деле. И тело Наоко, и даже тот
лунный свет.
Вдруг проснулся отец Мидори и начал кашлять, и мои воспоминания на этом
прервались. Я дал ему сплюнуть мокроту на туалетную бумагу и утер пот со
лба полотенцем.
- Воды попьете? - спросил я, и он кивнул, наклонив голову миллиметра на
четыре. Я медленно вливал понемногу ему в рот воду из маленькой бутылочки,
его сухие губы дрожали, кадык слегка шевелился. Он выпил всю теплую воду
из бутылочки.
- Еще попьете? - спросил я.
Мне показалось, что он хочет что-то сказать, и я наклонился к нему поближе.
- Хватит, - сказал он тихим голосом. Голос его был еще суше и тише, чем до
этого.
- Поедите чего-нибудь? Проголодались? - спросил я.
Он опять слегка кивнул. Я покрутил ручку и приподнял кровать, как это
делала Мидори, и стал кормить его с ложки по очереди овощной икрой и
тушеной рыбой.
Прошло довольно много времени, пока он съел половину и слегка помотал
головой, давая понять, что уже хватит. Видимо, много шевелить головой ему
было больно, так как поворачивал голову он лишь чуть-чуть. Я спросил его,
будет ли он есть фрукты, он сказал: "Не хочу". Я вытер ему рот полотенцем,
вернул кровать в горизонтальное состояние и выставил посуду в коридор.
- Вкусно было? - спросил я.
- Невкусно, - сказал он.
- Это точно, еда тут не особо вкусная, - сказал я, смеясь.
Он смотрел на меня, ничего не говоря, и глаза его, казалось, вот-вот
закроются.
Мне вдруг подумалось, а понимает ли этот человек, кто я? Казалось
отчего-то, что со мной ему находиться легче, чем когда Мидори была рядом.
Или, может быть, он принимал меня за кого-то другого. Мне казалось, что по
мне так оно было бы лучше.
- Погода на улице отличная, - сказал я, закидывая ногу на ногу, сидя на
стуле. - Осень, воскресенье, погода отличная, так что куда ни пойдешь,
везде людей полно. В такой день вот так где-нибудь в комнате спокойно
сидеть лучше всего. И не устаешь зря. Туда, где людей много, пойдешь, так
только устанешь, да и воздух плохой. Я по воскресеньям стираю обычно.
Утром белье постираю, на крыше общаги развешу, а перед закатом снимаю и
отглаживаю. Я бы не сказал, что мне белье гладить так уж не нравится.
Здорово, когда помятая вещь разглаживается ровненько. Я довольно неплохо
глажу. В начале, конечно, плохо получалось. Все в морщинах выходило. Но за
месяц где-то привык. Так что воскресенье у меня день стирки и глажки. А
сегодня вот не вышло. Жалко. Погода сегодня - для стирки лучше не
придумаешь. Но ничего страшного. Можно и завтра утром пораньше встать и
все сделать. Вы сильно не переживайте. Хоть сегодня и воскресенье, мне
больше особо и заняться-то нечем. Завтра утром постираю, белье развешу, а
в десять на лекцию. Мы с Мидори эту лекцию вместе слушаем. Это "История
драмы II", мы по ней сейчас Эврипида проходим. Знаете Эврипида? Это
древний грек такой, их с Эсхиллом и Софоклом большой тройкой
древнегреческой трагедии называют. Его в конце, говорят, в Македонии
собаки закусали, но по этому поводу разногласий много. Это про
Эврипида-то. Мне вообще-то Софокл нравится, но это уже дело вкуса, так что
ничего сказать не могу. В его пьесах такая особенность есть, что все люди
попадают в дикие и запутанные ситуации и не могут из них никак выбраться.
Понимаете? Люди фигурируют самые разные, и у каждого есть свои
обстоятельства, причины, убеждения, и все по-своему стремятся к
справедливости и счастью. И из-за этого все люди оказываются в таких
положениях, что ни так не могут поступить, ни этак. Такого ведь в принципе
быть не может, чтобы у всех людей была одна справедливость и все стали
счастливы. Поэтому наступает неизбежный хаос. И что тогда происходит, как
думаете? На самом деле это решается элементарно. В конце появляется бог. У
он все расставляет по местам. Ты иди туда, ты иди сюда, ты иди с ним, а ты
тут пока подожди, типа такого. Как посредник вроде. И таким образом все
дела решаются. Это называется "бог из машины". У Эврипида постоянно этот
"бог из машины" фигурирует, и когда до этого места доходит, то мнения у
людей по поводу Эврипида расходятся.
В реальности, правда, если бы такой "бог из машины" существовал, все было
бы легче. Как какие-то затруднения, как показалось, что выпутаться из
чего-то не можешь, так сверху боженька снисходит и все решает. Как бы
действительно легко было! Вот это, короче, и есть "История драмы II". Мы в
университете такие вещи изучаем.
Пока я говорил, отец Мидори ничего не говорил и смотрел на меня
неподвижным взглядом. Глядя в его глаза, невозможно было хоть сколько-то
судить о том, понимает ли он хоть что-то из того, что я говорю.
- Peace, - пробормотал я.
Закончив говорить, я довольно сильно проголодался. Утром-то я почти ничего
не ел, да и обед съел только наполовину.
Я пожалел, что не доел обед, но жалеть было поздно. Я пошарил там и сям в
поисках съестного, но ничего кроме коробки с сушеной морской капустой,
кускового сахара и соевой пасты там не было. В бумажном пакете лежали
огурцы и грейпфруты.
- Я проголодался что-то, можно я огурцы съем? - спросил я у него.
Отец Мидори, наверное, ничего и не ответил. Я сходил в уборную и помыл все
три огурца. Потом положил на тарелку соевой пасты и стал хрустеть огурцом,
заворачивая его в морскую капусту и макая в соевую пасту.
- Вкусно, - сказал я. - Простенько, свеженько, бодростью отдает. Классные
огурцы. Мне кажется, такая пища куда лучше, чем киви.
Я съел один и принялся за другой. По палате разносился жизнерадостный
хруст. Уничтожив без остатка два огурца, я наконец перевел дыхание. Потом
вскипятил воду на газовой плитке в коридоре и попил чаю.
- Воды или сока хотите? - спросил я.
- Огурец, - сказал он.
Я улыбнулся.
- Ладно. В морскую капусту вам завернуть?
Он чуть заметно кивнул. Я порезал огурец ножом для фруктов на кусочки,
чтобы удобно было есть, и стал накалывать их на зубочистку и класть ему в
рот, заворачивая в морскую капусту и макая в соевую пасту. Он брал их в
рот и с почти ничего не выражающим лицом глотал, сделав несколько
жевательных движений.
- Ну как? Вкусно? - спросил я.
- Вкусно, - сказал он.
- Это хорошо, что вам вкусно. Это доказывает, что вы живы.
В итоге он съел весь огурец. Съев огурец, он захотел пить, и я снова
напоил его. Попив воды, он немного спустя захотел по-маленькому, и я
достал из-под кровати бутылку и приложил к ее горлышку его член.
Я пошел в туалет, вылил мочу и вымыл бутылку водой. Потом вернулся в
палату и допил свой чай.
- Как чувствуете себя? - спросил я.