том, как японец ограничивает себя, и о том, какие неожиданные и порой
отвратительные послабления допускает его мораль.
платят литераторы в погоне за занимательностью или оригинальностью. Нет.
Разглядывая своим внимательным взором сложные переплетения жизни, обычаев,
человеческих отношений в этой древней и вместе с тем молодой
капиталистической стране Востока, Всеволод Овчинников ищет и находит ответы
на многие сложные вопросы, которые живо интересуют его как политика,
международника: почему так, а не иначе сложилась современная история Японии,
правящий класс которой претендует на господствующее положение в Азии, да и
не только в Азии.
страна, делится на противоборствующие классы и что марксисты никогда не
отождествляли с жестокой и коварной правящей верхушкой империалистических
держав широкие народные массы, угнетаемые ими, -- именно им, этим массам,
принадлежит будущее, и именно они воплощают в себе черты национального
первородства, хотя и на их сознание, на их психику оказывает свое
губительное, уродующее воздействие строй эксплуатации и угнетения.
этом. Вот почему его книга проникнута глубоким интересом и подлинной
симпатией к десяткам миллионов японцев.
Японии, нужно постигнуть не только то, что происходит в сфере экономики и
политики, но и национальный характер японца--тот характер, который, как
образно сказал автор этой книги, "можно сравнить с деревцем, над которым
долго трудился садовод, изгибая, подвязывая, подпирая его... Если даже
избавить потом такое деревце от пут и подпорок, дать волю молодым побегам,
то под их свободно разросшейся кроной все равно сохранятся очертания,
которые были когда-то приданы стволу и главным ветвям".
собственными рассуждениями и собранным им обильным фактическим материалом;
он подкрепляет их огромным количеством свидетельств многих людей с таким же
внимательным взглядом, извлекая доныне звучащие свежо и современно мысли и
утверждения из произведений, подчас написанных столетия тому назад.
сплавляются с высказываниями легендарного Марко Поло из его "Путешествия" --
а это год одна тысяча двести девяносто восьмой, -- с памятной запиской для
московского посла в Пекине Николая Сафария, сочиненной в одна тысяча
шестьсот семьдесят пятом году, с необычайно интересными "Записками капитана
В. М. Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах"--кто из нас не
зачитывался в молодости ими? -- и с великим множеством стародавних
манускриптов, и с более близкими к нашей эпохе трудами, и с несметным
богатством свидетельств наших современников, выдержки из коих столь щедро
рассыпаны по страницам "Ветки сакуры".
чтобы на свет появилась эта книга. Такой труд по силам не каждому, он
требует особого творческого склада, требует одержимости в лучшем смысле
этого слова -- подлинной увлеченности замыслом. Ну что ж, Овчинникову это по
плечу.
встречал столь трудолюбивого журналиста. Подумать только: за годы работы в
"Правде" он сумел, как никто другой, изучить Китай, потом Японию, а затем,
когда неисповедимые редакционные пути привели его на европейский плацдарм,
он начал с той же методичностью и упорством вгрызаться в совершенно новый --
уже третий по счету! -- каменный слой познания. Правда, главные интересы его
остались все же на Востоке.
назад, когда он, будучи совсем молодым человеком, с группой стажеров,
набранных нами из выпускников московских учебных заведений, впервые вошел в
наш редакционный зал совещаний. Стажерам предстояло начинать с азов, и мы,
старшие их товарищи, в меру своих сил и возможностей помогали им делать
первые шаги в журналистике.
в строю правдистов; у каждого свой почерк, свой характер, свои литературные
вкусы и привязанности. Но уменье и вера в себя пришли не сразу. Были
раздумья; какой путь избрать, как и о чем писать, к берегу какой страны или
континента держать курс. А вот у Всеволода все определилось сразу: прежде
всего -- Восток!
сурово. Он прошел трудную школу. Овчинников принадлежит к тому поколению,
которое вступало в сознательную жизнь под грохот артиллерийских залпов и
бомбовых ударов второй мировой войны. Он был школьником в Ленинграде, когда
началась эта война. Страшная блокадная зима 1941/42 года, потом эвакуация с
семьей в далекую Сибирь. Работа в сочетании со школой, учеба в армии -- вот
только повоевать не пришлось! -- и, наконец, институт, изучение трудного
китайского языка, диплом с отличием и сразу же -- "Правда".
журналиста-международника определилось сразу. Что же касается манеры письма,
которую он избрал, то вот она: сплав публицистики и художественной прозы,
органическое соединение точности мысли и образности языка.
Сразу ушел на большую глубину. Копил драгоценный груз наблюдений, испещряя
десятки записных книжек своим аккуратным почерком. Я с удовольствием
вспоминаю, как он водил меня в 1956 и 1957 годах по улицам Пекина и
рассказывал десятки интереснейших историй, каких не прочтешь в книгах.
одного сложнейшего азиатского мира перейти в другой, не менее сложный. Я,
честно говоря, даже опасался тогда: удастся ли Всеволоду этот искус; по
собственному опыту знаю, каким трудным бывает такое переключение после того,
как ты свыкся со своей первой зарубежной страной. Но вот прилетаю в Токио и
вижу, что Овчинников снова на коне. Мы бродим с ним по Гиндзе, летим в
Осаку, он водит меня по Хиросиме, и я убеждаюсь, что и Япония стала для него
открытой книгой. Теперь он возмужал, набрался опыта. Его работы и с точки
зрения литературной формы приобрели большую значительность.
вся читающая Москва -- без преувеличений -- увлеклась ею. Десятки людей
расспрашивали меня: "Кто этот автор?", "Наверное, он всю жизнь прожил в
Японии?", "Как ему удалось так глубоко изучить духовный склад японского
народа?" И мне доставляет большое удовольствие рассказывать, что автор
"Ветки сакуры", не какой-нибудь специалист-этнограф, и вовсе не книжный
червь, и даже не токийский старожил, а просто-напросто толковый советский
журналист, человек с внимательным взглядом и великий труженик, умеющий
собирать камушек за камушком, чтобы потом творить из них свою великолепную
мозаику.
почерка, что в "Детгизе" совсем недавно вышла еще одна -- небольшая по
объему, но какая емкая по содержанию! -- работа Овчинникова "Тени на мосту
Айои" -- о Хиросиме. В ней они найдут еще одно свидетельство того, как важно
для журналиста это мастерство собирать камушек за камушком. Казалось бы, о
Хиросиме уже написано и рассказано столько, что невозможно добавить к этому
что-то новое. Но вот вы раскрываете эту тоненькую книжечку в черной обложке,
начинаете читать, и вас сразу же, словно магнитом, притягивают десятки
поразительных, совершенно новых для вас деталей, из которых складывается это
лаконичное и в то же время очень глубокое повествование. Ни грана патетики,
ни капли литературного глицерина. Только детали. Только факты.
летит стрелой. Он уже стал ветераном "Правды", Но перо его остается молодым,
оно стало даже острее, чем было раньше. И я уверен, что он еще много раз
порадует читателей своими отличными выступлениями.