Чтение 47–й страницы книги ~Форпост~

под ним.

Наконец он умолк, а через несколько минут захрапел на разные голоса и
как-то очень странно: казалось, будто его резали или душили.

Фитилек, едва тлевший в плошке, затрещал, раза два вспыхнул и погас,
наполнив кухню противным запахом подгоревшего сала. В заиндевевшее окно
глянул месяц, и на глинобитный пол упала полоса тусклого света, перерезанная
на шесть долек тенью оконной рамы.

Мельник ужасающе храпел и стонал. Одурманенный пивом, мужик
раскачивался вправо и влево, чему-то улыбался и рассуждал вслух:

- Ну, и продам!.. А что? Нельзя, что ли? Лучше мне в чужой стороне
купить пятнадцать моргов хорошей, настоящей земли, чем биться здесь на
десяти негодных, да еще по соседству с Ясеком Гжибом. Они со стариком вовсе
меня заедят... Продать так продать, но чтоб сразу...

Он встал, словно собираясь сейчас же идти к нотариусу. Вспомнив,
однако, что до нотариуса далеко, он снова опустился на сенник и тихо
засмеялся. Крепкое пиво, выпитое на голодный желудок, совсем его разморило.

Вдруг на фоне освещенного окна показался какой-то силуэт. Кто-то со
двора пытался заглянуть в кухню.

Мужик машинально подошел к окну. Взглянул, мигом протрезвел... и
выбежал из кухни. От скрипа дверей сонный батрак заворочался и выругался, но
Слимак ничего не замечал. Трясущимися руками он нащупал в сенях щеколду,
толкнул дверь, и его обдало морозным воздухом.

Во дворе перед домом стояла женщина и заглядывала в окно. Слимак
бросился к ней, схватил за плечи и в ужасе прошептал:

- Это ты, Ягна?.. Ты?.. Побойся бога, что ты делаешь? Кто тебя одел?

Действительно, это была Слимакова.

- Сама я оделась, только с башмаками никак не могла управиться, вишь,
как нескладно обулась... Ну, пошли домой, - сказала она, потянув его за
руку.

- Куда же домой? - ответил Слимак. - Ты, знать, совсем больна, раз не
помнишь, что у нас сгорели и дом и рига... Ну, куда ты пойдешь по такому
морозу?

В саду залаяли волкодавы Хаммера; Слимакова повисла на руке мужа,
упорно повторяя:

- Пошли домой... Пошли домой! Не хочу помирать в чужом углу, словно
побирушка... Не! Я сама хозяйка... Не хочу брататься со швабами, а то ксендз
не окропит мой гроб святой водой...

Она тянула мужа, и он шел. Так они добрели до ворот, потом вышли за
ворота, потом дальше - к замерзшей реке, только бы скорей дойти до жилья. За
ними с бешеным лаем бежали собаки и рвали на них одежду.

Они молча шли. Наконец у реки Слимакова, выбившись из сил, остановилась
и, передохнув немного, заговорила:

- Ты думаешь, я не знаю, что немцы тебя окрутили и что ты хочешь
продать им землю?.. Может, не правда?.. - прибавила она, дико глядя ему в
глаза.

Слимак опустил голову.

- Ах ты продажная душа!.. Отступник проклятый! - вдруг взорвалась она,
грозя ему кулаком. - Землю свою продаешь?.. Этак ты и самого господа Иисуса
Христа продашь!.. Прискучило тебе честно жить, как подобает хозяину, как жил
твой отец? Бродяжничать захотел? А Ендрек что будет делать?.. Ходить за
чужой сохой?.. А меня ты как похоронишь?.. Как хозяйку или как побирушку
какую?..

Она потянула его к себе и ступила на лед. Когда они дошли до середины
реки, Слимакова вдруг крикнула:

- Стой тут, Иуда!.. - И она схватила его за обе руки. - Что, будешь
продавать землю? Ты уже у меня из веры вышел. Слушай, - говорила она в
лихорадочном возбуждении, - ежели продашь, господь бог проклянет и тебя и
сына... Этот лед провалится под тобой, ежели ты не откажешься от
дьявольского наущения... Я хоть помру, а покоя тебе не дам... Глаз не
сомкнешь, а уснешь, я из гроба встану и не дам тебе спать... Слушай!.. -
кричала она в приступе безумия. - Ежели ты продашь землю, не проглотить тебе
святых даров: поперек горла они тебе станут или разольются кровью...

- Иисусе! - шепнул мужик.

- Куда ни ступишь, трава у тебя загорится под ногами... - заклинала его
обезумевшая женщина. - На кого посмотришь, того сглазишь, и несчастье падет
на его голову...

- Иисусе! Иисусе! - стонал мужик.

Он вырвался из ее рук и заткнул уши.

- Продашь? Продашь? - спрашивала она, наклоняясь к самому его лицу.

Слимак тряхнул головой и развел руками.

- Будь что будет, - ответил он, - не продам.

- Хоть будешь подыхать на соломе?

- Хоть буду подыхать.

- Так помогай тебе бог!..

- Так помогай мне бог и безвинные муки его...

Слимакова пошатнулась. Муж подхватил ее, обнял и почти дотащил до
конюшни, где спали оба батрака Хаммера.

Слимак усадил жену на порог, а сам застучал кулаками в двери.

- Кто там? - спросил сонный голос.

- Отоприте!.. Вставайте!.. - ответил мужик.

Один из батраков отпер дверь.

- Это вы, Слимак? - с удивлением спросил он, кутаясь в тулуп.

- Ступайте к себе в колонию, мне тут надо уложить мою бабу.

Батрак почесал всклокоченную голову.

- Смеетесь вы, что ли?.. Да ведь земля эта уже не ваша...

- А чья же?.. - в бешенстве заревел мужик и, схватив его за шиворот,
вышвырнул во двор. - Вон пошли!.. - прибавил он, пропуская второго батрака,
который с сапогами в руках сам поспешил уйти.

Возмущенные тем, что их выгнали, немцы, ворча, стали одеваться. Слимак
взял жену на руки и уложил на еще не простывшую постель. Женщина тяжело
дышала.

- Ну, теперь будете судиться! - сказал старший батрак. - Так нельзя
обманывать людей. Старик вам поверил на слово и вызвал Кнапа, жене вашей
обеспечил уход, вы договорились о продаже, а сами среди ночи удираете.
Честный же вы купец!..

- Это его Геде подбил, - вмешался второй батрак.

- Нет, Геде не такой подлец, - возразил старший, - он не нарушит
договора. Тут пахнет евреями. Наверное его подговорили Иосель с Гиршгольдом
- два негодяя, которые всех нас пустили в трубу.

Слимак в ярости захлопнул двери конюшни. Оба немца закричали:

- Ты еще поплатишься за свое мошенничество!..

- Всей твоей земли не хватит!..

- Увидишь, как тебя надуют евреи!..

- С голоду подохнешь, руку будешь протягивать на паперти!

- Поцелуйте меня в... - огрызнулся Слимак.

Батраки повернулись и ушли в колонию, грозя кулаками и ругаясь
попеременно по-польски и по-немецки. Когда их сердитые голоса замолкли,
Слимак вышел из конюшни и стал бродить по двору, прислушиваясь, не едет ли
кто по дороге.

"Ничего не поделаешь, - думал он, - придется звать какую-нибудь бабку
да фельдшера..."

Время от времени он приоткрывал скрипучую дверь и заглядывал в конюшню.
Жена уже не хрипела, и ему показалось, что она спит спокойнее.

Так он прошатался до утра. На заре он задал корму коровам, напоил их, а
когда совсем рассвело, пошел в конюшню, решив немного поспать.

Его поразило спокойствие жены. И, хотя глаза у него слипались и шумело
в голове, он наклонился над ней и, собрав последние силы, стал осматривать.
Потом дернул ее за руку, потрогал губы - она не шевелилась. Умерла и даже
успела уже окоченеть.

- Ну вот!.. - пробормотал мужик. - Эх... Все пошло к чертям!..

Он затворился в конюшне, сгреб немного соломы в угол и лег. Через
несколько минут он крепко уснул.

Было уже за полдень, когда Слимак проснулся от света и крика. Он открыл
глаза и увидел перед собой старуху Собесскую.

- Вставайте, Слимак, вставайте!.. Жена-то ваша померла... Как есть
померла...

- А что я могу сделать? - ответил мужик.

И, повернувшись животом вниз, еще плотней натянул на голову тулуп.

- Гроб надо купить... В приход пойти, сказать...

- Ну, и пускай говорят, кому надо...

- Кому надо-то? - кричала бабка. - В деревне толкуют, что вас сам бог
наказал за Овчажа да за сиротку... Немцы лютуют против вас - страшное дело!
Толстый-то этот, мельник из Вульки, поссорился с ними и уехал... Иосель и то
не велел мне сюда идти, говорит, что теперь вы платитесь за цыплят, которых
прошлый год продавали дорожникам. Совсем он остервенился, я уж хотела варом
ему плеснуть в зенки... Да поднимайтесь же, Слимак!.. - говорила бабка,
дергая его за тулуп.

- Эй!.. Отвяжись от меня, - отозвался мужик приглушенным голосом, - а
то как двину ногой, так вся водка из тебя брызнет...

- Ах ты безбожник! Собачий ты сын!.. Отступник от святой церкви!.. Да
ты и вправду совесть потерял; вишь, валяется, когда родная жена ждет
христианского погребения... Да опомнись, Слимак!

- Поцелуй меня, знаешь?.. - заревел мужик и взмахнул ногой в воздухе с
такой силой, что старуху ветром обдало.

Бабка всплеснула руками и с воплем побежала в деревню...

Слимак толкнул дверь и снова укрылся тулупом. Сердцем его овладело
непреодолимое мужицкое упрямство; он был уверен, что погиб безвозвратно. Он
не жаловался, ни о чем не жалел, но хотел лишь одного: заснуть и во сне
умереть. Враги его прокляли, знакомые отступились, близкие сошли в могилу. У
него не осталось никого и ничего; во всем мире не было руки, которая