Чтение 47–й страницы книги ~Черная книга Арды~

...А она сама была - Айрэнэ, Айрэ, светлым лучиком Аст Ахэ. И была она подругой невесты, и сама сплела для новобрачных белые венки из цветов-звезд. Ей казалось - она попала в сказку. Все так волшебно получилось - спала красавица в заколдованной пещере, пришел отважный воин и разбудил ее, и вот - свадьба.

Так было с ее подругой Ахтэнэ. Айрэ помнила - девушку точила странная болезнь, медленно убивавшая ее душу. Ахтэнэ никогда не говорила, что с ней. Никогда и никому. Просто медленно умирала. И однажды Учитель решил погрузить ее в волшебный сон, доколе не придет исцеление. Айрэ часто приходила к ложу подруги в пещеру у темного озера среди елей, сидела рядом и тихо пела - Ахтэнэ любила ее песни... А потом пришел этот человек. Он был чужой, Айрэ знала, как он попал в Аст Ахэ. Отец рассказал - он был там. Враг - но умирающий истерзанный человек, отбитый у Орков, он не мог быть врагом сейчас. Так получилось, что Враг стал лекарем ему, а затем благодарность пересилила вражду. Айрэ знала, что чужака уважали, и что, хотя он считался пленником, его свободу здесь никто не стеснял. И вот - он забирает у Айрэ любимую подругу. Девушка немного ревновала, хотя и видела, как они любят друг друга. И все же Ахтэнэ покинет Аст Ахэ вместе со своим супругом - так решил Учитель. Грустно.

А всем было радостно. В самых лучших нарядах были сегодня воины и целители, певцы и книжники, менестрели и мастера, мужчины и женщины. Место во главе стола было для молодых. Их еще не было, как и Учителя, и Повелителя Воинов. Шум нетерпеливого ожидания наполнял залу - и внезапно оборвался звонким аккордом серебряных струн.

- Пора, - сказала Айрэ, слегка подталкивая непривычно оробевшую Ахтэнэ.

- Страшно, - прошептала та.

- Ну, вот! Съедят тебя, что ли?

- Нет, все смотреть будут... Тебе хорошо, ты привыкла, ты певица, а я-то лекарь...

- Целительница! Разве целители могут трусить? Ну, вперед! Смелее! Сегодня ты - королева!

Айрэ врала - ей тоже было не по себе. Но как изменилась подруга - словно долгий колдовской сон создал ее заново... Прежде она редко бывала такой.

Девушки вошли в зал, в бурю приветственных криков и здравиц. Ахтэнэ попятилась, и Айрэ чуть ли не силой потащила ее к столу. Похоже, ее суженому было не легче. А потом появился Учитель. Сегодня, сказала бы Айрэ, он был необыкновенно нарядно одет. А всего-то - мантия, расшитая серебром и самоцветами, как звездное небо, да драгоценный пояс. Какое у него было лицо - почти счастливое, а глаза... Нет, лучше не смотреть, а то можно прямо-таки влюбиться. Наверно, именно из-за света этих радостных глаз в сердце Айрэ заплясали веселые бесенята, и, поднырнув под рукой Учителя как раз в тот момент, когда он собирался вложить руку Ахтэнэ в руку жениха, она завопила во весть голос:

- Не отдам подругу! Ты, разбойник, плати выкуп!

Хохот раскатился по залу. Смеялись все - даже отец. Даже Учитель улыбался...

- Но... у меня нет ничего, - смущенно пробормотал Хурин.

И тогда один из молодых воинов крикнул:

- Эй, братья! Выкупим невесту для нашего друга!

Айрэ чуть не засыпали всяческими драгоценными безделушками. Но и тут вывернулась хитроумная певица:

- Пусть это достанется невесте. А мне хватит и этого, - она выбрала маленькую застежку для плаща в виде листка из голубовато-зеленого камня.

- Забирай, - она притворно вытирала горючие слезы, шмыгая носом.

А потом она просто смотрела. Видела, как Учитель соединил руки Ахтэнэ и Хурина, как они пили из одной чаши, и все славили их. Только трое в этом зале сегодня были в белом - новобрачные и она, Айрэ. Молодому мужу воины поднесли великолепный меч. Он принял оружие с поклоном и, коснувшись клинка губами, сказал:

- Никогда этот меч не поднимется против твоих людей, господин. В том клянусь за себя и за детей своих!

Одобрительный гул был ответом ему. А потом Учитель подал Ахтэнэ маленький ларец из лакированной меди.

- Я дарю тебе этот убор. Тот, кто носит его, будет любим всеми и всегда. Но помни - тот, кто носит его, должен быть чист сердцем. И... не забывай меня.

- Я никогда не забуду тебя, Учитель, - тихо ответила Ахтэнэ. И в тот миг Айрэ показалось, что за их словами стоит что-то еще, но что именно - она не знала...

Пир начался. Учитель сел рядом с ее отцом, и она поразилась их сходству - оба были седыми, у обоих лица рассечены шрамами. И еще она знала об ожогах на их ладонях...

- ...Как они похожи, - прошептал молодой муж своему соседу. - Кто этот человек?

Юноша рядом с ним посерьезнел:

- Это Ульв. Один из лучших в Аст Ахэ. Он командует сотней, и все стремятся попасть к нему. Учитель любит его.

- Но его лицо - что с ним?

- О, это долгая история. И невеселая. Знаешь ли, лет двадцать с небольшим назад пришла сюда одна девушка. Ее звали Ириалонна, Заклинательница Огня...

...Как будто снова ладони полны раскаленных углей. Он тогда сжимал их в кулаках изо всех сил, пока сознание не покинуло его. Даже сейчас эта давняя боль никак не утихнет... Он потом долго не мог смотреть на огонь и проводил дни один в холодной темной своей комнате, забившись в угол, пока Борра не вытащил его оттуда силой. С Этарком творилось неладное, и Борра понимал, что, помогая другому, Ульв сумеет исцелиться... Этарк уже почти пятнадцать лет мертв... Тогда, ослепленный местью, он сам швырнул факел в поленья костра Дейрела и сам сломал себя. Потом, осознав происшедшее, он чуть с ума не сошел. Порывался убить себя, просил, чтобы его убили... Они с Ульвом слишком хорошо поняли друг друга. Внешне Этарк исцелился - но никогда не смеялся больше. А полгода спустя он погиб. Ульв видел, как он внезапно опустил меч и остановился; мгновением позже на том месте, где он стоял, над толпой с радостным воплем кто-то поднял за волосы его голову. Белая ярость ослепила Ульва. Когда он начал воспринимать мир вновь, он увидел себя среди десятка трупов над обезглавленным Этарком... В тот день Ульв уже смог смотреть на пламя погребального костра... Он прекрасно понимал - Этарк просто дал убить себя...

А Ульв жил. Было для чего.

Девочка, которой Ириалонна спасла жизнь, считалась ее приемной дочерью. Теперь она стала его дочерью. Наша дочь, - говорил он сам себе. Он берег и опекал ее; наверно, в глубине души жил смертельный страх - потерять еще и ее. Потому слово отца было - законом. Только так он мог уберечь ее... Девочка росла - ясная, веселая, светлая, как лучик солнца. Потому ее и назвали Айрэнэ. Судьба одарила ее чудесным голосом и, хотя она не умела слагать песен, любой менестрель рад был бы отдать ей все свои - только бы их пела она. Так она однажды встретилась с Ахтэнэ. Юная целительница любила петь и немного грешила стихотворством. А Айрэ однажды попробовала спеть некоторые из ее баллад. Так они сдружились. Ахтэнэ могла часами слушать Айрэ, и становилась при этом совсем иной - словно в ней проступали черты другого "я", обычно скрытые под маской мальчишечьей дерзости и твердости. Однажды она сказала:

- Когда ты поешь, я словно что-то вспоминаю. Будто я уже была когда-то. Так горько и так хорошо... Тогда приходят слова, и получаются песни - или я их вспоминаю? Пой мне еще, Айрэ, пожалуйста!

И Айрэ пела. Однажды ее услышал Учитель. Лицо у него стало такое, словно он увидел призрак, он стоял с широко открытыми глазами, не веря себе. Он узнал этот голос. Он узнал эти слова.

- Что ты поешь, Айрэ? Откуда?..

- Это Ахтэнэ сочинила. Она не... вернее, она поет, но у нее очень слабый голос. Она просит, чтобы я пела. Тогда она сочиняет песни - словно они ей вспоминаются, так она говорит.

- Спой мне. Еще раз, эту же. Очень прошу тебя.

Айрэ пела, а он все ниже опускал голову.

- Благодарю тебя... - тихо сказал он, когда девушка умолкла.

- Это Ахтэнэ... Ее песня.

- Ахтэнэ...

...А Борра остался в Аст Ахэ. Торк умер - раны доконали. Друзья были при нем до последнего мига - говорили с ним, пели для него... Перед смертью он попросил чашу вина и выпил во здравие всех. Затем попросил, чтобы его облачили, как воина, и вложили в руку меч. Несколько минут он лежал так, потом закрыл глаза... Хорошая смерть - среди друзей; добрая смерть... Вент покинул Аст Ахэ после того, как его отец умер. Теперь здесь его сын - хороший, достойный юноша. Ульв улыбнулся - мальчишка уже давно посматривает на Айрэнэ...

...И снова - беспамятство и дорога. Одно в голове - идти. Куда? Зачем...

И снова - сон...

- ...Уходи. Ты должна уйти вместе со всеми. Я умоляю тебя, приказываю

- уходи.

- Но почему? Ведь мы же победим. Разве не так?

Ульв опустил седую голову.

- Нет, Айрэнэ. Мы не победим.

В груди у нее неприятно похолодело, она почувствовала, как подгибаются колени.

- И... ничего больше не будет...

- Нет.

- И... тебя?

- Да.

Айрэ вцепилась в его руки:

- Нет! Нет, ты не можешь умереть! Я не хочу!

Только сейчас заметила, что ногтями впилась в ладони Ульва. Охнув, уткнулась лицом в его колени. Плечи ее вздрагивали.

- Я не хочу... Если ничего не будет... зачем... зачем жить...

Ульв поднял ее и крепко прижал к груди - она слышала, как бьется его сердце.

- Айрэнэ, дочка, девочка моя... ты не думай, я не из жалости, не из отцовского страха отсылаю тебя... Я хочу, чтобы о нас помнили. Нас не станет, мы, как зерна, предназначены земле. А ты - юный росток; это твое время. Нас должны помнить, понимаешь? Иначе все будет напрасно. Тогда мы действительно проиграем. Думаешь, это самое трудное - пасть в бою? Нет, жить куда тяжелее. Я обрекаю тебя на жестокую судьбу. Но ты - сильная. Знаешь ли, хотя у нас разная кровь, но мне иногда кажется, что в тебе возродилась часть души твоей приемной матери... И ты - моя дочь. Ты сможешь выжить. И расскажешь о нас.

- Отец, - тихо сказала Айрэ, - расскажи мне о моей матери. Ты никогда о ней не рассказывал, говорил, что еще не время.

- Теперь время, - кивнул Ульв.

...И был последний пир. Отец позволил ей побыть вместе со всеми в ту последнюю ночь. Странно, как светел был этот предсмертный праздник, как ясны и возвышены были лица людей - словно все обыденное ушло из них. Она запомнила их такими - светлыми и прекрасными. Как по-особому звучали песни менестрелей в ту ночь... Многие из них сменили лютни на мечи, и на рассвете в огне лопались со звоном струны... И она пела - пока голос не отказал. Пела для всех - для тех, кто уходил, для тех, кто оставался, для тех, кто в эту последнюю ночь облачился в белые одежды новобрачных, чтобы на рассвете расстаться навсегда - женщины должны были уйти. Оставались только воины и некоторые целители. И Айрэ пела, пела... В полночь новобрачные покинули пирующих. А Айрэ все пела. Она вглядывалась в дорогие лица, чтобы запомнить, запомнить их такими. Запомнить Учителя - в ту ночь он впервые не прятал рук.

Айрэ пела... Учитель встал и, медленно обойдя стол, подошел к ней. Положил руки на плечи и осторожно поцеловал ее в лоб.

- Благодарю тебя. Отдохни теперь. Ты устала, а путь далек...

На рассвете отец простился с нею. Но он не знал, что она ослушается. Ей не довелось видеть всей битвы - только отчаянное сражение у врат Аст Ахэ. Наверно, она еще надеялась на что-то, иначе все случившееся не стало бы таким ударом. Неподвижной статуей, она сидела в своем укрытии, стискивая раскалывающуюся от боли голову, и смотрела, смотрела, смотрела... Запомнить...

Ночью она, уже теряя разум, бродила по мертвому полю. Она узнавала мертвых, она звала их, но не было ответа. Двое или трое раненых - она не помнила точно, - стонами привлекли ее внимание, и она перетащила их подальше от этого места. Она бродила среди мертвых, как и женщины врагов, и никто не обращал на нее внимания. А небо даже ночью было светлым - алым от пожара. Айрэ остановилась - она узнала лицо. Она же помнила - это была Райхэ, та, что еще вчера в белом венке сидела рядом со своим возлюбленным. Они и сейчас были рядом... "Почему же я не была здесь? Почему я не сражалась? Или отец зря меня учил? Отец... Отец!!" Она закричала, бросившись на землю. Он был здесь - словно спал, прижавшись щекой к шелку изорванного, покрытого кровью и грязью знамени. Рядом - знаменосец: застывшее лицо строго и возвышенно. Лицо скорбного божества...

Кто-то подошел сзади.

- Сжечь бы эту тряпку... И головы им всем... как Орки наших тогда... в одну кучу!

Она метнулась змеей, с криком целясь ему ногтями в лицо. Удар рукоятью меча сбил ее с ног.

- Ах ты...

- Оставь! - крикнул кто-то. - Ты что, им, что ли, уподобиться хочешь? Она же сумасшедшая...

Кое-как она доползла до своих раненых. Разбитое лицо кровоточило, но глаза ее были сухими. Несмотря на все ее усилия, раненые умерли к утру. Сила, связывавшая воедино всех в Аст Ахэ, ушла. Они умирали. Воистину, все они держались лишь волей Врага, правы мудрые в Эрессеа... Да только у них была еще и своя воля. И эта воля еще теплилась в ее душе, погруженной в сумрак безумия, и вела ее - неведомо зачем, неведомо куда...

...Яркий луч во мгле небытия... Она пела, бредя по дороге, ничего не видя, кроме тех смутных образов, что всплывали в ее памяти, когда кто-то схватил ее за плечо и на наречии, заставившем ее вздрогнуть, спросил:

- Что ты поешь? Кто ты? Кто ты?!

Она смотрела в лицо говорившему, и вдруг, сама не зная, почему, произнесла вырвавшееся из тьмы слово:

- Хонахт...

- Что?! Ты видела его? Ты помнишь? Кто ты, кто?..

Она беспомощно покачала головой.

- Хонахт... Хонахт, - повторяла она, цепляясь за это имя, как за соломинку, пытаясь вынырнуть из пучины забвения.

- Хонахт...

- Бедняжка... Наверное, она - оттуда. Надо ее отвести в Дом, к вождю. Может, она вспомнит, может, расскажет ему о сыне...

Хонахт. Похоже, она начала вспоминать. Это имя вызывало образ молодого воина, горделивого и изящного, как благородный олень, со светящимися янтарными глазами. Но больше - ничего...

Ее вымыли и накормили, и впервые она уснула в тепле. Но снов не было. Может, задержись она здесь подольше, целители сумели бы разбудить ее душу, но она ушла на третий день. Никто не остановил ее - в земле Сов священен путь Странника.

- Ее судьба не здесь, - сказал лекарь, - я вижу, что-то зовет ее. Ей надо идти. Да хранит ее Иллаис...

...И опять идет она, безумная, по безлюдным краям, среди седого мха и камней, низких северных сосенок и тысяч маленьких озер. Ветер поздней осени швыряет ей в лицо режущую снежную крошку, ноги ее сбиты в кровь и уже не ощущают холода. Кровь запеклась на потрескавшихся губах, а она идет, она поет, и плачет она... Некому дать ей хлеба, некому бросить ей одежду. Изможденная, почти нагая - она идет туда, где над краем земли ночью горит корона из Семи Звезд...

...Когда-то здесь добывали каменную соль. Теперь здесь возник чуть ли не лабиринт вырубленных людьми коридоров. Потом, когда выработки закончили, сюда стали приходить искавшие уединения. Это их руками созданы барельефы и колонны, скульптуры и светильники... А дальше, в глубине - пещеры, и в самой большой из них - теплое озеро с целебной водой. Воздух пещер животворен, а покой и тишина несут исцеление больному сердцу. Тихо падает вода со сталактитов. Мерно, как минуты, отсчитываемые Вечностью. Вдоль озера, огибая его по стене, идет тропа. По ней со светильниками в руках проходят люди - тихо, чтобы не нарушить покоя этих мест, медленно - они несут женщину, что недавно нашли на опушке Леса. Тогда птицы кружили над домами - звали...

...Здесь было тепло - в этих краях вулканы еще порой выбрасывают лаву, и земля согрета их огнем. Смотрительница Теплых Пещер считалась одной из лучших врачевательниц края, и великой честью было попасть в число ее учеников. Таких было немного, ибо врачевать душу куда труднее, чем тело. Сейчас она вместе со своим учеником молча стояла возле ложа спящей пришелицы - неподвижной и бесчувственной; только слабое дыхание говорило о том, что она еще жива.

Голубоватый оттенок отглаженных до блеска стен, мягкий ковер на полу, полумрак, едва рассеиваемый зеленоватым светом стеклянных светильников создавали ощущение покоя, успокаивая, погружая в сон. Где-то мерно капала вода.

Целительница Халинн, женщина лет пятидесяти, казалась намного моложе

- впрочем, таковы были все люди этой земли. Она вглядывалась в лицо спящей, словно слушала ее тайные сны, неведомые самой больной.

- Ее тело почти совсем исцелилось, - сказала, наконец, Халинн, но сказано это было с такой печалью, что ее юноша-ученик вздрогнул.

- Совсем седая... А ведь, наверно, не намного старше тебя. Таков Большой Мир. Ты ведь знаешь - я всегда была против того, чтобы Странники уходили из нашей земли, но, видимо, я просто неспособна это понять.

Юноша опустил голову.

- Скоро она проснется. Надеюсь, ее окрепшее тело сумеет поддержать душу в нелегкой борьбе с безумием и ядом прошлого. Тяжела ее ноша...

- Может, будет лучше, если она забудет? - прошептал юноша.

- Нельзя лишать ее памяти, не спросив ее. Захочет ли она стать другим человеком? Ведь ты бы не хотел этого? - женщина прямо посмотрела в глаза ученику.

Юноша поспешно отвел взгляд. Женщина улыбнулась:

- Останься здесь. Ей нужна будет твоя помощь. Когда проснется, дай ей теплого вина со снадобьями и горячего мясного отвара. Затем...

Юноша согласно кивал, почти не слушая. Он все давно знал, тысячи раз думал о том, как она проснется и что он должен будет сделать...

Женщина ушла, оставив его одного со спящей. Он неспешно подошел к столу, где давно, с самого первого дня, лежала маленькая застежка для плаща - листок из голубовато-зеленого камня. Как она сумела его сохранить... Он стоял, молча вглядываясь в это лицо, ставшее ему таким дорогим. Что за ним? Какой она проснется? Будет ли она похожа на ту, что он придумал себе?

"Сейчас, пока ты еще моя, если я смею думать так, я хочу хоть что-то оставить себе на память... Прости меня".

Он склонился над спящей и поцеловал ее в губы.

"...И, проснувшись в зачарованной пещере от колдовского сна, увидела она того, кто разбудил ее, и полюбила его..." Так говорят людские сказки.

Снов больше не было. Была вернувшаяся память. И была неуходящая боль

- как будто раскаленный уголь в сердце... Внешне она было совсем здоровой

- только вот волосы седые. Вместе с прочими женщинами занималась обычными делами, заполнявшими повседневность. Хотя она уже не могла зваться Солнечным Лучиком, но как же светло было в доме целительницы Халинн, где жила теперь молодая гостья...

Все было бы хорошо, если бы не постоянное ощущение надвигающейся беды. Это понимали все - особенно когда она пела. А пела она теперь все чаще, словно боялась, что не успеет передать все, что знает. Она говорила теперь обо всем, что помнила - просто рассказывала о своей жизни, обо всех, кого знала и любила - тысячи раз, с мельчайшими подробностями... Об Ульве, его великой любви и великом горе, об Этарке - отец часто вспоминал его, о Торке и Борре, что воспитывали ее вместе с доброй и печальной Ахэтт, об Учителе, об Ахтэнэ, о Гортхауэре - все, что помнила, даже незначительные мелочи, все, что слышала от других. И пела, пела... Улльтайр не мог забыть, как однажды она сказала ему:

- О нас говорили, что мы лишь оболочки, вместилища воли и злобы Врага, и, когда он уйдет, мы перестанем быть... В этом есть доля истины. Было что-то, связывавшее нас всех, и теперь без этого тяжело жить. Будто рана в душе, и жизнь вытекает по капле. Я борюсь, я хочу остаться - но силы покидают меня. Даже тебе, лекарь мой, возлюбленный мой, не закрыть этой раны... Не оставляй меня. Хотя бы пока я еще жива...

Он еще хотел спросить тогда - куда же ушел Учитель, что сталось с ним... Так и не спросил. А она никогда не говорила об этом.

...Год склонялся к закату, когда Айрэнэ - теперь ее называли Аэрнэ - слегла, чтобы уже не подняться. Улльтайр почти не отходил от нее. В Земле-у-Моря не умирают в одиночестве. Рядом с ней были ее друзья - те, кто успел полюбить ее; да и можно ли было не полюбить Айрэ? Иногда ей становилось лучше, и она снова пела. Особенно часто это бывало на закате, когда медно-красное солнце медленно опускалось в море. Потом, когда она уже не могла петь, другие пели для нее, говорили о хорошем, будто впереди была не смерть, а долгие счастливые годы...

Так она и ушла - осенним вечером, когда в окно смотрела Звезда. Голова ее лежала на коленях Улльтайра, тихо пела флейта, тихо пели девушки... И не сразу заметили они, когда дыхание покинуло Айрэ.

Так песни Аст Ахэ остались в этой земле, как и все, что рассказывала Айрэнэ. Летописи сохранили ее рассказ в хроники, и Странники, уходя в Большой Мир, несли с собою уже утраченную там память.

"Тяжела земля, она давит на грудь... Не в земле ты будешь лежать, а огонь так жжет... Говорят, там, далеко за морем, есть дорога к звездам, к нашей Звезде... На закате ладья унесет нас в море, на закате волны поднимут нас в небо..."

...Тринадцать лет... У Хурина и Ахтэнэ - теперь ее называли Морвен, - было двое сыновей: старший, с зеленовато-карими глазами, был похож на мать, младший внешностью пошел в отца.

Тринадцать лет.

Что-то произошло с ней в последний год. Нет, она не была больна: в ней просто появилась какая-то усталая задумчивость, тоска, что ли... Она почти не выходила из дома: сидела у окна со своим вышиванием, и часто, неслышно войдя в комнату, Хурин замечал, что она неподвижно застыла с иглой в руке, а глаза ее, не мигая, смотрят в пустоту - словно видят что-то, невидимое ему.

Она почти ничего не ела - пожимала плечами и говорила с виноватой полуулыбкой: не хочется. Она почти не спала - лежала без сна, глядя в темноту широко распахнутыми глазами.

Он все пытался что-то сделать для нее, не в силах спокойно смотреть, как уходит по капле ее душа: она только улыбалась с виноватой нежностью: видишь, какая я...

Какая?

Слабая... Как страшно горит эта звезда...

Любовь моя, девочка моя милая, желанная моя, что с тобой?

Не знаю... Мне так горько и так легко, что кажется - у меня растут крылья, и скоро я улечу отсюда...

Она больше не вставала. Тело ее стало легким, лицо и руки - почти прозрачными, и он иногда ловил себя на том, что не может выдержать ее взгляд.

Единственная моя, родная моя, что мне делать, что?..

Ничего... Все хорошо, милый...

Она не плакала - улыбалась, но слезы медленно текли по ее лицу, а у нее уже не было сил, поднять руку, чтобы стереть их.

Вышивку вот не закончила... жалко, была бы красивая... Белые ирисы - как дома...

Ну, что ты, ну, успокойся...

Мне спокойно... Не тревожься, милый, не надо...

...В этот вечер он так же сидел рядом и рассказывал - даже не очень понимая, что. Говорить все, что угодно - только бы не это молчание.

- Я хочу взглянуть на свадебный убор.

Он обрадовался - тому, что она заговорила, что хотя бы чего-то пожелала, и бросился исполнять просьбу, как повеление.

И, вернувшись, натолкнулся на странный взгляд неожиданно зеленых - трава подо льдом - глаз.

- Ты... пришел?

Он хотел ответить - да, но слово застряло в горле.

- Ты вернулся... Я верила, я ждала... Зачем ты заставил меня уйти? Неужели ты думал, что можно заставить забыть? Что я забуду?

Она снова улыбалась - печально, еле заметно.

- Пожалуйста... не уходи сейчас. Уже недолго.

Он поспешно сел.

- Дай мне руку... нет, не надо: тебе будет больно. Так я и не сумела...

Он не понимал, что происходит. Надо было, наверно, сказать что-то, чтобы разбить наваждение, но он не находил слов.

Она приподняла руку - тень жеста:

- У тебя звезды в волосах, смотри... а волосы - как снег...

Он начал осознавать. И лицо - лицо ее - нет, не ее, другое, юное, незнакомое - почти как тогда, у спящей...

- Мне почему-то кажется - я тоже стала крылатой... Распахну крылья - и поднимусь в небо... Мне всегда хотелось - самой... и буду лететь... лететь...

Голос угасал.

- А сейчас так хочется спать... Ты только не уходи - ведь правда, ты не уйдешь?..

Опустила ресницы.

- Только я больше не засну, как тогда... Я больше не забуду... Пожалей меня, я не смогу больше... Не уходи... - уже засыпая. - Я вернусь...