Чтение 47–й страницы книги ~Альтернатива для грешников~

сколько сегодня.

Я дождался, пока он закончит стрелять, и, сделав два шага по
направлению к купе, позвал его:

- Эй, придурок! - Он обернулся, и я в этот момент аккуратно
прострелил ему башку. А как я должен был еще поступить? Ждать, пока он
меня убьет? В купе все молчали, ошалело глядя на меня. Зато в вагоне
стоял дикий крик. Я покачал головой.

- Вы же видели, - сказал я, - он хотел меня убить.

Один пьяный тип икнул. Старушка крестилась. Я подошел к убитому и
взял его автомат. Я все еще был босиком и в одних брюках. И я
чувствовал, как меня бьет легкий озноб. В коридоре было очень холодно.

- Будете свидетелями, - строго сказал я. Взял автомат и снова вышел в
коридор.

В конце вагона показался проводник. Он испуганно смотрел на трупы,
лежащие в коридоре. Я наклонился и собрал оружие. Господи, как мне было
плохо и противно. Не верьте суперменам, которые убивают людей. Это так
страшно, даже когда защищаешь собственную жизнь. Это только в кино
стреляют и получают удовольствие. А здесь застывшие обезображенные лица,
кровавые раны, ужас и боль в глазах.

Я в своей жизни столько ужаса не видел. Если есть Бог, то теперь я
наверняка попаду в ад. Я потерял пятерых товарищей и убил пять человек.

Господи, как мне страшно. Честное слово, мне было очень страшно. Не
может быть нормальным человек, который убивает другого человека. Не
бывает такого. Если ты убил человека, решился на такое, значит, что-то в
душе у тебя порвалось. И никогда больше не восстановится.

Меня тошнило. Я взял пистолеты и попытался пройти к своему купе.
Когда я выскочил из него, то стоял на телах убитых и ничего не
чувствовал. А сейчас не мог даже пройти к своему купе. Потом наконец я
перепрыгнул, взял пистолеты и увидел Людмилу.

Она лежала, отброшенная двумя выстрелами. Я не рассчитал реакцию
женщины. Мне нужно было ее вытолкнуть в коридор, а самому броситься на
пол. Но на это могли уйти дополнительные две секунды, а у меня не было
времени. И я ошибся. Она не смогла упасть на пол сразу. Он был
отвратительно грязным. Она заколебалась. И это сыграло свою роль. Два
выстрела из автомата, пробив тонкую стенку купе, попали ей в грудь. В
глазах еще стоял вопрос: "Почему?"

Она умерла, наверно, сразу, не почувствовав боли. Как будто два
удара, и все. Я наклонился, закрыл ей глаза. Это непередаваемое чувство,
когда ты закрываешь глаза человеку, с которым еще несколько минут назад
разговаривал.

Твои руки еще помнят тепло ее тела, твои губы еще помнят ласки ее
губ. Зачем я открыл стрельбу? Как я мог на такое решиться? Нужно было
просто сдаться этим типам, а потом начать стрелять там, где было
безопасно. И хотя я знал, что все это было бы нереально, я стоял над
убитой и молчал.

По вагону уже бежал начальник поезда. Он осторожно заглянул в купе и,
увидев меня, строго сказал:

- Мы вызвали милицию.

Я молчал. Что я мог рассказать? О том, как мы любили друг друга в
этом купе, ставшем в конце концов ее могилой? О том, что познакомились
сутки назад и успели за это время два раза поскандалить и два раза
переспать друг с другом?

На полу лежал раскрытый телефон. На экране было указано, что нам
звонили.

Конечно, звонили. Они вычислили нас по этому телефону, который
Людмила, уходя из дома, не успела отключить. Вычислили и нашли.

Телефон был у нее в куртке, и мы могли не слышать звонков. Я поднял
тело Людмилы и переложил на полку. Вот и все, что мне оставалось
сделать.

- Сейчас будет станция, - строго сказал начальник поезда, все еще не
решаясь войти в наше купе.

Я повернулся к нему. Достал свое удостоверение.

- Я из милиции, - сказал я ему, - подтвердите сотрудникам милиции,
что на нас было совершено нападение. Скажите, что они убили журналистку,
а я только защищался. Если нужны будут свидетели, они могут переписать
фамилии пассажиров всего вагона.

- Понимаю, - строго сказал начальник, увидевший мое удостоверение,
теперь ему было значительно, легче. Он даже с презрением поглядывал на
убитых.

Теперь он четко знал, кто хороший, а кто плохой. Если бы я ему
сказал, что они из ФСБ или посланы ФСБ, а может, и МВД, он бы не
поверил.

Многим людям нужно всегда четко объяснять, где белое, а где черное,
где "наши", а где "чужие". В этом есть что-то от биологической сущности
человека, от его инстинктов, которые учат разделять своих и чужих.
Впрочем, мне в этот момент было уже все равно. После смерти Людмилы я
понял, что все мои прежние чувства атрофировались. Я почувствовал, как
превращаюсь в бесчувственного зомби. Слишком много крови было за сутки,
слишком много убитых. И моя психика, не выдержав, отключилась.

Я нашел свою майку, надел носки. Ноги у меня были в крови. Непонятно,
где я мог так порезаться? Может, перепачкался в крови людей, лежавших
теперь в коридоре. Один был совсем молодым и смотрел в потолок таким
недоумевающим взглядом, что я не выдержал. Вышел и закрыл ему глаза. А
потом взял простыню и накрыл обоих. В вагоне были дети, ни к чему им
видеть все это. Нехорошо.

Я надел рубашку, куртку, взял дорожную сумку Людмилы, высыпал из нее
все вещи, сложил туда оружие, собранное у убитых. Потом полез в куртку
Людмилы и забрал деньги. Да, я знаю. Я подонок и ублюдок, укравший
деньги у любимой женщины. Мне нет оправдания, я свинья. И если я
превратился в зомби, то почему думал об этих деньгах? Если я был такой
бесчувственный, то почему полез в ее куртку? Я не должен был так
поступать. Я не должен был этого делать.

Но как в таком случае я мог добраться обратно до Москвы? Как в таком
случае я мог вернуться на работу? У меня не было денег. Я был зомби, но
уже нацеленный на определенный результат. И я взял деньги как оружие,
которое мне было нужно для достижения поставленной цели. Я не крал
деньги на удовольствия.

Теперь я точно знал, что должен умереть. Что не могу не умереть. Я
переступил грань, отделяющую живых людей от живых мертвецов. Я убил
слишком много людей, пусть даже преступников и бандитов, чтобы боги
могли сохранить мне жизнь. Я обязан был умереть.

Но именно сознание близкой смерти сделало меня таким. Я взял деньги
для того, чтобы вернуться домой-. Я даже оставил Людмилу, не став
дожидаться, пока за ней придут. Я поднял с пола телефон, отключая его
питание. Взял ее сумку и, подумав немного, все-таки наклонился и
поцеловал ее в губы.

Если честно признаться, я ее и не любил. Просто в последние часы нас
сблизила наша общая беда, и она вдруг стала для меня самым близким
человеком. А я должен был ее защитить.

- Уже подъезжаем, - сказал начальник поезда. Я дал ему один пистолет.

- Будешь стоять здесь, - строго сказал я ему, - и никого, кроме
милиции, не пускай. Если полезут, начни стрелять. Скажи, тебе разрешил
старший лейтенант Никита Шувалов. Ты меня понял? Старший лейтенант
Никита Шувалов, - повторил я, чтобы он запомнил мое имя. Громко
повторил, чтобы и остальные запомнили.

Теперь я точно знал, чего хочу. Теперь я знал, что мне нужно
возвращаться в Москву. Остановить меня уже было нельзя. Меня можно было
убить.

И то разорвав на мелкие кусочки, которые тоже будут цеплять горло
гадов, устроивших мне такой Судный день. Я поднял сумку и пошел по
коридору.

Испуганный начальник поезда и ничего не понимавший проводник
смотрели, как я ухожу. Я спрыгнул через минуту, когда поезд уже подходил
к какой-то станции. На часах было четыре часа. Начинался вторник. Может,
он будет не таким тяжелым, как понедельник? Впрочем, мне уже было все
равно.

Глава 37

В кабинете Горохова уже второй час шло совещание. Но это было
специфическое, очень закрытое и очень напряженное совещание. Они сидели
втроем.

Сам хозяин кабинета, начальник МУРа и подполковник Звягинцев. Больше
никому в этом здании Горохов теперь не доверял. Они обсуждали только
один вопрос: какие меры следует предпринять, чтобы обезопасить
оставшихся сотрудников Звягинцева, раскрыть уже совершенные преступления
и выявить подлеца, оказавшегося в группе Звягинцева? Остальные офицеры
этой группы сидели в приемной, никуда не отлучаясь. Горохов приказал
оцепить приемную и никого из нее не выпускать. Это были самые
напряженные часы в его жизни.

- Утром во всех газетах появятся статьи, - объяснял Горохов своим
собеседникам, - и мы пока не знаем, в чью пользу. Либо это будут статьи
о подлеце Липатове, у которого были огромные счета в зарубежных банках и
который через Скрибенко был связан с бандитами и рецидивистами, а
покрывал их полковник Горохов. Либо это будут статьи о попытках части
руководства ФСБ и МВД, действующей по прямому заказу, подставить
руководство Кабинета Министров, чтобы свалить премьера. Может получиться
так, что вообще будут напечатаны обе статьи.

А может, и ни одной. Но при любом варианте они уберут Баркова. Мы
должны взять его до тех пор, пока кто-то не сообщит им, что мы знаем