Чтение 47–й страницы книги ~Пещера~

А собственно, что она может сделать?

Даже выпрыгнуть из машины ей не удастся... Она в ловушке, в подвижной
ловушке, сейчас коренастый вытащит из рукава шприц и успокоит ее до того самого
момента, когда придет время очнуться на операционном столе, в руках новых
охотников за ее везением...

Где-где?!

Павла судорожно всхлипнула. Коренастый беззастенчиво ее разглядывал.

Павла заплакала.

Рука коренастого опустилась за пазуху.

Шприц?!

С тяжелым вздохом сопровождающий извлек из внутреннего кармана телефонную
трубку с антенной:

- Звоните... Номер набрать или сами знаете? Все еще обливаясь слезами, она
прижала трубку к уху:

- Алло! Алло! Алло!!

- Малыш, в чем дело?

Этот голос невозможно было перепутать с ничьим другим. Павла ревела в голос
и не могла остановиться.

- Малыш, ты что?!

- Тритан, они меня везут...

- Правильно везут, что ты Павла?! С ума сошла? Я тебя жду на месте,
прекрати истерику, ну?!

- Хорошо, - сказала она еле слышно. И не глядя передала трубку коренастому.

- У меня из-за вас будут неприятности, - сказал тот укоризненно.

Павла закусила губу. Облегчение было даже сильнее, чем стыд.

Некоторое время ехали в совершенной тишине, патом машина повернула и
водитель сразу сбросил скорость, так резко, что Павла, чтобы удержаться,
ухватилась за колено коренастого.

- Ой, - сказал за стеклом водитель. Коренастый дернулся. Привстал, сминая
гармошку пластмассовых штор, и Павла вслед за ним увидела и водителя, и сидящего
рядом блондина, и пустую широкую дорогу, и...

На обочине валялся, трогательно задрав колеса, маленький прогулочный
автомобильчик. Из-под его помятого бока торчали тонкие ноги - одна босая, другая
в остроносой бальной туфельке.

Павла зажмурилась.

Ой, нет.

Как будто опускается на голову, облипает тело тяжелая, пропитанная холодным
жиром простыня. Ой, нет...

- Как же это... - одними губами сказал коренастый.

Павла мельком на него взглянула; жесткое лицо было бледным как простыня.

Блондин пробормотал полуразборчивую фразу- из-за стекла Павла расслышала
только слово "инструкция". Водитель уже выдвигал трясущимися пальцами антенну
маленького телефона:

- Алло? "Скорая"?..

Павла до боли сцепила пальцы.

- Как же это, - повторил коренастый, выражение детской растерянности очень
не шло его мужествен-. ному жесткому лицу. - Как же мы можем...

- "Скорая" будет через десять минут! - выкрикнул водитель.

- Десять минут, - медленно повторил коренастый. И обернулся к блондину: -
Выходи. Инструкция...

Блондин помедлил. Потом щелкнула, раскрываясь, Дверь; звук почему-то
показался Павле слишком громким. Хлестнул по нервам.

Что-то было неправильно.

Минуту назад она пережила приступ страха и приступ стыда, а теперь страх
вернулся снова, и стыд явился заранее, авансом. Как она выглядит в глазах этих
людей? Вечно трясущейся за свою шкуру курицей?!

Блондин уже шел к перевернутой машине. Все быстрее шел, бежал...

Павла закусила губу.

В чем неправильность происходящего, в чем?!

Почему ей вспоминается Кович со своим любимым словом "инсценировка"? Почему
вместо боли за несчастную женщину под машиной ее мучит страх и муторное
ожидание, предчувствие... чего?

И что же ей, Павле, делать? Умолять этих людей бросить умирающую под
перевернутой машиной и ехать дальше. Чтобы довезти ее, Павлу, в целости и
сохранности?!

- А...

Она открыла рот, тщетно пытаясь облечь свое предчувствие в слова.
Коренастый удивленно к ней обернулся:

- Что?

Павла поперхнулась:

- Подожди...те... надо...

Слова ее потонули в странном свистящем звуке.

И сразу последовал хлопок- будто бросили камень и он шлепнулся на
опустевшее сиденье рядом с водителем, неуместная шалость...

А из пальцев водителя уже валился телефон, а на сиденье рядом вертелась,
разбрызгивая белые струи газа, какая-то непонятная черная вертушка, газ пах
скверно, водитель закатил глаза...

- Наза-ад!..

Павла успела увидеть, как отшатывается блондин, будто обнаружив за
перевернутой машиной живого саага в засаде.

Как заднее непробиваемое стекло вдруг проваливается вовнутрь, осколки
красиво застревают в складках шторы.

Как коренастый сопровождающий выхватывает из ножен...

Что вы на это скажете, режиссер Кович?

Это была ее последняя мысль, потому что белый вонючий газ сковал ее мысли и
чувства, высушил горло и бросил в беспамятство.

Все.

Осознание этих его слов пришло к Раману много позже. Поздней ночью, когда
он в одних трусах сидел за письменным столом посреди своей огромной захламленной
квартиры. Когда на когда-то белом, а теперь исчерканном листке бумаги
разворачивался и жил его любимый и ненавидимый, его нерожденный спектакль. Когда
он странным 'образом совместил в своем сознании реальный мир и мир-на-сцене, и
общим фрагментом обоих миров сделалась вдруг Пещера...

"Вы пробовали смотреть на мир Пещеры человеческими глазами?"

"...только этим и занимаюсь". "Вы смотрите снаружи..."

Раман встал. Качнулась настольная лампа, чуть не упала; Раман выбрел из
желтого освещенного круга, ушел в темноту, присел на диван.

Значит, Тритан То дин смотрит на Пещеру человеческими глазами изнутри?..

КТО смотрит на Пещеру человеческими глазами?!

Вот ты кто. Вот ты и проговорился.

А может быть, не проговорился? Просто мягко дал понять?..

Егерь.

Раман никогда не задумывался о том, кем может быть егерь в дневной жизни.
Да кем угодно может быть, хоть Тританом Тодином, теперь, по крайней мере,
делается понятнее его скрытая власть... Раман не боится никого и ничего, ни
днем, ни в Пещере, никого, кроме егерей...

Он видел егеря дважды - тогда, в далекой юности, и теперь, всего несколько
недель назад, и странно, что это совпало с его решением ставить Скроя...

Он сидел в одних трусах, голенький перед лицом наступающей ночи, и
чувствовал себя совершенно беззащитным.

Слабым и испуганным, как никогда.

Первым ее чувством было раздражение. Почему ей конечно и безнаказанно
впрыскивают какую-то гадость, вкалывают какую-то гадость, заставляют дышать
отвратительной дрянью?! Сколько можно играть в кино, с ловушками и западнями, с
дурманящим газом в вертящемся баллончике?! Она пожалуется Ковичу, и тот раздует
такой скандал, что мало не покажется...

Она лежала на мягком. Более того - она лежала в кресле; более того- это
опять-таки было кресло в машине, рядом с сиденьем водителя, и навстречу тянулась
какая-то дорога, и в первый момент Павле показалось, что стекла опять затемнены,
- но почти сразу же выяснилось, что попросту сгустились сумерки. Ночь.

Она с трудом повернула голову.

Водитель тяжело дышал. Водитель выглядел хуже некуда - бледный, с
кровоподтеком на пол-лица, Павла сразу поняла, что это НЕ ТОТ водитель. Не тот,
что сидел за рулем неприметной беленькой машины, в которой ехать всего-то
семьдесят две минуты...

Ничего себе семьдесят две. Уже ночь давно, и машина - Павла только сейчас
поняла - другая. Спортивная, на таких, кажется, проходят гонки по пустыне...

- Очнулись? - хрипло спросил водитель. Павла не стала подтверждать. Ей не
было страшно - скорее, противно. Неприятно быть пешкой, мячиком в чужой игре.

- Сидите тихо...

Павла не собиралась шуметь. Ну их всех к черту. Замигал огонек на панели,
буднично затрезвонил телефон; Павла поморщилась, звук буравчиком ввинтился ей в
череп- и не в уши, что было бы естественно, а почему-то в глаза. Водитель нервно
дернулся, схватил трубку:

- Здесь...

Павла зажмурилась. Ей вдруг захотелось есть. Мгновенно и сильно, до одури.

- Нет, - сказал в трубку нервный водитель. - Нет, нет... А какой ценой?!
Все там остались... Нет, я и так заработал пожизненный изолятор, идите вы все
на...

Павла удивленно подняла голову. Надо же, какое потешное слово знает
носитель кровоподтека.

Длинный свет фар прыгал, то утыкаясь в землю, то высвечивая длинную и
узкую, и давно наезженную дорогу, и сосновые стволы справа и слева, как забор.
Машина катилась вперед и вперед, практически неуправляемая, потому что водитель
прижимал к уху трубку и еле придерживал руль:

- Да! Не знаю... Высылайте. Высылайте, я вам говорю... не пробиться. Нет,
нет...

Трубка журчала, как журчит в жаркий день ласковый ручеек. Павла почему-то
ей не верила - водитель не верил тоже.