разорвав вервие, лежал посторонь, косо и глубоко уйдя в снег, и незнамо
было, как его и здымать теперя! Подъедет боярин, будет почем зря материть,
после скликать народ...
с владычным поручением в Бяконтово село. Никита сперва не признал брата.
Бормотнул было, скосив глаза: <Раззя...> - да узрел жалкий, беззащитный
взгляд возчика и, разом признав, без слова спрыгнул с седла в снег. На
напарника Никите пришлось прикрикнуть. Привязали коней, вырубили ваги.
Возились поболе часу в рыхлом снегу, взмокли, переругались, доколе наконец
подняли морозный, шершавый, искрящийся инеем квадр на волокушу и вывели
коня на утоптанную дорогу. У всех троих тряслись руки. Присели
передохнуть, жадно жевали, передавая друг другу, краюху хлеба.
отогреваясь душою от братней помоги. Напарник Никитин, откусывая в очередь
хлеб, важно изрек:
головы уже не впервой услышанному речению. Слово было изречено - и как
прилипло, пригодилось, по-люби пришло до того, что в песнях позднейшая
краснокирпичная Москва упорно продолжала называться белокаменною.
для него это были главные бабьи добродетели, повестил о детях, с прежнего
быванья не чужих теперь и Никите. Никита молча кивал головою. Уже садясь
на коня, вымолвил:
Ольгердово нахождение! Так что, браток, нам с тобою тоже у етого дела
негоже спать. Ну, бывай! На спусках-то силом не держи лошади. Она сама
почует, как ей способней!
Кремника было утверждено в январе прилюдно и достойно, соборным решением
всего боярского синклита. Юный московский князь сидел на резном золоченом
стольце в шапке Мономаха и был очень горд собою. Широкое лицо князя то
вспыхивало, то бледнело. Он сам - сам! - правит думою. Владимир сидел на
другом стольце, пониже, то и дело взглядывая любопытно на двоюродного
старшего брата. Бояре собрались все: и великие думные бояра, и те, от кого
Алексий чаял хоть какой благостыни - серебром ли, людьми, конями, снедным
припасом или какою иною справою.
- боярин княжой, Тимофей, на днях утешенный титулом окольничего, и Юрий
Грунка - младший из четырех братьев. Для них строительство Кремника - дело
чести.
и Александр Плещей сидели кучно, неизменною опорою владыки во всех его
заводах и замыслах.
роде, боярин княжой, Владимир, этому боярство обещано днями, без того
Акинфичей было и на дело не своротить, Роман Каменский и Михаил - вечные
соперники Вельяминовых (ныне, слышно обвиняют Василия Василича в сговоре с
Олегом Рязанским!). С ними двоюродник Акинфичей, Александр Иваныч
Морхинин, тоже боярин, и старший сын его Григорий Пушка (прозванный так за
бешеный нрав). Все многовотчинные, богатые, настырные, и склонить их на
совокупное дело Алексию было труднее всего.
Кобылины, все пять сыновей покойного Андрея и среди них - входящий в силу
московский посол в Орде Федор Кошка, с которым Алексий уже советуется
подчас, как с равным.
Молод, но за ним волости Родионовы и дружина, да и Акинфичи за него.
Афинеевы, Сорокоумовы, Редегины - Семен Михалыч с Елизаром и Иван Мороз.
Симеона родичи московскому княжескому дому. Их тоже четверо, и двое -
Михайло Крюк и Иван Собака - уже заседают в думе. Этим боярство обещано
вскоре как награда за постройку каменной крепости.
выехавший на Москву, когда его вотчину захватил Ольгерд, и ставший тут
боярином. Приехал и Дмитрий Монастырев с Белоозера, по сложным семейным
связям через ярославскую княгиню, дочь Калиты, тоже родич московских
князей.
Беклемиш с Фролом - и тоже ради возведения белокаменного Кремля...
угроз! Ведь каждый из предсидящих состоит в доле и обещался строить своим
коштом кто башню, кто прясло стены, кто хоть возить камень под основания
стен... И все это труд владыки Алексия, коего здесь нет, как нет и многих
иных, кого он тоже уговорил, принудил, застращал, заставил, как, например,
вдову Симеона Марию. Ибо только он знает до конца, на что идет и на что
толкает князя Дмитрия и как нужна в нынешней, уже недальней трудноте
каменная крепость Москве!
толковали бы еще до морковкина заговенья. Но тут - все одно надобно
подымать город наново! Заставил. Содеял. И вручил князю на блюде златом. И
не скажешь, что дар! Во владычном летописании записано: Дмитрий князь с
братом Владимиром и боярами, посидев и подумав, решили... Ничего бы не
решили без него! Акинфичи насмерть поругались бы с Вельяминовыми, юному
князю стали нашептывать в два уха каждый свое - и, дай бог, великого
княженья не истеряли бы!
мыслить токмо о Руси Великой? Верно, зажиток, дети, род, родовое добро. Но
и без того неможно! Он может. (Но он - монах!) И вот еще почему надобны
обители общежительные и мудрые иноки, отрешившие от себя всякую собину,
всякий зажиток и повинные нести смелое слово к престолу силы, указуя
вельможам и князьям!
возводит не токмо каменные, но духовные стены! И вот еще почему надобен
Сергий. Без него и он, Алексий, становится из пастыря духовного всего лишь
наместником княжеского престола, мужем, в миру сущим и мирскою прелестью
одержимым.
каменного Кремника, Алексий стоял на молитве у себя в иконном покое
новоотстроенных владычных хором...
горы. И в оттаявшей земле роют глубокие ямы под основания каменных костров
и стен. И Кремник вновь - словно татарский стан.
и землей. Тысячи мужиков в посконине, в лаптях, в суконных зипунах. Часто
летит земля, ворочаются в грязи измазанные до глаз глиною землекопы.
что-то свое. Им тут тоже впервой и - жутковато. Во Пскове стена стоит,
почитай, на скале, на известняковой плите.
простом зипуне, высокие сапоги в глине до колен, на лбу - приставший шмат
грязи. Тяжело дышит: копал.
он сам, распихав оробевших мужиков, взялся за заступ и не уходил, пока не
вычерпали весь обвал и не укрепили жердями и кольями стену раскопа.
глубину, прошает мастера: скоро ли? Тот мычит, медлит. (Эх, набольшего,
как на грех, нетути, а сыну тысяцкого неможно не отвечать!) Начинает
осторожно:
ведаю, боярин! - Честно говорит: - Набольшего нать! Глуби вроде с избытком
хватило, дак осыпь-от не крепка... (Он говорит якая, по-скопски, и
получается у него <крепкя>). - Думает и решает наконец: - Дубовые слеги
ежели? Едак ряд, и едак-то! - Решившись и охрабрев, мастер машет мужикам в
раскопе: - Приканчивай!
тот в толпе машет руками, объясняя что-то. Оборачивает к Ивану слепое, со
взвихренною бородою лицо. Видно, весь в мыслях иных. Слушает, склонив
голову набок, подставя ухо, кивает, не понимая ничего. Переспрашивает,
начиная наконец вникать. Давешний мастер, углядевши Вельяминова, уже бежит
следом от раскопа.
надобно, и, оборотясь вновь к боярину, трясет кудлатою головою, кричит: -
Ищо два дни, и по всему раскопу учнем слеги класти! - И, махнувши рукою,
забыв и Твердяту и боярина, бежит вновь в толпу работных, углядев новую
замятню.
бревна, пробиваясь средь груженых возов, достигает наконец своего коня,
которого уже давно держит стремянный, молча принимает повод, легко и
красиво подымается в седло и, удерживая жеребца удилами, с седла, прищуря
глаза, озирает еще раз тьмочисленное кипение работного люда. Пахнет
глиной, потом, землей, погребной свежестью каменных куч, пахнет весной, и
он глядит на все это, что придет вершить ему вослед за отцом - ибо он
наследственный московский тысяцкий, иначе уже и не мыслит себя (и так же
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Ильин Андрей
Каргалов Вадим
Куликов Роман