пахло войной!
не видел. Баяли, что духовный владыка Руси все еще не воротился из Орды.
Горицкий и Никитский, вызывали в нем одно твердое убеждение: туда он не
пойдет. Варфоломей даже затруднился бы сказать, почему именно. Верно, из-за
той самой "столичности", которая тут упорно лезла в глаза: соперничества и
местничества, тайной борьбы за звания и чины, страстей, связанных с
близостью к престолу, которые он и не зная знал, - чуял кожей этот дух
суетности, враждебный, по его мнению, всякому духовному труду.
убеждался в том, что его замысел: уйти в лес и основать свой собственный,
скитский монастырь, есть единственно правильный и единственно достойный путь
для того, кто хочет, не суетясь и не надмеваясь, посвятить себя единому
Богу.
поговаривать о монастыре. Он бы, верно, и давно уже посхимился, да не желал
оставлять Марию одну, а та тоже, давно подумывая о монастыре, не могла
оставить одиноким своего беспомощного супруга. Им обоим не хватало какого-то
толчка, быть может, внешней беды, дабы решиться покинуть мир.
понесли, почти одновременно.
приближение беды. Нюша была уже на сносях, когда Варфоломей, встретив ее
случайно у младшего брата (она пришла к Кате за какою-то хозяйственною
надобностью), вдруг, невесть с чего, испугался до смертного ужаса. Да, лицо
у Нюши было слегка нездоровым, подпухло, под глазами появились отечные
мешки, но не это перепугало Варфоломея. Она болтала, даже смеялась,
пробовала подшучивать над ним, а глаза у нее в это время отсутствовали. В
них, в самой-самой глубине зрачков, была пустота. Он решил, что это
наваждение, пробовал стряхнуть с себя глупый страх и не мог. Что-то должно
было произойти, возможно, то, чего он ждал тогда, два года тому назад, и
просто ошибся во времени? Вечером этого дня он долго и горячо молился о
здравии рабы Божьей Анны, но и молитва как-то не доходила до сердца на этот
раз, не могла перебить тревожного ожидания беды.
себе эту способность угадывать грядущую человеческую судьбу, что уже ни разу
не обманывался в предчувствиях своих. Близкая смерть или тяжкое несчастье,
увечье ли, плен, болезнь виделись ему заранее, как бы написанными на челе
человека, и даже сроки несчастий он мог предугадать и называл довольно
точно. (Свойство нередкое у людей тонкой духовной организации, хоть и не
объясненное до сих пор наукой.) О своих предчувствиях Варфоломей не говорил
никому. Только внутри себя во все эти последние месяцы как бы сжимался весь,
собирался в комок, словно ожидая удара.
готовила свивальники и сорочки будущему младеню. Она уже и ходила тяжело,
переваливаясь, точно утка.
утренниках хрустел под ногой.
раз возвращался из лесу). Безумная надежда на то, что он и ныне сумел
ошибиться, билась в нем, когда он взбегал по ступеням Стефанова терема. Но с
первого же взгляда на брата, на его потерянное, смятое лицо, на хмурую
Катерину, что сидела ссутулясь у постели роженицы, Варфоломей понял, что
дело плохо. Нюша лежала вся в жару, румяная, почти красивая, и не узнавала
никого. У нее тотчас после разрешения от бремени началась родильная горячка.
поили травами, заговаривали - не помогало ничего.
искать кормилицу, то ли выпаивать ребенка козьим молоком из коровьей титьки?
Спор разрешила Катерина, сама недавно родившая, которая решительно унесла
ребенка к себе:
проговорила она, - у меня самой молока хоть залейся! Надо - и троих
выкормлю!
Жар наконец спал, и она пришла в сознание, но таяла, как свеча.
тоже сидел у Нюшиной постели в очередь с братом. Ему было тяжелее, чем
Стефану. Он знал, что это конец.
дитя. Несколько раз просила принести ребенка, даже брала на руки.
улыбнуться.
не позволяла отходить. А когда он сменялся, упрекала шепотом:
придется уже без матери...
выздоровление. Она слушала, и непонятно было - верит или нет?
Стефанову дому, невольно ускорил шаги. Стефан стоял на крыльце и ждал брата.
пошел как-то вкось, деревянно шагая, в глубь сеней.
спит. Но Нюша, заслышав шаги, тотчас открыла глаза.
нашаривая исхудалые Нюшины пальцы.
Пальцы ее были холодны и даже не ответили на его пожатие. Он вздумал было
вновь утешать ее, но Нюша слабо, как отгоняя муху, отмахнула головой и
спросила, глядя мимо него, в пустоту:
точно не мог соврать умирающей маленькой девочке. Но сейчас ему было тяжелее
во сто крат.
разметавшиеся кудри.
Больше такая не буду... Помнишь, ты мне сказывал про Марию Египетскую? Мне
надо было вместе с тобою уйти в монастырь! Ну, не вместе, а где-нибудь
рядом... И приходить к тебе на исповедь каждый год. Нет, каждый месяц! Или
лучше по воскресным дням... Ой! Кто там? - испуганно выкрикнула она,
уставясь в темный угол.
заговариваться. Темно-блестящий взгляд ее сделался недвижен, а рука заметно
отеплела. У нее подымался жар...
испуганный, стоит за дверями, а она - девочка Нюша - умирает у него на
руках...
Варфоломей встал и вышел на улицу. Стефан стоял в сенях и плакал, зарывшись
лицом в Нюшин тулуп.
домовину. Много суетились, много плакали. Приходил, ведомый под руки, отец.
Мелко покачивая головою, говорил с покойницей как с живой, в чем-то упрекал,
за что-то хвалил ее. Приходили Нюшины подружки, родственницы и матери
подружек. Дьячок из церкви читал над Нюшей часы.
колыбель с маленьким Ванюшей, приговаривала ворчливо:
пороть-то тебя будет некому!
ртом) и осторожно поцеловал крохотный лобик. В этом ребенке теперь осталась
ее душа...
крест и разделив кутью, разошлись, Варфоломей задержался на погосте. Отойдя
в сторону, он поглядел на небо. Холодное, оно еще хранило отблеск угасшего
солнца, и легкие, лилово-розовые облачка, просвеченные вечерними лучами,
прощально сияли над землей, прежде чем потускнеть и раствориться в сумерках
ночи.
Оттуда? С высот горних? Или с погоста?
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте
Корнев Павел
Березин Федор
Шилова Юлия