Чтение 47–й страницы книги ~Железный король~

ему лично. Если бы вы послушали меня в деле с Фландрией...

Филипп Красивый пожал плечами, как бы говоря: "Ну, тут уж я бессилен".
Вопрос о Фландрии возник в этом году, как возникал он и во все предыдущие
годы с постоянством морских приливов и отливов. Непокорный Брюгге
расстраивал все планы короля Филиппа: графство Фландрское, как вода из
пригоршни, ускользало из чужих рук, тянувшихся к нему. Не помогало ничего:
ни переговоры, ни войны, ни тайные союзы, - фландрский вопрос был и
оставался язвой на теле государства Французского. Чему послужили все жертвы,
принесенные при Верне и Куртрэ, чему послужила победа, одержанная при
Мон-ан-Певеле? И на сей раз опять приходилось прибегать к силе оружия.

Но для того чтобы поднять меч, требовалось золото. И ежели начать военную
кампанию, бюджет, без сомнения, будет еще выше, чем в 1299 году, хотя тогда
он превзошел все бюджеты предыдущих лет: 1 642 649 ливров с дефицитом в 70
тысяч ливров. А вот уже в течение нескольких лет обычные поступления в казну
составляют около 500 тысяч ливров. Где же найти недостающую сумму?

Не посчитавшись с мнением Карла Валуа, Мариньи назначил собрание народной
ассамблеи на первое августа 1314 года. Уже дважды прибегали к этому
средству, правда, в обоих случаях по поводу конфликтов с папской властью: в
первый раз в связи с делом папы Бонифация VIII, а затем в связи с делом
тамплиеров. Таким образом, горожане завоевывали себе право голоса, помогая
светской власти высвобождаться из пут власти церковной. А сейчас - явление
совершенно новое в жизни Франции - решено было посоветоваться с народом по
поводу финансовых затруднений.

Мариньи готовил эту ассамблею со всем тщанием: он разослал во все города
гонцов и писцов, сам виделся с бессчетным количеством лиц, раздавал направо
и налево обещания и посулы. Это был настоящий дипломат, причем дипломат
крупного масштаба: с каждым он умел говорить его языком.

Ассамблея собралась в Гостиной галерее, где ради этого случая закрыли все
лавки. Сорок статуй королевских особ и стоявшая рядом с ними статуя Мариньи,
казалось, чутко прислушиваются к тому, что происходит в зале. Посредине
возвели помост для короля, членов Королевского совета и властительных
баронов Франции.

Первым взял слово Мариньи. Говорил он, стоя у подножия своего мраморного
двойника, и голос его звучал еще более уверенно, чем обычно, ни разу не
дрогнул, когда излагал он правду о делах государственных. Одет был Мариньи с
королевской роскошью и, как прирожденный оратор, умел щегольнуть осанкой и
жестом. А там внизу, в огромном приделе с двумя арками, его словам внимало
несколько сотен людей.

Мариньи говорил, что ежели съестных припасов становится все меньше, а
следовательно, и стоят они все дороже, то удивляться подобному
обстоятельству нечего. Мир, сохраняемый королем Филиппом, благоприятствует
росту населения. "Мы потребляем то же количество зерна, что и раньше, но нас
стало больше", - заявил он. Следовательно, надо сеять больше хлеба. Вслед за
этим Мариньи перешел к обвинениям: фландрские города угрожают миру. А ведь
без мира не будет урожаев, не будет и рук для того, чтобы обрабатывать новые
земли. И если уменьшатся доходы и богатства, притекающие из Фландрии,
придется увеличить налоги в других провинциях. Посему Фландрия должна
уступить; в противном случае ее принудят силой. Но для этого нужны деньги,
не королю лично, а королевству Французскому, и все присутствующие здесь
должны понять, что под угрозой находятся их собственная безопасность и
благополучие.

- Кто хочет отвести от себя угрозу, - закончил он свою речь, - тот обязан
помочь походу против Фландрии.

В зале поднялся нестройный шум, который прорезал громовой голос Пьера
Барбетта.

Барбетт, парижский горожанин, уже давно прославился среди собратьев
своими способностями в спорах с королевской властью о правах и налогах; этот
богатый коммерсант, разжившийся на торговле холстом и лошадьми, был
креатурой и соратником Мариньи. Оба они и подготовили заранее это
выступление. От имени матери городов французских Барбетт обещал требуемую
помощь. Его ораторский пыл увлек всех остальных, и посланцы сорока трех
"славных городов" единогласно приветствовали и короля, и Мариньи, и своего
верного слугу Барбетта.

Если ассамблею саму по себе и можно было считать победой, то в области
финансов результаты ее оказались весьма незначительными. Армия готовилась
выступить в поход, а обещанная сумма не была еще полностью собрана.

С помощью королевского войска фламандцам была продемонстрирована военная
мощь Франции, и Мариньи, стремясь как можно скорее добиться успеха, спешно
начал переговоры; в первых числах сентября он заключил Маркетский договор.
Но как только французские войска были выведены за пределы фландрской земли,
Людовик Наваррский, граф Франдрский, отказался признавать договор, и снова
начались смуты. Карл Валуа вместе с кланом владетельных баронов обвинил
Мариньи в том, что его подкупили фламандцы. Предстояло оплачивать счета за
проведенную кампанию, королевские военачальники продолжали получать, к
великому неудовольствию провинций, повышенное пособие, которое стало вовсе
бессмысленным при сложившихся обстоятельствах. Государственная казна
пустела, и Мариньи снова вынужден был прибегнуть к чрезвычайным мерам.

Евреи были обобраны уже дважды: стричь снова эту овечку не имело смысла -
много тут не настрижешь. Тамплиеров не существовало более, и их золото уже
давно растаяло. Следовательно, оставались ломбардцы.

Уже в 1311 году они откупились от грозящего им выселения из пределов
Франции. На сей раз о новом выкупе не могло быть и речи; поэтому-то Мариньи
готовил исподволь захват всех их капиталов и имущества и высылку всех
ломбардцев из Франции. А за предлогом ходить было недалеко: взять хотя бы их
торговые отношения с Фландрией, равно как и финансовую поддержку, которую
они оказывали лигам недовольных сеньоров.

Крупный кусок готовился проглотить Мариньи! Ломбардцы, тоже именовавшиеся
королевскими горожанами, держались сплоченно: у них существовала особая,
сильная организация, во главе которой стоял их капитан. Ломбардцы были
повсюду, держали в своих руках почти всю торговлю, от них зависел кредит. Их
должниками были бароны, целые города, даже сам король. И по первому
требованию они аккуратно вносили столько милостыни и пожертвований, сколько
полагалось.

Поэтому-то Мариньи провел много ночей, подготовляя свой проект, в
целесообразности которого еще предстояло убедить короля.

Жизненная необходимость оказалась самым лучшим пособником Мариньи, и уже
в половине октября была полностью подготовлена крупнейшая операция, сильно
напоминавшая ту, что семь лет назад возвестила о гибели тамплиеров.

Но парижские ломбардцы были люди хорошо осведомленные: зная по опыту, как
нужно действовать, они не жалели денег на добывание государственных тайн.

Недреманное око Толомеи зорко следило за ходом событий.

Глава 5

ВЛАСТЬ И ДЕНЬГИ

Постепенно Карл Валуа проникся такой лютой ненавистью к Мариньи, что
готов был с радостью встретить любое несчастье, обрушившееся на Францию,
лишь бы удар одновременно сразил проклятого коадъютора; поэтому он старался
разрушить все его планы. В этом помогал ему и Робер Артуа, правда, на свой
лад: поскольку он просил у сиеннского банкира все более и более крупные
суммы, он смягчал недовольство своего кредитора, сообщая ему подробные
сведения о шагах, предпринимаемых Мариньи.

Как-то октябрьским вечером у Толомеи состоялось заседание, на котором
присутствовало тридцать человек, представлявших весьма своеобразную силу
того времени.

Младшему из них, Гуччо Бальони, было восемнадцать лет; самому старшему
семьдесят пять - звался он Бокканегра и был главным капитаном ломбардских
компаний. Как ни отличались друг от друга собравшиеся и внешностью и
возрастом, всех их роднило богатство одежды, уверенность речи, живость в
разговоре и быстрота жестов, и все они с одинаковым вниманием прислушивались
к словам Толомеи.

При свете больших восковых свечей, расставленных вдоль стен, все эти
люди, одинаково смуглые, с характерно подвижными лицами, говорившие на одном
языке, казались членами одной семьи. И были они также воинственным племенем,
готовым помериться силой вопреки своей малочисленности с любой лигой знати,
с любой ассамблеей горожан.

Здесь присутствовали представители семейств Перуцци, Альбицци, Гуарди,
Барди, Пуччи, Казинелли - словом, вся Флоренция, откуда родом был и старик
Бокканегра, и представитель торгового дома Барди мессир Боккаччо; были здесь
и Салимбени, и Буонсиньори, и Аллерани, и Цаккариа - из Генуи; были Скотти,
де Пьяценна, и был также сиеннский клан, над которым властвовал Толомеи. Все
эти люди соперничали между собой, боролись за положение в обществе,
выступали на поприще торговли как конкуренты, вели старинные счеты из-за
семейных неурядиц, из-за женщин. Но в минуту опасности все чувствовали свою
нерасторжимую братскую связь.

Толомеи скупо изложил суть дела, не скрыв от присутствующих всю тяжесть
создавшегося положения.

И когда ломбардцы уже готовы были принять крайнее решение - покинуть
Францию, закрыть все разбросанные по стране отделения и лавки, потребовать
от неблагодарных сеньоров полного возмещения долгов и с помощью золота, и
только золота, вызвать в столице смуту.., когда все уже заговорили разом,
взволнованно перебивая друг друга, и когда каждый с гневом думал о том, что
вынужден он здесь оставить; этот - пышное жилище, тот - молодую жену, другой
- трех своих любовниц, - Толомеи снова возвысил голос:

- У меня есть средство обезвредить коадъютора, а возможно, и совсем
свалить его.

- Тогда действуйте не колеблясь! Свалите его! - воскликнул Буонсиньори,
глава генуэзского клана. - Хватит обогащать этих свиней, которые жиреют на
наших хлебах и безбожно пользуются нашими трудами!