Пахнет человеком, но слабо.
заросли камышом и по самой воде острова из камыша. Тропа вела берегом к
речке Трубежу, которая спускает лишние воды берендейских ключей в другое
озеро, на запад от Берендеева, - в Клещино-озеро, или Клещеево. У истока
Трубежа высокий холм, по бокам поросший сосной, с плоской вершиной, без
леса, но не лысой. От Трубежа были видны строенья за расплывшимся, отлогим
валом.
холма здесь и там отходило несколько узеньких тропочек, едва заметных в
битой заморозками мертвой, серой траве; тропки терялись средь сосен, и
было видно, что редко по ним ступала нога. За валом над изломанной,
изрытой грядой почернелых крыш и стен, потерявших крыши, одно зданье
главенствовало необычно острым шатром. Запустелое, печальное место.
заброшено все, а держится и будет держаться, если молнией не зажжет, еще
хоть сто лет. Все ставлено из дубового бруса, его и червь не берет. Живет,
ютится сколько-то чуди, по-здешнему - берендеев*.
берендейские старики чужих, и глаз у них дурной. Не трогай их, и они тебя
не тронут.
островерхий - его двор. Около, в особом строении, - берендейские боги.
Берендеи поклонялись Солнцу, главному богу, чтили Луну, жену Солнца. Князь
был богат, в город приезжали восточные купцы, продавали свои товары за
меха. Погибли берендеи от мора в давние годы, еще до князя Святослава,
когда на Руси начинались первые князья. Жили берендеи не отдельными
дворами, не по-русски, а любили селиться большими общими домами сразу на
много семей и все добытое и собранное делили по необходимости дня,
откладывая излишек в общий запас, из которого и торговали через своего
князя. От тесноты мор их погубил сразу чуть не всех, после чего подняться
они не могли. Рассказывали, что в городе у них зарыто много золота,
серебра, разных вещей. Но никто явно искать не ходил. Худо брать чужое,
выморочное, заклятье на него наложено, лучше своего наживать, чужим богат
не будешь, своего лишишься.
названием - Залесское. Еще день, еще - и явился Ростов Великий, издали
видный: он вышел на самый берег озера Неро и встал гордо: гляди, мол, я
весь здесь. И стоял, прочный, давнишний. А направо от него, отделенное и
озером, и немалым куском земли, что-то блестело золотом.
возвышения, где приток Неро речка Сары делала колено, будто нарочно
приготовив его для крепостцы Деболы, которою Ростов прикрывался с юга.
Так-то! И древний, и Великий, и сильный, но без крепкой двери не жил и о
дверях думал и укреплял их всегда.
проехали на княжой двор, пустой и холодный, - сторожа не ждали гостей.
Зато оглянуться не успели, как из бани дым повалил: банька-то лучший друг
с дороги.
спеша пошли все разбираться в холодном предбаннике, а оттуда, прикрывшись
по обычаю, шагали, кланяясь низенькой притолоке, в саму баню. Ставлена
баня при Ярославе новгородцами. В ней было всего побольше: не один котел,
а четыре, не одна каменка - шесть, не две бочки воды - восемь, а полков,
чтоб париться, и лавок для отдыха - все по тому же расчету.
Раскаленные камни вздыхают от поддачи и тут же сохнут. Хорошо! Подсмотрев,
что русские в банях делают, какой-то заезжий в те годы ужаснулся и без
шутки, описав страшными словами горячий банный дух и березовые веники,
заключил: никто их не мучает, сами себя мучают. Суждение это потрудились
записать русские летописцы с улыбкой: умный не скажет, дурак не поймет.
двинулся торжественный ход. Впереди в белых стихарях шли ученики
епископской школы, они же соборные певчие, шло ростовское духовенство в
ризах. в золототканом облачении шествовал епископ Леонтий. Перед ним на
чистых полотенцах несли дар Ростову Великому от князя Всеволода Ярославича
- образ божьей матери, которую писал известный всей Руси иконописец
Алимпий-киевлянин.
поперечными врезанными связями того же дерева так искусно, что ни сырость,
ни жар, ни холод не могли ее покоробить. Икона была одета в серебряную
вызолоченную ризу, на которой тисненьем изнутри повторялась закрытая
часть; лица, руки божьей матери и младенца Иисуса были открыты прорезями
ризы.
боярин Вахрамей Шляк. Сзади, смешавшись с горожанами, шли княжне
дружинники.
пухом, засмоленный и зашитый в кожу, сохранил образ от поврежденья на
длинной дороге.
будто бы набирает силу. Подтаивал иней на крышах с юго-восточной стороны,
деревянная мостовая почернела и делалась скользкой. Голубой благовест
соборных колоколов - звонили торжественно и радостно, по-пасхальному -
сливался с благовестом трех других ростовских церквей и, разносясь по
Неро, был слышен далеко по округе. От княжого двора до собора было не
более полутысячи шагов, но шли долго. Епископ Леонтий велел пронести икону
по городским концам - улицам. Сворачивали, поворачивали. Привлеченные
пением и неожиданным в простой день звоном, ростовцы встречали дареную
икону у ворот, крестясь, кланялись и присоединялись к шествию. Но не все.
Иные, хоть и сняв шапки, не крестились и оставались на местах даже в
русских улицах. Бывало, что муж оставался, а жена, забежав в дом, чтобы
заменить затрапезную шубейку на праздничный шушун, переобуться и
повязаться узорчатым платком, одна догоняла шествие.
пристал. Так же как в русских улицах, обитатели выбегали к воротам, так же
ребятишки висли изнутри на оградах, выставляя на улицы головы. И шапки
снимали, и кивали черноволосыми либо беловолосыми нерусскими головами с
нерусскими лицами, но не больше, чем из уваженья к чужому обычаю. Здесь-то
и поскользнулся ростовский преподобный Леонтий так, что упал бы, не
подхвати его сзади сильной рукой боярин Порей.
сотни четыре, слушая оттуда благодарственный молебен, которым епископ
встретил дорогой дар.
был постный - на епископском подворье, преподобный Леонтий с шутливой
досадой вспомнил о своей неловкости:
поп поскользнулся не к добру для себя. И пойдет бессмыслица расширяться,
как круги от камня, брошенного в воду. Дойдет до Мурома, влезет зверем в
леса, и бог весть что наскажут.
ростовский боярин Шляк.
Здесь язычников едва ль не большая половина. Ты, князь, не видел, когда
подъезжал, за озером против города нечто блестело?
Будто слон непомерный вскинулся на задние ноги. Сложен из дерева. Голова
громадная, в ней человек помещается. Вызолочена - она-то и блестит. Снизу
есть дверца, внутри идола лестница. По ней главный ихний вещун, именем
Кича, поднимается в голову и оттуда кричит, через идольский рот.
русских есть люди старой веры, что ж говорить об иных, - рассказывал
Леонтий. Свою паству он ласкал по-святительски, пугал по слабости
человеческой. И не нужно бы, а сорвется. - Терпение есть высшая
добродетель, князь милый. Прадед-то Владимир мудр был, мудр. Князь Борису
дал он Ростов, князь Глебу - Муром. Почему? Добрые были они сердцем.
Крестить - не мечом рубить. Но епископов он послал из греков, не было
наших-то. Греки же не выдержали. Оба преподобных - и Феодор, и Иларион -
удалились, не постыдившись сказать, что бегут от ярости язычников, избегая
неверия и досаждения от людей. Такими словами записано в Ростовской
летописи, и осуждения епископам-беглецам не высказано, ибо они те же люди
и так же смерти боятся, особенно в чужой земле, где они подобны немым.
князей, когда и Киев еще едва начинался, как рассказывал князю Владимиру
Шляк, ростовский боярин. Лет не меньше четырехсот тому назад новгородские
первоселы от Белоозера пошли Шексной в Волгу, Волгой - в Которосль,
Которослью вышли на Неро-озеро и восхитились месту. Раньше этой легкой
дорожкой ходили малые ватажки торговать с мерью да и самим поохотиться.
Переселиться же вздумали по ссоре. Праотцы наши не поладили из-за девушки,
именем Сбислава. Сама шла замуж, отец с матерью не отдавали, выкрали ее. С
того времени пошла вражда, и двадцать три, двадцать четыре ли семьи вышли
Шилова Юлия
Андреев Николай
Мацумото Сэйте
Херберт Фрэнк
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий