Чтение 47–й страницы книги ~Село Степанчиково и его обитатели~

собой на коленях. Болезненное ощущение отразилось в лице его; наконец
опомнившись, бросился он подымать ее и усаживать опять в кресло.

- Вороти Фому Фомича, Егорушка! - продолжала вопить старуха, - вороти
его, голубчика! Жить без него не могу!

- Маменька! - горестно вскричал дядя, - или вы ничего не слышали из
того, что я вам сейчас говорил? Я не могу воротить Фому - поймите это!
не могу и не вправе, после его низкой и подлейшей клеветы на этого анге-
ла чести и добродетели. Понимаете ли вы, маменька, что я обязан, что
честь моя повелевает мне теперь восстановить добродетель! Вы слышали: я
ищу руки этой девицы и умоляю вас, чтоб вы благословили союз наш.

Генеральша опять сорвалась с своего места и бросилась на колени перед
Настенькой.

- Матушка моя! родная ты моя! - завизжала она, - не выходи за него
замуж! не выходи за него, а упроси его, матушка, чтоб воротил Фому Фоми-
ча! Голубушка ты моя, Настасья Евграфовна! все тебе отдам, всем тебе по-
жертвую, коли за него не выйдешь. Я еще не все, старуха, прожила, у меня
еще остались крохи после моего покойничка. Все твое, матушка, всем тебя
одарю, да и Егорушка тебя одарит, только не клади меня живую во гроб,
упроси Фому Фомича воротить!..

И долго бы еще выла и завиралась старуха, если б Перепелицына и все
приживалки с визгами и стенаниями не бросились ее подымать, негодуя, что
она на коленях перед нанятой гувернанткой. Настенька едва устояла на
месте от испуга, а Перепелицына даже заплакала от злости.

- Смертью уморите вы маменьку-с, - кричала она дяде, - смертью умо-
рят-с! А вам, Настасья Евграфовна, не следовало бы ссорить маменьку-с с
ихним сыном-с; это и господь бог запрещает-с...

- Анна Ниловна, удержите язык! - вскричал дядя. - Я довольно тер-
пел!..

- Да и я довольно от вас натерпелась-с. Что вы сиротством моим меня
попрекаете-с? Долго ли обидеть сироту? Я еще не ваша раба-с! Я сама под-
полковничья дочь-с! Ноги моей не будет-с в вашем доме, не будет-с... се-
годня же-с!..

Но дядя не слушал: он подошел к Настеньке и с благоговением взял ее
за руку.

- Настасья Евграфовна! вы слышали мое предложение? - проговорил он,
смотря на нее с тоскою, почти с отчаянием.

- Нет, Егор Ильич, нет! уж оставим лучше, - отвечала Настенька, в
свою очередь совершенно упав духом. - Это все пустое, - продолжала она,
сжимая его руки и заливаясь слезами. - Это вы после вчерашнего так... но
не может этого быть, вы сами видите. Мы ошиблись, Егор Ильич... А я о
вас всегда буду помнить, как о моем благодетеле и... и вечно, вечно буду
молиться за вас!

Тут слезы прервали ее голос. Бедный дядя, очевидно, предчувствовал
этот ответ; он даже и не думал возражать, настаивать... Он слушал, нак-
лонясь к ней, все еще держа ее за руку, безмолвный и убитый. Слезы пока-
зались в глазах его.

- Я еще вчера сказала вам, - продолжала Настя, - что не могу быть ва-
шей женою. Вы видите: меня не хотят у вас... а я все это давно, уж зара-
нее предчувствовала; маменька ваша не даст нам благословения... другие
тоже. Вы сами, хоть и не раскаетесь потом, потому что вы великодушнейший
человек, но все-таки будете несчастны из-за меня... с вашим добрым ха-
рактером...

- Именно с добрым характером-с! именно добренькие-с! так, Настенька,
так! - поддакнул старик отец, стоявший по другую сторону кресла, - имен-
но, вот это-то вот словечко и надо было упомянуть-с.

- Я не хочу через себя раздор поселять в вашем доме, - продолжала
Настенька. - А обо мне не беспокойтесь, Егор Ильич: меня никто не тро-
нет, никто не обидит... я пойду к папеньке... сегодня же... Лучше уж
простимся, Егор Ильич...

И бедная Настенька опять залилась слезами.

- Настасья Евграфовна! неужели это последнее ваше слово? - проговорил
дядя, смотря на нее с невыразимым отчаянием. - Скажите одно только слово
- и я жертвую вам всем!..

- Последнее, последнее, Егор Ильич-с, - подхватил опять Ежевикин, - и
она вам так хорошо это все объяснила, что я даже, признаться, и не ожи-
дал-с. Наидобрейший вы человек, Егор Ильич, именно наидобрейший-с, и
чести нам много изволили оказать-с! много чести, много чести-с!.. А
все-таки мы вам не пара, Егор Ильич. Вам нужно такую невесту, Егор
Ильич, чтоб была и богатая, и знатная-с, и раскрасавица-с, и с голосом
тоже была бы-с, и чтоб вся в бриллиантах да в страусовых перьях по ком-
натам вашим ходила-с... Тогда и Фома Фомич, может, уступочку сдела-
ют-с... и благословят-с! А Фому-то Фомича вы воротите-с. Напрасно, нап-
расно изволили его так изобидеть-с! он ведь из добродетели, от излишнего
жару-с так наговорил-с... Сами будете потом говорить-с, что из доброде-
тели, - увидите-с! Наидостойнейший человек-с. А вот теперь перемок-
нет-с... Уж лучше бы теперь воротить-с... потому что ведь придется же
воротить-с...

- Вороти! вороти его! - закричала генеральша, - он, голубчик мой,
правду тебе говорит!..

- Да-с, - продолжал Ежевикин, - вот и родительница ваша убиваться из-
волят - понапрасну-с... Воротите-ка-с! А мы уж с Настей тем временем и в
поход-с...

- Подожди, Евграф Ларионыч! - вскричал дядя, - умоляю! Еще одно слово
будет, Евграф, одно только слово...

Сказав это, он отошел, сел в углу, в кресло, склонил голову и закрыл
руками глаза, как будто что-то обдумывая.

В эту минуту страшный удар грома разразился чуть не над самым домом.
Все здание потряслось. Генеральша закричала, Перепелицына тоже, прижи-
валки крестились, оглупев от страха, а вместе с ними и господин Бахчеев.

- Батюшка, Илья-пророк! - прошептали пять или шесть голосов, все
вместе, разом.

Вслед за громом полился такой страшный ливень, что, казалось, целое
озеро опрокинулось вдруг над Степанчиковым.

- А Фома-то Фомич, что с ним теперь в поле-то будет-с? - пропищала
девица Перепелицына.

- Егорушка, вороти его! - вскричала отчаянным голосом генеральша и,
как безумная, бросилась к дверям. Ее удержали приживалки; они окружили
ее, утешали, хныкали, визжали. Содом был ужаснейший!

- В одном сюртуке пошли-с: хоть бы шинельку-то взяли с собой-с! -
продолжала Перепелицына. - Зонтика тоже не взяли-с. Убьет их теперь мо-
лоньей-то-с!..

- Непременно убьет! - подхватил Бахчеев, - да еще и дождиком потом
смочит.

- Хоть бы вы-то молчали! - прошептал я ему.

- Да ведь он человек али нет? - гневно отвечал мне Бахчеев. - Ведь не
собака. Небось сам-то не выйдешь на улицу. Ну-тка, поди, покупайся, для
плезиру.

Предчувствуя развязку и опасаясь за нее, я подошел к дяде, который
как будто оцепенел в своем кресле.

- Дядюшка, - сказал я, наклоняясь к его уху, - неужели вы согласитесь
воротить Фому Фомича? Поймите, что это будет верх неприличия, по крайней
мере покамест здесь Настасья Евграфовна.

- Друг мой, - отвечал дядя, подняв голову и с решительным видом смот-
ря мне в глаза, - я судил себя в эту минуту и теперь знаю, что должен
делать! Не беспокойся, обиды Насте не будет - я так устрою...